Памятник-стела воинам, погибшим в Великой Отечественной войне, на выезде из Изюма в сторону Славянска. Фото Дмитрия Плотникова.
Она не знала, что где-то в полдень 24 февраля русская армия осознала, что всё плохо и разведки попросту нет. И что русская армия вновь обратилась к маргинальным группам, а именно к моим коллегам по ОПСБ. Недолго думая, они сделали бота в Телеграме и написали, мол, «кто хочет сдаться или сдать координаты противника, пишите сюда».
Этот бот тут же начали спамить хохлы. Мне поступила задача разобраться. Нужен был программист, а денег тогда не было. Но были маргиналы. В итоге удобный бот разработал радикально консервативный, реакционный даже, русский националист из Твиттера.
Там была спам-защита и руководство, как сливать координаты украинских военных объектов. Вся эта информация из Телеграма шла Куда Надо и там исчезала в столах бюрократов на дни и недели, хотя несколько объектов, поражённых по наводке, всё-таки было.
Одновременно с этим я писал воззвания к харьковчанам, киевлянам, одесситам с просьбами помочь русской армии. Обещал им скорый мир, конец войны — лишь только помогите. В итоге воззвания оказались ложью, и это единственные тексты, за которые мне стыдно. Но, опять же, кое-какие координаты я помог получить.
Покуда я неожиданно для себя сотрудничал с разведкой, друзья-журналисты проходили ад Волновахи и Мариуполя. Гражданские ведомства действительно ничего не заготовили для приёма беженцев. Не были разработаны даже процедуры верификации статуса гражданского лица — или «фильтрации», как неполиткорректно принято в ДНР. Умирающих бабушек и дедушек в итоге вывозили военкоры между съёмками сюжетов. На деньги гражданского общества.
В феврале 2022 года никто и не думал, что всё пойдёт именно так. Я не думал, что буду писать этот рассказ для «Чёрной Сотни». ОПСБ не думало, что соберёт сотни миллионов рублей на гуманитарную помощь. Журналисты не думали, что будут заниматься не только журналистикой. Ресторан «Хеппи Лайф» не думал, что озолотится на бухающих после выездов на передовую военкорах и гуманитарщиках. Плетущая маскировочные сети бабушка не думала, что ещё хоть кому-то в этой жизни будет настолько нужна. Донбасс не думал, что его вновь начнут расстреливать.
Наше гражданское общество — выкидыш неудачно запланированной войны. В других условиях оно бы не смогло зародиться. Шло бы всё по плану, со всем бы прекрасно справились бы официалы. Они бы создали свои гуманитарные центры, придумали бы свои символы, KPI на освещение работы бюрократов был бы выполнен. Но не было бы ничего, что можно вспомнить с улыбкой ностальгии. А сейчас есть.
ПЕРВЫЙ ВЫЛЕТПозывной Воевода, лётчик-бомбардировщик
После распада Союза Украина получила огромный запас вооружения. Для хранения всего этого добра в советскую эпоху была создана целая система складов, укрытий, стоянок техники, ремонтных баз и других защищённых сооружений.
Помимо вороха прочих задач, мы должны были вскрыть эту систему.
Фронтовые бомбардировщики выполняют свои задачи в основном в оперативно-тактической глубине, преодолевая при этом эшелонированную систему ПВО.
И тогда, перед первым боевым вылетом, я взглянул на карту, и в мозг впечаталась линия фронта. В том районе, где действовал наш полк, она ещё едва-едва вклинивалась в территорию противника.
Нашей группе из 8 самолётов, гружённых каждый шестью полутонными бомбами и одним подвесным топливным баком, предстояло преодолеть в общей сложности 1800 км.
По 900 км в обе стороны.
Из них по 200 км туда и обратно приходилось на территорию, занятую неприятелем.
Задачу усложняла неподавленная система ПВО. На карте зона её работы была отмечена в виде синих кругов. Их радиусы обозначали места, где украинский ЗРК[91] с большой долей вероятности тебя поразит. Эти «яйца» полностью опоясывали линию фронта. Вдобавок они перекрывали друг друга — настоящая невидимая крепость.
Вопреки расхожему мнению, экипажи идут в бой вне зависимости от того, подавлена или нет ПВО. Да, её всегда стараются вывести из игры.
Но если это не представляется возможным, предпринимаются дополнительные меры обеспечения, вроде вертолётов постановки помех РЭБ[92] и групп прикрытия, вооружённых ракетами «Воздух-РЛС».
Мы шли, чтобы прорваться сквозь «противовоздушную крепость» и выполнить боевую задачу.
Очень трудно передать это чувство. Я отлично осознавал всю сложность ситуации. Мы должны зайти на глубину 200 км. Должны идти очень низко и очень быстро. По незнакомому маршруту. Ночью. Ориентируясь только по приборам. Никаких очков ПНВ на самолёте нет. Требовалось преодолеть систему ПВО, выполнить задачу и вернуться обратно. Если кого-то из нас собьют, за нами никто не придёт.
В тот вечер на КП[93] было очень тихо.
Эти часы я запомнил на всю жизнь. Каждый погрузился в свои мысли.
Настал момент, когда мы должны были идти к самолётам. У нас не было положенных лётно му составу разгрузочных жилетов. Зампотылу нам их не выдал, сказал, что не положено. Так что, распихав две гранаты, ПМ и один магазин к нему по карманам куртки, я пошёл к самолёту так.
В группе я шёл третьим. Взлетев поочерёдно, мы легли на заданный маршрут. На высоте 8 тысяч метров я занял своё место в боевом порядке и пошёл по прямым отрезкам маршрута, нарисованным на экране навигации.
Взлетев в России, мы должны были зайти в пространство соседней страны, затем перед госграницей снизиться — и продолжить полёт над территорией противника.
Земля ярко горит огнями городов и деревень, перемежающихся с многочисленными заводами и фабриками. За 100 километров от границы мы «упали» до 100 метров, идя на скорости в 800 км/ч.
Включив собственную систему РЭБ, мы приготовились пересечь границу. В один момент из ярко освещённой страны мы влетели в черноту обесточенной Украины. Сразу же исчезла подсвеченная земля, стерев границу с небом, что очень сильно осложнило полёт. По моему самоощущению, мы просто стояли на месте. Но приборы говорили, что шли мы на высоте 100 метров на скорости уже в 1000 км/ч.
Станция РЭБ начала отрисовывать тактические значки средств ПВО. Мы всё ближе подходили к ним.
Слева проплыл единственный освещённый островок — это был комплекс сооружений Чернобыльской АЭС.
Вскоре я увидел нашу цель. Гигантский по площади склад, освещённый по периметру. Наша восьмёрка должна была, развернувшись веером на назначенном рубеже, накрыть его подвешенными бомбами.
В назначенном месте я начал манёвр. Все самолёты развернулись в два ряда. Я шёл во втором. Черноту ночи разодрали ярчайшие вспышки разрывов бомб идущих впереди самолётов.
На ту долю секунды, что разрыв освещал всё вокруг, мне казалось, что наступил день.
По команде бортовой аппаратуры я нажал кнопку. Мои бомбы понеслись к цели. Чтобы не попасть под собственные осколки, я начал резкий разворот. Заломив крен в 90° и затянув перегрузку в 5 единиц, я почти развернул самолёт вокруг своего же хвоста. Сложности добавляла близость земли и высокая скорость, но только так можно было гарантировать безопасность нашего полёта.
Тут очнулась ПВО объекта. Всполохи ярко-красных трассеров, напоминающих гвозди, начали резать черноту вокруг. Вместе с разрывами падающих позади бомб картина была действительно устрашающей.
Штурман закричал: «Командир, справа!» Я моментально дёрнул самолёт вверх и влево. Из-под носа пронёсся столп ярких, как горячее железо, гвоздей. Не среагируй штурман, мы были бы превращены в фарш залпом 23-мм зенитных автоматов.
По неестественно- жёлтому ореолу над кабиной я понял, что штурман со страху активировал систему экстренного отстрела тепловых ловушек. Их яркое свечение выдавало наше положение расчёту ПВО на фоне тёмного неба.
Я тут же выключил её. Штурман, указывая пальцем куда-то влево, сказал: «Смотри, но они тоже пускают!» Если бы он тут же не вернулся к своим штурманским задачам, он бы увидел, что соседний бомбардировщик вовсе не отстреливает ловушки, он горит! Горит, разламываясь на 2 части, и медленно падает вниз.
Один из нашей группы был поражён огнём с земли. Я тут же включил полный форсаж, наплевав на демаскирующий ярко-синий огонь. Я хотел в срочном порядке и как можно быстрее уйти из опасной зоны. Путь назад я выполнял «галсами» до самой границы.
А сбитый экипаж спасся. Они сильно поломались и поэтому выбирались долго. Их прятали у себя украинские бабушки. Оба остались живы.
Фото Дмитрия Плотникова.
НАРОДНАЯ ГУМАНИТАРКАТимур Шерзад и Максим Булдаков, волонтёры
Тимур Шерзад:
Люди любят теории заговора и верят во всесилие государства, вертикаль власти и сильных людей, без которых ничего не делается. На самом деле жизнь работает куда проще, она интуитивно понятна и не требует сложных искусственно возводимых конструкций из бритв Оккама и окон Овертона в качестве несущего каркаса.
Несколько месяцев назад один неглупый и не падкий до дешёвых сенсаций друг подошёл ко мне и сказал: «Тимур, я задам тебе один чувствительный вопрос, если не станешь отвечать, я всё пойму». Я заинтересовался, и не зря. «А когда началась серьёзная государственная помощь вам? Или когда появились крупные спонсоры?» Увидев мои вытаращенные глаза, человек, немного стесняясь, уточнил: «Ну, сейчас же не четырнадцатый год…»
С этого момента я понял, что про гуманитарку рано или поздно всё-таки придётся обстоятельно поговорить: эта сфера жизни окутана слишком большим количеством суеверий, мифов и наивных представлений.
Сразу оговорюсь — гуманитарка делится на два слабо пересекающиеся между собой потока. Первый и правда насквозь государственный. Ресурсов там навалом, акции масштабнее, но при этом результат, скажем так, не такой адресный. Но когда надо купить в какую-то часть десяток автомобилей и сотню масксетей, это логичный вариант.