Нынешний Донбасс — не то место, в котором хочется жить. Кучи вещей, которые на «большой земле» воспринимаются как данность, здесь нет. К 9 вечера закрывается вообще всё, за интернетом нужно бежать до ближайшей «фришки» (бесплатной точки вайфая), крохотный Каменск-Шахтинский на границе с ЛНР выглядит натуральным оплотом цивилизации. Новороссии нужно как можно быстрее становиться просто Россией.
Тимур Шерзад:
Пожалуй, самым необычным опытом с февраля 2022-го стала поездка в Мариуполь. Оказался я там в мае 2023-го, через год после того, как город взяла штурмом русская армия.
Покойный Владлен устраивал нам экскурсию по передовой в своё время (хотя и время было тишайшее — 2017 год), но ничего похожего на Мариуполь я всё равно не видел. Одно дело — увидеть размолотый в ноль посёлок на линии соприкосновения, другое — город с довоенным населением в сотни тысяч — после штурма.
Хотя степень разрушений в Мариуполе и Волновахе сильно преувеличена. В последней частный сектор сохранился очень и очень неплохо. Мариуполь латают изо всех сил. Но там вполне себе есть что латать! Это не Сталинград, не сплошная зона разрушения. В каждом крупном доме, который ещё не восстановили, есть следы пожаров и прилётов — но эти дома есть смысл восстанавливать.
Счёт большим кранам, виденным в Мариупо ле, идёт на десятки. Может, и за сотню переваливает. Часто один повреждённый дом восстанавливают сразу двумя кранами. По ощущениям, около трети населения города сейчас составляют строители, работа ведётся без остановки.
В Мариуполе через год после штурма работает полноценная рыночная экономика. Магазины потихоньку оживают, стараясь привлечь посетителей вывесками «Мы открылись!». Есть две категории магазинов, которые чувствуют себя явно лучше других, — строительные, включая электроинструмент, и лавки, торгующие камуфляжем и военным снаряжением. Внутри таких торговых точек всё идеально отдраено, вывески новые, товар в изобилии. Остальные магазины выглядят как сельпо из 2005 года, но на данном этапе, думаю, важнее, что они в принципе есть, и в нормальном количестве.
В Мариуполе есть новёхонький район, отстроенный с нуля. Мы его видели издалека, но внутрь не поехали, потому что куда интереснее пялиться на разбитую «Азовсталь», чем на свежие панельки. Также поразила идеальная дорога из Донецка в Мариуполь, качество покрытия которой позволяет разогнаться хоть до 200 километров в час. Впрочем, дорожное строительство в новых регионах сейчас идёт очень активно, и через год, глядишь, такими будут все крупные трассы на Донбассе.
Ситуация, скорее всего, будет развиваться по одному из двух сценариев. В случае дальнейшей эскалации нас ждёт настолько масштабный конфликт, что текущие события покажутся чем-то вроде умеренного прогрева.
Другой вариант — заморозка конфликта.
В этом случае украинский вопрос придётся решать поэтапно. Поражение в Холодной войне привело Россию к границам XVII века, возродив проблемы, методы и скорость продвижения той эпохи.
В таком случае мы, скорее всего, будем ждать удобного политического момента, чтобы вновь напрыгнуть на Украину и оторвать от неё ещё кусочек. Это может продолжаться хоть сто лет.
Помните, как мы потеряли Смоленск в годы Смуты? Возвращать его приходилось едва ли не полвека. Провалились попытки в 1610-е годы. Неудачной вышла и Смоленская война 1634-го. И только в 1654 году город вернулся обратно в Россию. При этом окончательно легализован для внешних акторов этот статус был только в 1686 году. Так же будет и с Украиной.
Из этих соображений вытекает основная за дача народных гуманитарщиков. Это способствование нанесению максимального урона украинским формированиям. Такой урон обязательно скажется на Украине в целом. Это удары и по демографии, и по психологической устойчивости общества, и по обороноспособности. Если будет большая война — всё это повлияет на грядущие события. Если нет — облегчит поэтапную работу в будущем, снижая потенциал украинского государства.
Другая задача — минимизация потерь русских войск. Это уменьшит социальное напряжение. Более полно будет воспринят и передан боевой опыт. Родится больше детей — а это будущие рабочие и солдаты. Это пригодится в будущих войнах и конфликтах, в том числе и связанных с Украиной, если нам не удастся добить её в этот раз.
ЗАПИСКИ САНИТАРА ФРОНТОВОГО ГОСПИТАЛЯРоман Волков, санитар
Когда настали Судные времена и небо стало сворачиваться, как свиток пергамента, Бог увидел, как один немощный старик собирает остывающие звёзды в подол рубахи и отогревает их своим дыханием.
— Что ты делаешь? — удивился Господь. — Миру конец, и всем этим звёздам конец! Да и тебе тоже!
— Я могу спасти хотя бы эту звезду, — ответил старик. — Хотя бы на один день.
Медбрат Дима с прошлой смены передал нам Манечку, тучную женщину лет семидесяти. Она два месяца жила в холодном подвале под обстрелами, не ходила, обморозила ноги, поясницу и спину, вся была в глубоких пролежнях, примерно третьей степени, по сути — в кровоточащих ранах с гноем, и повредилась психически. Дима обрабатывал пролежни несколько раз в день, и они начали подживать. Медбрат просил нас тщательно за ней приглядывать и жалел, что уезжает. Переворачивали Манечку вдвоём: слишком тяжёлая — и обрабатывали пролежни. Она на боку лежать не хотела, и ей обещали кефир за послушание. Манечка пыталась повернуться назад на спину, смотрела на стакан на подоконнике и кричала: «Где мой кефир!
Когда наконец мне дадут кефир? Я не поняла, почему вы так и не дали мне мой кефир?»
Потом, наконец, я лил ей холодный кефир в открытый рот, по чуть-чуть, чтобы не простыла (согреть было негде, да и разбавить нечем, — это потом бы уже догадался сбегать в нашу комнату и чайник вскипятить, а в первый выход на смену растерялся). Манечка жадно глотала и говорила: «Лей, Дима, лей побольше». А я отвечал: «Дима уехал, я — Роман. Теперь я буду за вами приглядывать». Ещё оттирали ей губкой руки, ноги, ногти — въевшаяся грязь никак не слезала. Голову мыли пенкой. Потом перенесли её на другую кровать, чтобы из окна не дуло.
Вообще, голодавшие пациенты любят кефир, а больше всего — сладкий лимонад.
Манечка умерла через два дня, мы с Антоном сами же и везли её в морг, чистую и вымытую.
Это был мой первый двухсотый в госпитале.
Морговские носилки белые, металлические. Когда тащишь тело в морг по разбитой дороге с выбоинами, колдобинами и камнями, звон приглушённый и сдержанный. Назад везёшь пустые, и они гремят как колокола, как ни зажимай.
Патологоанатом морга — известная на весь город Инна. Она многих встречала и многих ещё проводит. Инна похожа на капитана корабля, который перевозит мертвецов в обитель покоя через бурлящие воды, — крепко сбитая, в кожаном пиджаке, на голове — седой ёжик. Как и положено, отпускает грубые шутки вроде «Вчера па-хуууучего привезли», но при этом умиляется, когда ей дарят шоколадку, и ухаживает за аккуратно разбитым садиком вокруг морга.
Всё цветёт — тюльпаны, вишни. Вокруг домиков аккуратные палисаднички. Весна.
Порядок такой — привозят пациента (в нашу смену это в основном были старики из подвалов после обстрелов, с обморожениями, пролежнями, осколочными или пулевыми ранениями). Они грязные, закутанные в несколько слоёв одежды, на ногах по пяти пар носков. В приёмном отделении мы с Антоном кладём их на носилки, носилки на каталку, спускаем во двор, грузим в старый УАЗ-буханку и везём в другой корпус на рентген. Антон обычно идёт туда пешком, а я сопровождаю пациента в машине и разговариваю или пою вместе с ним. Потом на лифте мы поднимаем каталку на второй этаж корпуса терапии, кладём пациента на стол для рентгена и, получив результат, везём обратно.
В приёмной врач принимает решение, куда направить поступившего (чаще всего это отделение хирургии), и мы отвозим его в ванную, раздеваем, снимаем грязные, жутко пахнущие тряпки, сажаем в ванну и моем стоя или сидя, если человек лежачий, или выборочно, если пролежни или раны позволяют (иначе — в оперблок, тут не до мытья). Вода стекает чёрная. Люди плачут, они не мылись по нескольку месяцев, или шутят вроде: «Ещё резиновый круг сюда», или умиляются: «Мы так с женой детей купали сорок лет назад», или стыдятся.
А потом мы поднимаем их на носилках на второй зтаж, в хирургию. Лифта нет. Тяжёлых приходится нести вчетвером, с лёгкими можно управиться в паре с Антоном.
Иногда до ванной мы возили пациентов в туалет по-большому, и старики кричали за дверью, ничего не выходило, или получалось выдавить только чёрные камешки с кровью. Это значит, потом надо будет ставить клизму.
Клавдия Захаровна — бывший главбух.
Она плакала на всё отделение, когда поступила: «Почему вы на меня кричите, я хорошая!
Вы же врачи, вы не имеете права на меня кричать!» Хотя никто, конечно, не то что не кричал, но и не говорил с ней. Как раз с ней я решил попробовать петь, потому что ничего другое не помогало, — и она сразу начинала петь со мной дуэтом, сильным народным голосом — про калину в поле у ручья, про золотые огни на улицах Саратова и заводскую проходную. Но только я останавливался взять воздуха, она сразу продолжала: «Я знаю начальство! Вылечите меня, они всем заплатят! Помогите мне! Не кричите на меня! У меня дочка в Италии! Она приедет, вывезет!» Но нет, не вывезла.
А вот Катюша, 63-летняя буфетчица с металлургического комбината, сидела не вставая в подвале два месяца. Да и вряд ли она могла встать, потому что весила килограмм под сто шестьдесят. Огромные ноги отекли и покрылись язвами, спина, поясница были в кровоточащих пролежнях.
Несли её вшестером, положили на койку, сняли тряпки, и тут же появился вопрос: как обработать спину и поясницу? На боку было не дотянуться. Придумали такое решение: взяли брезентовый ремень от военных носилок, обернули простынёй, просунули Катюше под мышки, сами встали на два стула, ремень провели по плечам, как грузчики, которые волокут рояль, и приподняли её, а третий поднимал сзади под спину. Наши девчонки обрабатывали пролежни. В дверь в этот момент зашёл МЧСовец из реанимации и, увидев эту картину, разинул рот и даже снял видео для науки: впервые с таким столкнулся.