1. Все науки дают знание, история дает кроме того и мудрость как накопленный опыт веков. Речь идет о строго научной и объективной историографии, правдивой, подчиненной высшему критерию этики и гуманности, а не об исторических книгах, служащих орудием той или другой партийной пропаганды. К сожалению, книги последнего рода преобладают. Больше всего фальсифицируется история в школьных учебниках, составленных с целью воспитания молодежи в духе господствующей политической партии или системы управления.
2. Историография как одна из важнейших отраслей социологии отличается от прочих родственных наук тем, что она не только устанавливает законы развития человечества, но и судит действия исторических лиц и коллективов. Поэтому она должна быть особенно осторожна в своих суждениях и приговорах и основывать их не на частных догматах или доктринах, а на общих законах прогресса и на общечеловеческих принципах этики.
3. Слово, которое должно служить орудием проведения мысли в жизнь, может стать при ненормальном употреблении орудием извращения мысли. Очень часто оно становится на место мысли и является формою без содержания. Многие писатели пишут не потому, что у них много мыслей, а потому, что у них много слов. Эту массу вычитанных слов, терминов и модных фраз они комбинируют — и выходит статья или книга, Так являются пустые произведения, состоящие из одних костюмов с манекенами мертвой мысли внутри. Это не литература, а «словесность» в буквальном смысле, набор слов. Мысль должна рождать слово, а не наоборот.
4. Многие произведения немецкой философии являются только продуктами такой «словесности»: бесконечных словосочетаний с воображаемыми понятиями. Это мозговая паутина, которую может сдуть свежий ветер реального мышления.
5. Органический порок символизма и декадентства в поэзии — в том, что тут язык идет гораздо дальше мысли или образа, слово дальше чувства. Ссылка на смутные ощущения не спасает, ибо истинное творчество делает все смутное ясным. Творчество открывает глубины, но не маскирует пустоты.
6. Берегитесь словесного разврата! В русской поэзии XIX в., озаренной солнцем Пушкина и Лермонтова, этого разврата не было; он появился только в начале XX в. Такие «поэты», как Маяковский и Андрей Белый, развратили и поэзию, и прозу. Кто любит Пушкина и Тургенева, не может переносить писания этих декадентов и жонглеров слова.
7. «В стиле проявляется человек» — это слово Бюффона вовсе не так поверхностно, как думают. Есть люди без стиля, как есть писатели без стиля, точнее с шаблонным стилем, с ходячими мыслями и фразами, но есть и такие, которые самостоятельно мыслят и находят для своих мыслей и образов вполне подходящие формы, отражения их души. Это и есть стиль. Писателю со стилем в литературе соответствует вообще человек с характером и лично выработанным стилем жизни.
8. Писатель, тщательно отделывающий свое изложение, чтобы слово вполне соответствовало мысли или образу, испытывает огорчение, когда его произведение читается без понимания тонких оттенков мысли, скрытых в изгибах стиля. Так огорчается поэт, когда его стихи декламируют как прозу, без чувства ритма. Известный ритм есть и в прозе, писанной в минуты вдохновения, но большинство читателей не чувствует этого ритма. Верно сказал Давид Фридрих Штраус о читающей публике, что она как корова пожирает без разбора ароматные цветы вместе с сорной травой[127]. Вспоминается мне сравнение Абрамовича (Менделе): опытная в кулинарии хозяйка изготовляет обед для гостей с любовью художницы своего дела, а гости приходят, набрасываются на еду и пожирают быстро, среди шумных разговоров, совершенно не разбираясь в изысканности изготовленных блюд. И хозяйка спрашивает себя: стоило ли трудиться для них? И писатель спрашивает: для чего все эти заботы о тонкостях стиля, в которых рядовой читатель не разбирается?
9. «Я пою, как птица поет» — говорил Гете о своей лирике. Многие поют так в юности, пишут лирические стихи, пока весна юности сияет или эрос цветет в душе, как поет соловей в майские ночи. Но признак истинного поэта в том, что он поет и после того, как проходит весна жизни (Гете, Виктор Гюго, Гейне и др.).
10. Толстой верно сказал, что автобиография (конечно, правдивая, а не тенденциозная) есть самый лучший вид литературы. В художественном творчестве самые лучшие произведения те, где преобладает автобиографический элемент («Детство и отрочество», «Война и мир» Толстого и т. п.). Я убедился в сильном воспитательном действии искренно и правдиво написанных автобиографий или воспоминаний.
11. Торжественное юбилейное собрание, в котором участвует сам юбиляр, есть выставка его заслуг. Уважающий себя писатель не должен участвовать лично в такой выставке — пусть его чествуют (и свободно критикуют) заочно.
17. Нужен новый Омар, который приказал бы истребить ненужные книги и избавил бы мир от книжного потопа — сказал мне как-то Абрамович-Менделе. Я ответил, что Омар, в своем диком фанатизме сжегший Александрийскую библиотеку (по сомнительному преданию), ценил литературу только с точки зрения Корана и поэтому уничтожил многие классические произведения, а кто нам поручится в беспристрастии и компетентности нового Омара? Однако сама мысль о книжном потопе верна, и великое дело совершил бы тот, кто мог бы выпустить 90 процентов воды из мировой литературы. А так как это невозможно, то надо полагать, что сама жизнь предаст забвению литературные произведения, не заслуживающие памяти потомства.
13. Писатели-стилисты часто бывают плохими ораторами, если не читают свои речи по бумаге, а импровизируют их. Люди, привыкшие во время писания взвешивать каждое слово или писать лишь по вдохновению, чувствуют себя неловко там, где нужно импровизировать, говорить что попало на язык, лишь бы произвести эффект. Но замечается и обратное явление: хорошие ораторы, блестящие адвокаты бывают часто беспомощны в своих литературных произведениях, где нужна отчетливость мысли, а не эффектные слова. Многие красивые речи, стенографически переданные в печати, производят гораздо более слабое впечатление, чем при слушании их; плохие же речи выходят в печати безграмотными и неудобочитаемыми. Я бы поэтому советовал писателям с строгим стилем, не привыкшим часто выступать с речами, читать по бумаге свои большие речи (рефераты, публичные лекции); ораторам же при печатании своих речей следует тщательно переработать их стилистически.
14. В последние десятилетия укоренился и в еврейской прессе обычай давать длинные романы выдающихся писателей в фельетонах. Я заметил, что с тех пор как писатели стали печатать там свои произведения, они отходили от формы коротких новелл, которые раньше прославили их имена, и стали бесконечно удлинять свои романы, с явным ущербом для своего таланта, хотя с значительным приращением для своего гонорара. Заметно в таких романах, что автор пишет их из недели в неделю, нанизывая главу на главу, часто отходя от первоначального творческого замысла. Это некоторым образом работа на заказ, представляющая много соблазнов для писателей, нетвердых в своих литературных планах. Nomina sunt odiosa...[128]
VII. Думы о вечном народе
1. Библейское представление о бессмертии личности в ее потомстве, а затем в ее народе заменяло в древности идею личного бессмертия. Продолжение жизни индивида в потомстве, как биологическая метаморфоза, возвысилось у библейских пророков до представления об исторической вечности целого народа. Эта идея могла стать национальным культом для позднейших мыслителей (от Иегуды Галеви до новейших идеологов), поскольку с нею была связана вера в вечность и универсальность тех духовных ценностей, которые созданы еврейской нацией. Для современного еврея, утратившего религиозную веру в загробную жизнь или философскую идею бессмертия души, может служить заменой их эта вера в коллективное бессмертие еврейства. Народ, давший миру великих духовных творцов и проделавший трехтысячелетнюю историю, не может исчезнуть бесследно, растворившись в народах позднейшей культуры[129].
2. Еврейский народ, переживший и древние монархии Ассирии, Вавилонии и Египта, и античный греко-римский мир, мог бы сказать нынешним могущественным народам: вы взяли себе п_р_о_с_т_р_а_н_с_т_в_о, а я взял себе в_р_е_м_я. Вы владеете огромными территориями в разных частях света, а я расположился в веках, на всем протяжении всемирной истории. Но и в пространстве еврейский народ в известном смысле опередил другие народы, хотя это была экспансия вынужденная. Велико горе рассеяния еврейского народа, но велико и благо рассеяния. Уже в Талмуде было сказано: «Бог оказал милость Израилю тем, что рассеял его среди народов»: если его преследуют в одной стране, он спасается в других. Если бы еврейский народ, подобно другим, был прикреплен к одной земле, он был бы уничтожен вместе с своей территорией при политических катастрофах трех тысячелетий.
3. Наше великое горе в том, что нас во все века преследовали. Наше величие в том, что мы пережили и преследования, и преследователей, всех Гаманов нашей истории.
4. Процесс а_с_с_и_м_и_л_я_ц_и_и приводит к тому, что известные слои общества имеют духовную точку опоры не в своем народе, а вне его. Оттого что точка опоры находится не внутри, а вне родной культуры, получается неустойчивое равновесие, шатание. Однако следует отличать ассимиляцию внешнюю от внутренней. Окруженные чужой культурной стихией по необходимости усваивают многие ее элементы, язык и внешние формы быта: нельзя выйти сухим из воды. Важно только, чтобы н_е у_т_о_н_у_т_ь. Это умение плавать по чужим морям даже в самые бурные погоды дала евреям история: усваивать формы окружающей культуры и сохранить сущность своей.
5. Два процесса проходят через всю еврейскую историю: г_у_м_а_н_и_з_а_ц_и_я и н_а_ц_и_о_н_а_л_и_з_а_ц_и_я. За эпохами крайней национальной замкнутости поднимаются в передовых рядах общества стремления к общечеловеческому, к общению с окружающими культурными народами, а когда это переходит известные пределы и грозит растворением евреев в окружающей среде, пробуждается инстинкт национального самосохранения и создает процесс возвращения, национализации ассимилированных частей. Это — естественное чередование центробежных и центростремительных сил. Проблема