Книги Бахмана — страница 76 из 78

СТАРК ПРАВИТ БАЛ

— Любой дурак с быстрой хваткой способен взять тигра за яйца, — сказал Машина Джеку Хальстеду. — Ты знал это?

Джек начал смеяться. Взгляд, которым окинул его Машина, заставил его перестать.

— Слизни эту говенную усмешку со своей физиономии и слушай внимательно, — сказал Машина. — Я сейчас даю тебе инструкции. Ты внимательно слушаешь?

— Да, мистер Машина.

— Тогда слушай и запоминай. Любой дурак с быстрой хваткой может взять тигра за яйца, но чтобы продолжать сжимать их, нужно быть героем. И еще кое-что, раз уж мы затронули это: только героям и недоноскам, бросающим дело на полпути, удается уйти, Джек. Только им, и никому больше. А я дел на полпути не бросаю.

Джордж Старк

«Способ Машины»

XV. Неверие в Старка

1

Тэд и Лиз, погруженные в шок столь глубокий и какой-то странно-голубой, что он казался ледяным, сидели и слушали Алана Пэнгборна, который рассказывал им, как развивались события в ранние утренние часы в Нью-Йорке. Майк Доналдсон — изрезан и забит до смерти на лестничной площадке своего дома. Филлис Майерс и двое полицейских — застрелены в ее кондоминиуме на Западной стороне. Швейцар в доме Майерс получил удар чем-то тяжелым по голове — трещина черепа — и врачи склоняются к тому, что он очнется в мире ином. Швейцар в доме Доналдсона — мертв. Все мокрые дела провернуты в чисто бандитском стиле: нападавший просто подходил к жертвам и принимался за работу.

Рассказывая все это, Алан несколько раз назвал убийцу Старком.

Он называет его настоящим именем, даже не подозревая об этом, с ужасом подумал Тэд. Потом, разозлившись на себя, он тряхнул головой. Надо же его как-то называть, а Старк — все-таки лучше, чем «подозреваемый» или «мистер Икс». Глупо было бы думать, что Пэнгборн сейчас вкладывает в это имя какой-то иной смысл, кроме как просто удобную зацепку.

— А что там с Риком? — спросил он, когда Алан закончил, а у него в конце концов развязался язык.

— Мистер Коули жив, здоров и находится под полицейской охраной, — было без четверти десять утра и до взрыва, убившего Рика и одного из его охранников, оставалось еще добрых два часа.

— Филлис Майерс тоже находилась под охраной полиции — сказала Лиз. В просторном манежике Уэнди мирно посапывала во сне, а Уильям дремал. Его головка то и дело опускалась на грудь, глазки закрывались, а потом… он рывком поднимал ее вверх и таращил глазенки, озираясь вокруг. Для Алана это выглядело комичным, малыш напоминал ему часового, старающегося не заснуть на посту. Закрыв свой блокнот и положив его себе на колени, он наблюдал за близнецами и заметил одну интересную деталь: каждый раз, когда Уильям рывком поднимал головку, стараясь не заснуть, Уэнди ворочалась во сне.

А родители заметили это? — подумал он и тут же решил: ну, конечно, заметили…

— Это правда, Лиз. Он преподнес им сюрприз. Полицейских можно застать врасплох точно так же, как и всех остальных, просто они должны реагировать лучше и быстрее. На этаже, где жила Филлис Майерс, несколько человек открыли двери и выглянули из квартир, когда прогремели выстрелы, и мы достаточно хорошо можем представить себе на основании их показаний, что там произошло и что застала полиция на месте происшествия. Старк притворился слепым. Он не стал переодеваться после убийств Мириам Коули и Майка Доналдсона, которые были… Простите меня, я прошу прощения у вас обоих, но они действительно были очень кровавыми. Он вышел из лифта в темных очках, которые не иначе купил на Таймс-сквер или у уличного торговца, вышел, размахивая белой тростью, испачканной в крови. Бог его знает, где он достал трость, но ребята из нью-йоркской полиции полагают, что этой тростью он вырубил швейцара.

— Он украл ее у настоящего слепого, разумеется, — ровным голосом сказал Тэд. — Алан, этот малый — не сэр Галахад.

— Очевидно, нет. Вероятно, он кричал, что его толкнули, или, может быть, что в его квартиру ворвались грабители. Как бы там ни было, он ринулся на них так стремительно, что они не успели ничего предпринять. В конце концов они были парой дорожных патрульных, на которых напали возле двери этой женщины без всякого предупреждения.

— Но ведь они наверняка знали, что Доналдсона тоже убили, — запротестовала Лиз. — Если даже это не заставило их быть настороже и понять, что этот человек опасен…

— Но они также знали, что охрана Доналдсона приехала после того, как он был убит, — сказал Тэд. — Они знали слишком много.

— Может быть, в этом есть резон, — согласился Алан. — Мне трудно судить. Но те парни, что сейчас с Коули, прекрасно знают, как умен и опасен этот тип и как его тянет на убийства. У них глаза на месте. Нет, Тэд, ваш литературный агент в безопасности. Можете быть уверены в этом.

— Вы сказали, там были свидетели, — помолчав, произнес Тэд.

— О, да. Свидетелей полным-полно. И в доме бывшей жены Коули, и у Доналдсона, и у Майерс. Ему, вроде было совершенно нас… — он осекся и взглянул на Лиз. Прошу прощения.

— Ничего, Алан, — ответила она с еле заметной улыбкой, — мне уже приходилось слышать это разок или два раньше.

Он кивнул и снова повернулся к Тэду. Тот спросил:

— Что с теми приметами, которые я вам дал? С моим описанием?

— Все совпадает. Блондин, очень большой, с сильным загаром. А теперь скажите мне, кто он, Тэд. Назовите мне имя. На мне теперь висит не только Хомер Гэмэш. На меня еще насел этот чертов комиссар полиции Нью-Йорка; Шейла Бригхэм, наш главный диспетчер, считает, что я стану звездой новостей, но я по-прежнему думаю о Хомере. Я думаю о нем даже больше, чем о тех двух полицейских, что охраняли Филлис Майерс. Так назовите мне имя.

— Я уже назвал, — сказал Тэд.

Последовало продолжительное молчание — секунд десять. Потом очень мягко Алан спросил:

— Какое же?

— Его зовут Джордж Старк. — Тэд сам удивился тому, как спокойно он это произнес, еще больше он удивился, обнаружив, что был спокоен… Если только ощущения от глубочайшего шока и от покоя не одинаковы. Но все равно невозможно было передать, какое облегчение он испытал, когда просто и спокойно выдал это: — Вы знаете, как его зовут, его зовут Джордж Старк.

— Кажется, я все понял, — после долгой паузы сказал Алан.

— Ну, разумеется, поняли, Алан, — вмешалась Лиз. Тэд взглянул на нее, пораженный тем, как серьезно и резко прозвучали ее слова. — Мой муж говорит, что его псевдоним каким-то образом ожил. Надгробный камень на снимке… То, что написано на этом камне, там, где должна быть какая-нибудь строчка из проповеди или стихотворения… Тэд сказал ее репортеру на радио, который первым вытащил на свет всю эту историю. НЕ ОЧЕНЬ СЛАВНЫЙ МАЛЫЙ. Помните это?

— Да, но Лиз… — он смотрел на них с каким-то беспомощным удивлением, словно впервые осознав, что все время разговаривал с людьми, потерявшими рассудок.

— Держите при себе ваши «но», — все тем же резким тоном перебила его она. — У вас будет достаточно времени для всех «но» и «как». И у вас, и у всех остальных. А сейчас просто выслушайте меня. Тэд не шутил, когда говорил про Старка, что тот — не очень славный малый. Он мог думать, что шутит, но он не шутил. И даже если он сам этого не знал, то знала я. Старк был не просто не очень славным малым, он был на самом деле кошмарным малым. С каждой из четырех книг, которые он написал, он заставлял меня нервничать все сильнее и сильнее, и когда Тэд наконец решил убить его, я пошла наверх в спальню и ревела там от облегчения. — Она испытующе взглянула на Тэда, который во все глаза смотрел на нее, а потом медленно кивнула. — Это правда. Я ревела. Ревела по-настоящему. Мистер Клаусон из Вашингтона был маленьким поганым Ползоидом, но он оказал нам услугу — быть может, самую большую услугу во всей нашей совместной жизни, и уже по одному этому мне жаль, что он мертв.

— Лиз, но вы же на самом деле не имеете в виду…

— Перестаньте рассказывать мне, что я на самом деле имею в виду, а что не имею! — сказала она.

Алан моргнул. Ее голос оставался приглушенным, не таким громким, чтобы разбудить Уэнди или заставить Уильяма сделать что-то большее, чем в последний раз приподнять головку перед тем, как улечься на бочок и заснуть рядом с сестрой. Тем не менее Алану показалось, что, если бы не дети, он услышал бы голос куда громче. Может, даже включенный на полную катушку.

— Тэд сейчас вам расскажет кое-что, Алан, вы должны выслушать его очень внимательно, и вы должны постараться ему поверить. Потому что, если вы этого не сделаете, этот человек — или что он там такое — будет продолжать убивать, пока не пройдет до конца весь список в своей мясной лавке. У меня же есть некоторые сугубо личные причины не хотеть, чтобы так случилось. Видите ли, я думаю, что и Тэд, и я, и наши малыши вполне могут оказаться в этом списке.

— Хорошо, — голос его был спокоен, но мысли проносились в голове со страшной быстротой. Он сознательно постарался отодвинуть в сторону раздражение, злость и даже удивление и разобраться как можно яснее с этой сумасшедшей идеей. Не с вопросом, правда это или ложь, — конечно же, просто невозможно было хотя бы отдаленно представить себе это правдой, — а прежде всего с тем, почему они вообще пошли на то, чтобы рассказывать подобные байки. Было ли это способом скрыть какое-то воображаемое содействие убийствам? Или не воображаемое? Возможно ли, что они сами верят в это? Казалось просто невероятным, чтобы такая пара, производящая впечатление хорошо образованных и разумных — во всяком случае до сих пор — людей, могла верить в это, но тут присутствовало то же самое, что и в тот день, когда он приехал арестовать Тэда за убийство Хомера: от них не исходил этот едва уловимый, который невозможно ни с чем спутать, аромат людей, говорящих неправду. Сознательно лгущих, поправил он себя.

— Я вас слушаю, Тэд.

— Хорошо, — сказал Тэд. Он нервно прочистил горло и встал. Его рука потянулась к нагрудному карману, и он с удивлением и некоторой долей страха вдруг осознал, что он делает: тянется за сигаретами, которых там не было уже долгие годы. Он засунул руки в карманы и посмотрел на Алана, как посмотрел бы на огорченного уборщика, поскользнувшегося в самой безопасной части его кабинета.

— Что-то очень странное происходит здесь. Нет… это больше, чем странно. Это ужасно и это необъяснимо, но это происходит. И началось это, я думаю, когда мне было всего одиннадцать.

2

Тэд рассказал обо всем: о головных болях в детстве, о пронзительном чириканье и неясных зримых образах воробьев, которые предшествовали тем головным болям, о возвращении воробьев. Он показал Алану страницу рукописи, на которой черным карандашом было выведено: «ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ». Рассказал о вчерашнем трансе, случившемся в его кабинете, и о том, что он написал на обратной стороне пустого бланка. Он объяснил, что случилось с бланком, и постарался передать тот страх и ужас, которые заставили его уничтожить бумагу.

Лицо Алана оставалось бесстрастным.

— Кроме того, — заключил Тэд, — я знаю, что это Старк. Вот здесь. — Он сжал кулак и легонько стукнул им себя в грудь.

Несколько секунд Алан молчал. Он начал вертеть свое обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки, и, казалось, весь ушел в это занятие.

— Вы похудели с тех пор, как женились, — тихонько сказала Лиз. — Алан, если вы не подгоните это кольцо под ваш размер, в один прекрасный день вы его потеряете.

— Да, наверно, — он поднял голову и посмотрел на нее. А потом стал говорить так, словно Тэд зачем-то вышел из комнаты, и они остались вдвоем. «Ваш муж повел вас наверх в свой кабинет, и показал первую весточку из спиритического мира, после того как я ушел… Я правильно говорю?»

— Единственный спиритический мир, о котором я знаю точно, это агентство по продаже алкоголя — на шоссе, примерно в миле отсюда, — ровным голосом сказала Лиз, — но действительно, он показал мне весточку после того как вы ушли.

— Сразу после моего ухода?

— Нет… мы уложили малышей спать, а потом, когда сами готовились ко сну, я спросила Тэда, что он скрывает.

— В промежутке между тем, когда я ушел и когда он рассказал вам о своих затмениях и чириканье воробьев, были такие периоды, когда он не находился в поле вашего зрения? Было у него время, чтобы подняться наверх и написать ту фразу, которую я вам назвал?

— Точно не помню, — ответила она. — Я думаю, мы были все время вместе, но ручаться не могу. И потом, даже если я скажу, что он все время был у меня на виду, это все равно не будет иметь значения, так ведь?

— Что вы имеете в виду, Лиз?

— Я имею в виду, что вы тогда будете уверены, что я тоже лгу, верно?

Алан глубоко вздохнул. Это — единственный вопрос, ответ на который был действительно нужен им обоим.

— Тэд не лжет вам.

— Я ценю вашу искренность, — кивнул Алан, — но… Поскольку вы не можете ручаться, что он не оставлял вас на несколько минут, мне нет нужды обвинять вас во лжи. И я рад этому. Вы признаете, что такая возможность существует, и, думаю, так же согласитесь, что альтернатива ей звучит весьма дико.

Тэд прислонился к камину, переводя взгляд с шерифа на жену и обратно, как зритель, следящий за мячиком на теннисном корте. Шериф Пэнгборн не сказал ни единого слова, которое Тэд не предвидел бы, и он указывал на белые пятна в этой истории гораздо мягче, чем мог бы, но все равно Тэд поймал себя на жутком разочаровании… Почти болезненном. Предчувствие того, что Алан поверит — пусть даже чисто инстинктивно поверит, — оказалось таким же пшиком, как реклама лекарства «от всех зараз».

— Да, я согласна, — спокойно произнесла Лиз.

— Что касается заявления Тэда о том, что произошло у него в факультетском кабинете… Нет свидетелей ни его затмения, ни того, что он, по его утверждению, записал на бланке. Он даже не рассказывал вам об этом эпизоде, пока не позвонила миссис Коули, верно?

— Верно. Не рассказывал.

— И так… — Он пожал плечами.

— Алан, у меня к вам один вопрос.

— Хорошо.

— Зачем Тэду лгать? Что это ему даст?

— Не знаю, — Алан посмотрел ей прямо в глаза. — Он может и сам не знать, — он быстро глянул на Тэда, а потом перевел взгляд на Лиз. — Он может даже не знать, что лжет. Все, что я говорю, сводится к очень простому: это не та версия, которую полиция может принять, не имея веских доказательств. А их нет.

— Тэд говорит правду. Я понимаю все, что вы сказали, но еще я очень хочу, чтобы вы поверили, что он говорит правду. Ужасно хочу. Поймите, я жила с Джорджем Старком. И со временем поняла, каково с ним Тэду. Я расскажу вам кое-что, чего не было в журнале «Пипл». Тэд стал говорить, что хотел избавиться от Старка еще за две книги до последней.

— За три, — тихо сказал Тэд, сидя на своем месте у камина. Его желание закурить превратилось в лихорадку. — Я стал говорить об этом после самой первой.

— Ладно, пусть за три. В журнальной статье получается так, словно это все началось совсем недавно, но это неправда. Я хочу, чтобы вы это поняли. Если бы не появился Фредерик Клаусон и не потянул бы моего мужа за руку, я думаю, Тэд так бы и продолжал говорить, что пора от него избавиться. Как алкоголик или наркоман говорит родным и друзьям, что он бросит завтра… или послезавтра… или еще через день-другой.

— Нет, — сказал Тэд. — Не совсем так. Ряд верный, но место не то.

Он умолк, нахмурившись, напряженно о чем-то думая. Сосредотачиваясь.

Алан неохотно отказался от мысли, что они лгут или по каким-то своим грязным причинам морочат ему голову. Они тратили силы не на то, чтобы убедить его или даже себя, а чтобы выразить, передать, как все это было — словно человек, пытающийся описать перестрелку, которая уже давным-давно закончилась.

— Знаете, — сказал, наконец, Тэд, — давайте-ка на минутку оставим все эти затмения, воробьев, предвидения — если это были предвидения. Если вы сочтете нужным, то сможете поговорить с моим врачом, доктором Хьюмом, обо всех физических симптомах. Может, рентген и анализ, которые я вчера сделал, и покажут что-то странное, но даже если и нет, доктор, оперировавший меня, когда я был мальчишкой, может быть, еще жив и сумеет побеседовать с вами. Может, он знает нечто такое, что может пролить свет на всю эту неразбериху. Я сейчас не могу так сразу вспомнить, как его звали, но уверен, это записано в моей медицинской карте. А сейчас давайте решим, что все это психическое дерьмо — это так, побоку.

Алан изумился: было очень странным услышать такое от Тэда… если он действительно подделал одну запись и солгал насчет другой. Тот, кто свихнулся настолько, чтобы проделать такую штуку — и еще забыть о том, что он проделал ее, и искренне верить, что записки были подлинными свидетельствами психического феномена, — не желал бы говорить ни о чем другом. Или желал бы? У него начала трещать голова.

— Ладно, — ровным голосом сказал он, — если то, что вы называете «психическим дерьмом», побоку, то где же главная линия?

— Главная линия — это Джордж Старк, — сказал Тэд и подумал: линия, ведущая в Финишвилль, где сходятся все рельсы. — Представьте, что в вашем доме появился какой-то незнакомец. Некто, кого вы всегда немножко побаивались, как Джим Хоукинс всегда побаивался старого Морского Волка в «Адмирале Бенбоу»… Алан, вы читали «Остров сокровищ»?

Тот кивнул.

— Ну, тогда вы понимаете то чувство, которое я стараюсь передать. Вы боитесь этого типа, он вам совсем не нравится, но вы позволяете ему остаться. Вы не содержите гостиницу, как в «Острове сокровищ», но, может быть, вы думаете, что он какой-то дальний родственник вашей жены или что-то в этом роде. Улавливаете?

Алан кивнул.

— И в один прекрасный день, когда этот незваный гость совершает что-то вроде… Ну, скажем, швыряет засорившуюся солонку об стену, вы говорите вашей жене: «Долго еще этот идиот, твой троюродный братец, будет здесь ошиваться?» А она смотрит на вас и говорит: «Мой троюродный братец? Я думала, это твой троюродный брат!»

Неожиданно для себя Алан подавил смешок.

— Выгоняете вы этого типа? — продолжал Тэд. — Нет. Во-первых, он уже какое-то время побыл в вашем доме, и, как это ни странно прозвучит для того, кто сам не побывал в этой шкуре, вам кажется, что у него уже есть какие-то права… Или что-то похожее… Но это не главное.

Лиз кивнула. У нее был возбужденный и благодарный взгляд женщины, которой наконец-то сказали то самое слово, что весь день вертелось у нее на кончике языка.

— Главное то, как здорово вы боитесь его, — сказала она. — Боитесь того, что он может сделать, если вы открытым текстом велите ему собрать вещички и убраться вон.

— И вот, — продолжал Тэд, — вы хотите быть храбрым и велеть ему выкатываться, но не только потому, что вы опасаетесь, что он может быть опасен. Это становится уже вопросом вашего самоуважения, но… Вы все время откладываете это на потом, вы находите причины, чтобы откладывать это. Вроде того, что на улице дождь, и он будет меньше бесноваться, если вы укажите ему на дверь в погожий денек. Или, быть может, после того, как вы хорошо выспитесь. Вы придумываете тысячи причин, чтобы отложить это на потом. Вы осознаете, что, если причины кажутся убедительными вам самому, вы можете сохранить хотя бы частицу самоуважения, а частица — все же лучше, чем ничего. Частица также лучше, чем все, если все означает, что вас ранят или убьют.

— И, быть может, не только вас одних, — снова подала голос Лиз, — голос ровный и вежливый, словно она вела беседу в садоводческом клубе о том, когда лучше сажать кукурузу или как определить благоприятное время для окучивания помидоров. — Это был отвратительный, опасный человек, когда… когда он жил с нами… И сейчас он отвратителен и опасен. Если что-то и изменилось с тех пор, то все события говорят о том, что он стал гораздо хуже. Он, конечно, ненормальный, но с его собственной колокольни то, что он делает, вполне разумно: выследить всех, кто сговорился убить его, и вычеркнуть их одного за другим.

— Вы закончили?

Она удивленно взглянула на Алана, словно его голос отвлек ее от каких-то глубоких личных мыслей.

— Что?

— Я спросил вас, закончили вы или нет? Вы хотели высказаться, и я хочу быть уверенным, что вы это сделали.

Ее спокойствию пришел конец. Она глубоко вздохнула и руками разлохматила себе волосы.

— Вы не верите в это, да? Ни одному нашему слову.

— Лиз, — сказал Алан, — это же просто… бред. Простите, что употребил это слово, но в данных обстоятельствах я бы сказал, что из всех подходящих, оно — самое мягкое. Вскоре здесь появятся другие полицейские. Полагаю, и ФБР — этот человек теперь может считаться в общегосударственном розыске, а значит, это и их касается. Если вы расскажите им эту историю, плюс затмения и записки призрака, вы услышите много слов пожестче. Если вы хотите сказать, что всех этих людей убил призрак, то я тоже в это не верю. — Тэд открыл было рот, но Алан вскинул ладонь, и он промолчал. — Но я скорее поверил бы в призрака, чем в это… Мы сейчас говорим не о призраке, мы говорим о человеке, который никогда не существовал на свете.

— Как вы объясните мое описание его облика? — неожиданно спросил Тэд. — Ведь это мое личное представление о том, как выглядел — как выглядит — Джордж Старк. Частично оно имеется в авторской карточке картотеки «Дарвин пресс». Частично оно хранилось у меня в голове. Знаете, я никогда специально не старался представить себе этого типа — просто за годы у меня в уме сложился образ, ну, вроде образа ведущего музыкальной программы, которую вы слушаете каждый день по пути на работу. Но если вам когда-нибудь доведется встретить этого ведущего, то в большинстве случаев окажется, что вы все представляли неверно. А я, выходит, представлял себе все точно. Как вы объясните это?

— Я не могу это объяснить, — признался Алан. — Если вы, конечно, не кривите душой, когда говорите, откуда взяли это описание.

— Вы знаете, что я не лгу.

— Не ручайтесь за это. — Алан встал с кресла, подошел к камину и пошевелил кочергой тлеющие там дрова. — Не каждая ложь возникает от осознанно принятого решения. Если человек убедил себя, что он говорит правду, он может даже пройти тест с мелькающими цветами на детекторе лжи. Тэд Банди сделал это.

— Да прекратите вы, — рявкнул Тэд. — Перестаньте так туго соображать. Снова начинается, как с отпечатками пальцев. Вся разница лишь в том, что на этот раз я не в состоянии вытащить гроздь свидетельств. Кстати, а как насчет этих самых отпечатков? Если вы примете во внимание еще и это, разве не возникает у вас хотя бы предположение, что мы говорим правду?

Алан круто обернулся. Неожиданно он разозлился на Тэда, да и… на них обоих. Он почувствовал себя так, словно его безжалостно загнали в угол, а у них не было никакого права, черт бы их побрал, вызывать у него такое ощущение. Это все равно, что быть единственным среди приглашенных на заседание Клуба плоской Земли, который верит, что Земля круглая.

— Я не могу объяснить всего этого… пока, — сказал он. — Но, быть может, вы, Тэд, пока объясните мне, откуда этот парень — реальный парень — взялся. Вы что, родили его однажды ночью? Или он вылупился из воробьиного яйца? Вы выглядели, как он, когда писали те книги, что вышли под его именем? Как все происходило?

— Я не знаю, как он ожил, — устало произнес Тэд. — Вы думаете, я не сказал бы, если бы мог? Насколько я знаю или могу помнить, я был собой, когда писал «Способ Машины», «Оксфордский блюз», «Пирог с акульим мясом» и «Скачки в Вавилон». Я понятия не имею, когда он превратился в… отдельную личность. Он казался мне реальным, когда я писал за него, но реальным в том смысле, в каком для меня реально все, что я пишу. То есть я принимаю это всерьез, но не верю, что… Разве что когда… — он умолк, и у него вырвался короткий хриплый смешок. — Вот так всегда, когда я принимался говорить о своей работе, — сказал он. — Сотни лекций, курсов, но, наверно, я никогда не сказал ни единого слова о том, как писатель ухитряется ухватить обе существующие для него реальности — одну в реальном мире, а другую — в мире рукописи. Вряд ли я когда-нибудь задумывался над этим. А теперь я сознаю… ну… кажется, я даже не знаю, что об этом и подумать.

— Это все неважно, — сказала Лиз. — Ему не нужно было становиться отдельной личностью, пока Тэд не попытался убить его.

Алан повернулся к ней.

— Ну, хорошо, Лиз, — сказал он, — вы знаете Тэда лучше, чем кто-либо другой. Превращался он из мистера Бюмонта в мистера Старка, когда писал криминальные романы? Бил он вас? Пугал гостей на приемах или вечеринках опасной бритвой?

— Сарказм не поможет нашему разговору, — посмотрев на него в упор, сказала она.

Алан утомленно поднял ладони кверху, хотя не был уверен, эти ли двое, он сам или все они втроем утомили его.

— Это не сарказм, я просто пытаюсь воспользоваться небольшой словесной шокотерапией, чтобы вы почувствовали все безумие того, что вы произносите! Вы говорите тут о каком-то проклятом псевдониме, который ожил! Если вы расскажите фэбээровцам хотя бы половину этого бреда, они бросятся штудировать законодательство штата Мэн о невменяемости!

— На ваш вопрос я могу ответить только одно — нет, — сказала Лиз, — он не бил меня и не размахивал опасной бритвой на коктейлях. Но, когда он писал как Джордж Старк — и особенно, когда он писал об Алексисе Машине. — Тэд был другим. Когда он отворял дверь, если можно так выразиться, и приглашал Старка войти, он отдалялся, не становился холодным или холоднее, а именно отдалялся. Он меньше хотел куда-то ходить, встречаться с людьми. Иногда он отменял встречи на факультете, даже занятия со студентами, хотя это случалось не часто. Он ложился спать поздно ночью и порой, прежде чем заснуть, крутился и ворочался в постели целый час. А когда наконец засыпал, то дергался и что-то бормотал, словно ему снились дурные сны. Я не раз спрашивала его, не связано ли это с книгой, но он отвечал, что у него болит голова или он здорово устал, но если ему и снилось что-то плохое, он не мог вспомнить, что именно. Он не сильно менялся, но… он становился не таким. Алан, мой муж бросил пить некоторое время назад. Нет, он не ходит в «Анонимные алкоголики», но пить он бросил. За одним исключением. Закончив один из романов Старка, он напился. Это было так, словно он послал все к черту, сказав себе: «Сукин сын снова убрался восвояси. Хоть на время, но убрался. Джордж вернулся к себе на ферму, в Миссисипи. Урр-ра».

— Она ухватила верно, — сказал Тэд. — Урр-ра — такое это было чувство. Давайте, я подведу итог, что же у нас есть, если мы полностью вынесем за скобки затмения и бессознательно написанные строчки. Человек, которого вы ищите, убивает тех, кого я знаю, тех, кто принимал участие — за исключением Хомера Гэмэша — в «экзекуции» над Джорджем Старком… С моей санкции, разумеется. У него моя группа крови — не очень редкая, но все же такая, которая встречается примерно у шести из ста. Его внешность подходит под описание, которое дал вам я и которое было лишь моим собственным представлением о том, как выглядел бы Джордж Старк, существуй он на самом деле. Он курит сигареты, которые курил когда-то я. И последнее — самое интересное: его отпечатки пальцев оказались идентичны моим. Может быть, у шести из ста действительно первая группа крови с отрицательным резус-фактором, но, насколько нам известно, ни у кого на всем белом свете нет моих отпечатков пальцев. Несмотря на все это, вы отказываетесь даже принять во внимание мое предположение, что Старк каким-то образом стал живым. А теперь, шериф Алан Пэнгборн, может быть вы скажете мне: кто из нас, так сказать, плывет в тумане?

Алан почувствовал, что та основа, на которую он всегда полагался, как нечто прочное и незыблемое, слегка дрогнула. Это было невозможно, не так ли? Но… Но сегодня он больше ничего не добьется, ему придется поговорить с врачом Тэда и начать изучать его историю болезни. Было бы замечательно обнаружить, промелькнула у него мысль, что никакой мозговой опухоли не было, что Тэд или солгал о ней, или… она ему просто померещилась. Если бы он сумел доказать, что этот человек ненормальный, все стало бы намного проще. Но, может быть…

В задницу все «может быть». Никакого Джорджа Старка нет и никогда не было. Хоть он и не обязан плясать под дудочку ФБР, но это не значит, что он настолько рехнулся, чтобы поддаться на такое. Может, они поймают этого сумасшедшего ублюдка в Нью-Йорке, следя за Коули, скорее всего, так оно и случится, но если нет, психопат может решить провести этим летом отпуск в Мэне. И если он вернется, Алан хотел бы его пристрелить. И он не думал, что вся эта галиматья с «сумеречной зоной» поможет ему, если дойдет до дела. И сейчас он не желал больше тратить время на разговоры об этом.

— Полагаю, время покажет, — неопределенно протянул он. — А сейчас мой совет вам обоим — держаться той версии, которую мы с вами выдвинули в прошлый раз: этот тип думает, что он — Джордж Старк, и он помешался настолько, что начал с логически правильного — во всяком случае по логике психа — места, где Старка официально похоронили.

— Если вы не оставите в своем мозгу хотя бы крошечное местечко для моей мысли, то окажетесь по уши в дерьме, — сказал Тэд. — Этот тип… Алан, вы не урезоните его и не упросите — это невозможно. Вы могли бы молить его о пощаде, если бы он дал вам время, но это тоже без толку. Если вы когда-нибудь подойдете к нему близко и без охраны, он сделает пирог с акульим мясом из вас.

— Я свяжусь с вашим врачом, — сказал Алан, — и с тем хирургом, который оперировал вас в детстве. Не знаю, что это даст и какой свет может пролить на все дело, но я это сделаю. Если же ничего не выйдет, боюсь, мне придется рискнуть.

Тэд улыбнулся без тени юмора.

— С моей точки зрения, тут есть одна серьезная проблема. Моя жена с малышами и я сам будем рисковать вместе с вами.

3

Спустя четверть часа аккуратный бело-голубой фургон подкатил к дому Тэда и встал за машиной Алана. Он выглядел, как автобус с телефонной станции, каковым и оказался, несмотря на выведенную на боку прописными буквами надпись «ПОЛИЦИЯ ШТАТА МЭН».

Двое техников подошли к двери, представились, извинились за то, что задержались (для Тэда и Лиз это извинение прозвучало совершенно напрасным, поскольку они не знали, что эти ребята вообще должны приехать) и спросили Тэда, есть ли у него возражения против того, чтобы подписать форму, которую один из них вынул из папки. Тэд быстро просмотрел ее и увидел, что она дает им право установить на его телефон записывающее и отслеживающее номера оборудование. Но она не давала им права использовать полученную информацию в какой бы то ни было судебной процедуре.

Тэд нацарапал в нужном месте свою подпись. Алан Пэнгборн и второй техник (Тэд отнюдь не обрадованно заметил, что с одной стороны к его поясу пристегнут телефонный тестер, а с другой — револьвер 45-го калибра) засвидетельствовали это.

— Эта отслеживающая штуковина действительно работает? — спросил Тэд несколько минут спустя, когда Алан уехал в полицейские казармы в Ороно. Ему казалось необходимым сказать хоть что-нибудь: с тех пор как он вернул им подписанный документ, техники не произнесли ни слова.

— Ага, — ответил один. Он снял с крючка аппарат в комнате и торопливо вынимал из трубки ее внутреннее пластиковое покрытие. — Мы можем проследить, откуда был звонок, по всему свету. Она работает не так, как старые определители, которые показывают в кино — когда приходится держать звонящего на линии, пока не засечешь. Пока никто не повесит трубку на этом конце, — он тряхнул телефонную трубку, похожую на расстрелянного из лучемета андроида в научно-фантастической саге, — мы можем отследить, откуда был звонок. Только чаще, чем хотелось бы, звонки бывают из платного автомата в магазине.

— Это точно, — подтвердил его напарник. Он что-то делал с телефонным корпусом, отсоединив его от распределительной панели. — У вас наверху есть аппарат?

— Два, — сказал Тэд. Он начал чувствовать себя так, словно кто-то грубо пихал его вниз, в кроличью нору, куда провалилась Алиса в Стране Чудес. — Один у меня в кабинете и один — в спальне.

— Они на разных линиях?

— Нет… У нас всего одна. Где вы установите магнитофон?

— Наверно, внизу, в подвале, — рассеянно сказал первый. Он тыкал провода от телефона в какой-то блок, весь ощетинившийся пружинными контактами, и в его голосе явно слышалось — «а-не-дали-бы-вы-нам-заниматься-нашим-делом».

Тэд обнял Лиз за талию и увел прочь, раздумывая над тем, найдется ли хоть один человек, способный понять, что никакие магнитофоны, ни самые распрекрасные, сделанные по последнему слову науки и техники блоки на свете не остановят Джорджа Старка. Старк был где-то неподалеку, может, отдыхал, а может — уже в пути.

А если ему так никто и не поверит, то что же тогда прикажешь, черт возьми, делать со всем этим? Как ему, черт вас всех подери, защитить свою семью? Есть ли выход?

Он глубоко задумался, а когда мысли ни к чему не привели, просто стал прислушиваться к себе. Иногда — не всегда, но порой — ответ приходил таким путем, когда других просто не было.

Только не на этот раз. И он поразился, неожиданно ощутив жуткий прилив желания. Ему захотелось сейчас же затащить Лиз наверх, в спальню, но потом он вспомнил, что техники из полиции скоро поднимутся туда и станут делать еще какие-то штучки с его устаревшими однолинейными телефонами.

Даже поваляться не можем, подумал он. Так что же нам делать?

Ответ был предельно прост: все, что оставалось делать, — это ждать.

Но им не пришлось долго ждать следующей ужасной новости: Старк все-таки разделался с Риком Коули — каким-то образом начинил взрывчаткой его дверь, после того как покончил с техниками, делавшими с телефоном Рика то же самое, что те двое в комнате делали с телефоном Бюмонтов. Когда Рик повернул ключ в замке, дверь просто-напросто взорвалась.

Новость привез Алан. Он не проехал и трех миль по шоссе к Ороно, когда по радио передали о взрыве, и тут же повернул назад.

— Вы сказали нам, что Рик в безопасности, — тусклым голосом произнесла Лиз. Даже ее волосы, казалось, утратили свой лоск. — Вы по сути дела гарантировали это.

— Я ошибся. Мне очень жаль.

Алан испытывал столь же глубокий шок, что и Лиз, но он изо всех сил старался не показать этого. Он кинул взгляд на Тэда, который пристально смотрел на него застывшими, остекленевшими глазами. Едва заметная невеселая улыбка играла в уголках его губ.

Он знает, о чем я думаю, стучало в голове Тэда. Может, это было и не так, но Алан так чувствовал. Что ж… Может быть, не все, но какую-то часть. Может быть, немалую. Возможно, у меня хреново получается скрывать свои мысли, но я не думаю, что дело в этом. Я думаю, дело в нем. Я думаю, он видит слишком много.

— Вы выдвинули предположение, которое оказалось неверным, вот и все, — сказал Тэд. — Может случиться с каждым. А, может, стоит вернуться к тому, о чем мы говорили и еще немного подумать о Джордже Старке. Как вы думаете, Алан?

— Думаю, вы можете оказаться правы, — сказал Алан, пытаясь внушить себе, что он говорит так лишь затем, чтобы успокоить их обоих. Но лицо Джорджа Старка еще неясное, знакомое лишь по описанию Тэда Бюмонта, уже начало высовываться из-за его плеча. Он еще не мог видеть его, но ощущал его присутствие, его взгляд.

— Я хочу поговорить с этим доктором Хьюрдом…

— Хьюмом, — поправил Тэд, — Джорджем Хьюмом.

— Благодарю вас. Я хочу поговорить с ним, так что я буду где-то неподалеку. Если объявится ФБР, вы хотите, чтобы я заглянул попозже?

— Не знаю, как Тэду, но мне бы этого очень хотелось, — сказала Лиз.

Тэд просто кивнул.

— Мне жаль, что все это случилось, — сказал Алан, — но больше всего мне жаль, что я обещал вам… ну, что с Риком Коули все будет нормально, а вышло иначе.

— В такой ситуации недооценить — очень просто, — сказал Тэд. — Я говорил вам правду, во всяком случае так, как я ее понимаю, по очень простой причине. Если это Старк, я думаю, еще очень многие недооценят его, прежде чем все закончится.

Алан перевел взгляд с Тэда на Лиз, а потом снова на Тэда. После долгой паузы, в течение которой не было слышно ни звука, кроме переговаривающихся полицейских за входной дверью (еще двое разместились у заднего входа), он сказал:

— Самое жуткое, что вы ребята, и впрямь верите во все это, так ведь?

— Во всяком случае я — верю, — кивнул Тэд.

— А я — нет, — сказала Лиз, и они оба поражено уставились на нее. — Я не верю. Я знаю.

Алан вздохнул и засунул руки глубоко в карманы.

— Есть одна вещь, которую я хотел бы знать, — сказал он. — Если это то, что вы говорите… Я в это не верю, или, как вы, наверно, скажете, просто не могу поверить… Но если это так, какого черта этому парню нужно? Просто отомстить?

— Ничего подобного, — покачал головой Тэд. — Ему нужно то же самое, что было бы нужно вам или мне, очутись мы в его положении. Он больше не хочет быть мертвым. Вот и все. Не быть мертвым. Я — единственный, кто может это осуществить. А если я не смогу или не стану… что ж… Тогда он по крайней мере может обеспечить себе там компанию.

XVI. Звонок Джорджа Старка

1

Алан уехал побеседовать с доктором Хьюмом, а агенты ФБР лишь приступили к допросу — если это подходящее слово для столь утомительной и беспорядочной процедуры, — когда позвонил Джордж Старк. Звонок раздался меньше чем через пять минут после того, как полицейские техники (которые называли себя «связистами») объявили, что удовлетворены оборудованием, которое они приспособили к телефонам Бюмонта.

С отвращением, но явно без особого удивления они обнаружили, что под изящной, похожей на произведение искусства наружностью мерлинских телефонов Бюмонта скрывается тупейшая древняя система кругового набора.

— Слушай, глазам своим не верю, — сказал связист по имени Вес (тоном, свидетельствовавшим о том, что ничего другого он и не рассчитывал увидеть здесь, на Диком Западе).

Второй связист, Дэйв, отправился к фургону, чтобы отыскать соответствующие адаптеры и прочее оборудование, которое могло понадобиться для подключения телефонов Бюмонта к линии прослушивания и слежения, как это делается в соответствии со всеми нормами законности и порядка в конце двадцатого столетия. Вес вытаращил глаза и посмотрел на Бюмонта так, словно тот был обязан сразу же по их приезде сообщить им, что все еще проживает на заре развития телефонной связи.

Ни один из связистов не удостоил и взглядом агентов ФБР, которые прилетели в Бэнгор из бостонского отделения, а потом совершили героическое турне в Ладлоу через опасные, нашпигованные волками и медведями прерии, отделяющие Ладлоу от Бэнгора. Должно быть, фэбээровцы существовали в совершенно ином световом спектре, который связисты из полиции штата просто не могли уловить, как инфракрасное или рентгеновское излучение.

— Все телефоны в городе такие, — смиренно сказал Тэд. Он испытывал неприятнейшие ощущения от изжоги. При обычных обстоятельствах это сделало бы его ворчливым и трудно переносимым для окружающих. Однако сегодня он ощущал в себе лишь усталость, беззащитность и жуткую печаль.

Его мысли упрямо возвращались к отцу Рика, который жил в Туксоне, и к родителям Мириам, живущим в Сант-Луисе-Обиспо. О чем сейчас думает старый мистер Коули? О чем думают Пеннингтоны? Каково сейчас этим людям, упоминания о которых он часто слышал в разговорах, но которых никогда в жизни не видел? Как справляются со смертью не просто ребенка, но с неожиданной кончиной взрослых детей? Как переживают простой и нелепый факт убийства?

Тэд поймал себя на том, что думает не о жертвах, а об уцелевших по одной простой и невеселой причине: он чувствовал себя ответственным за все. А почему же нет? Кого винить за Джорджа Старка, как не его? Льюиса Кэррола? Александра Хейга? И тот факт, что все еще используемые здесь устаревшие системы кругового набора создали непредвиденные осложнения для подключения его телефонов к прослушивающей аппаратуре, был еще одним обстоятельством, вызывавшим чувство вины.

— Полагаю, это все, мистер Бюмонт, — сказал один из агентов ФБР по имени Мэлон. Он просматривал свои записи, явно не замечая Веса и Дэйва точно так же, как двое связистов не замечали его. Теперь он захлопнул свой блокнот, переплетенный в кожу, с тиснеными серебром в левом нижнем углу обложки инициалами владельца. Одет он был в строгий серый костюм, с левой стороны его волосы разделяла идеально прямая линия пробора. — У тебя есть еще что-нибудь, Билл?

Билл, он же агент Прэбл, в свою очередь захлопнул свой блокнот — тоже в кожаной обложке, но без инициалов, — и отрицательно качнул головой.

— Нет. Я думаю, все, — агент Прэбл носил строгий коричневый костюм. Его волосы тоже разделял идеальный пробор с левой стороны. — Может быть, у нас возникнут еще вопросы по ходу следствия, но на текущий момент мы располагаем всем необходимым. Благодарим вас обоих за сотрудничество, — он одарил их широкой улыбкой, обнажившей набор или искусственных, или безупречных родных зубов, и Тэд подумал: если бы нам было по пять — шесть лет, он, наверно, выдал бы каждому по грамоте «СЕГОДНЯ ПРОВЕЛИ ЧУДЕСНЫЙ ДЕНЬ!», чтобы мы показали их мамочке.

— Не стоит благодарности, — медленно и грустно произнесла Лиз. Она тихонько терла кончиками пальцев свой левый висок, словно на нее накатил приступ головной боли.

Может быть, и накатил, подумал Тэд.

Он взглянул на часы на каминной полке, они показывали половину третьего. Был ли этот полдень самым долгим в его жизни? Он не любил прибегать к подобным заключениям, но подозревал, что был.

Лиз встала.

— Ничего, если я пойду ненадолго прилягу? Я что-то неважно себя чувствую.

— Хорошая… — «мысль», хотел он закончить фразу, но в этот момент раздался телефонный звонок.

Все посмотрели на аппарат, и Тэд почувствовал, как пульс молотком застучал у него в горле. Свежий приступ изжоги медленно поднялся у него в груди, а потом испарился где-то на уровне гортани.

— Отлично, — сказал довольный Вес, — не нужно никого посылать, чтобы сделать контрольный звонок.

Тэд неожиданно почувствовал себя так, словно его уложили в конверт, наполненный зябким ветром. Этот ветер не отставал от него ни на шаг, когда он двинулся к телефону, который стоял на столике рядом с прибором, напоминающим прозрачный кирпич, напичканный лампочками. Одна из лампочек мигала синхронно с телефонным звонком.

Где птицы? Я должен слышать птиц, подумал Тэд. Но никаких птиц не было: единственный звук, нарушавший тишину, — требовательное щебетание мерлинского телефонного аппарата.

Стоя на коленях у камина, Вес складывал инструменты в черный портфель с огромными хромированными застежками, похожий на корзинку рабочего для обеда. Дэйв стоял в дверях, ведущих из комнаты в столовую. Он попросил разрешения у Лиз взять из вазы на столе один банан и теперь задумчиво чистил его, то и дело прерываясь, чтобы оценить проделанную работу критическим оком художника в процессе созидания шедевра.

— Чего ждешь, притащи тестер, — сказал он Весу. — Если надо что-то исправить на линии, сделаем сейчас. Не надо будет возвращаться.

— Хорошая мысль, — отреагировал Вес и извлек из своей огромной обеденной корзинки какой-то предмет с пистолетной рукояткой.

На лицах обоих связистов было лишь выражение равнодушного ожидания — не больше. Агенты Мэлон и Прэбл, уже стоя, засовывали блокноты себе в карманы и озабоченно расправляли чуть заломившиеся стрелки на брюках в полном соответствии с первоначальным впечатлением Тэда, что эти люди больше походили на налоговых консультантов, чем на вооруженных членов спецбригады ФБР. Мэлон и Прэбл, казалось, вообще не слышали телефонных звонков.

Но Лиз знала. Она перестала тереть виски и смотрела на Тэда широко раскрытыми, затравленными глазами загнанного зверя. Прэбл благодарил ее за кофе и датские пастилки, которыми она угощала их, и, казалось, также не замечал, что она не в силах ответить ему, как не замечал телефонных звонков.

Да что с вами такое? — едва не заорал Тэд. За каким чертом тогда вы поставили все эти примочки.

Конечно, несправедливо. Чтобы тот, за кем они охотились, первым позвонил Бюмонтам, после того как установили прослушивающую аппаратуру, когда не прошло и пяти минут с того момента, как техники закончили работу… Нет, это было бы слишком… Они наверняка так бы и ответили, если бы кто-то удосужился их спросить. Так не бывает в прекрасном законопослушном мире в конце двадцатого столетия, сказали бы они. Это звонит ваш коллега-писатель, Тэд, в надежде выудить какой-нибудь свеженький сюжет, а может быть, кто-то хочет одолжить у вашей жены чашку сахара. Но чтобы звонил тип, вообразивший себя вашим alter ego? Боже мой. Слишком быстро. Чересчур удачно.

Все верно, кроме того, что это был Старк. Тэд чуял его. И глядя на свою жену, понимал, что она тоже это чувствует.

Вес посмотрел на него, явно недоумевая, почему Тэд не подходит к своему только что оснащенному по всем правилам телефонному аппарату.

Не волнуйся, сказал себе Тэд. Он подождет. Видите ли, он знает, что мы дома…

— Ладно, мы больше не будем сидеть у вас на шее, миссис Бю… — начал было Прэбл, но Лиз ровным, но полным боли голосом сказала:

— Думаю, вам лучше подождать.

Тэд снял трубку и заорал в нее:

— Что тебе надо, сукин ты сын? Что тебе, мать твою, надо?

Вес подпрыгнул на месте. Дэйв застыл, поднеся ко рту банан и так не успев надкусить его. Головы федеральных агентов, как по команде, повернулись на 180 градусов. Тэд поймал себя на отчаянном желании, чтобы Алан Пэнгборн оказался сейчас здесь, а не беседовал с доктором Хьюмом в Ороно. Алан тоже не верил в Старка, во всяком случае пока не верил, но он по крайней мере был человеком. Тэд полагал, что и эти могли быть людьми, но у него были серьезные сомнения в том, что они считают таковыми его самого и Лиз.

— Это он, это он! — громко шептала тем временем Лиз Прэблу.

— О, Господи, — пробормотал Прэбл. Он обменялся со вторым бесстрашным представителем закона совершенно растерянным взглядом: что нам теперь, мать твою, делать?

Тэд все это видел и слышал, но был как бы отделен от них. Отделен даже от Лиз. Сейчас существовали лишь они вдвоем — он и Старк. «Снова впервые вместе», как любили говорить конферансье в старых водевилях.

— Спокойней, Тэд. — сказал Джордж Старк. Он явно забавлялся. — Не стоит так напрягать глотку, — голос был именно таким, какого он ожидал. В точности. Каждый оттенок, вплоть до легчайшего южного говора, превращавшего «напрягать глотку» в не совсем «напряхать хлотку», но близко.

Двое связистов склонили головы друг к другу, а потом Дэйв ринулся к фургону за вспомогательным телефоном. Он так и не выпустил из рук банан. Вес побежал к лестнице, ведущей в подвал, проверить магнитофон, включавшийся от звуков голоса.

Бесстрашные представители Зоркого Глаза Закона стояли посреди комнаты и пялились друг на друга. Они выглядели так, словно хотели обняться и прижаться друг к дружке, как заблудившиеся в лесу малыши.

— Что ты хочешь? — повторил Тэд уже тише.

— Да просто сообщить тебе, что с этим покончено, — сказал Старк. — Сегодня днем я добрался до последней — помнишь ту маленькую девчонку, что работала в «Дарвин пресс» на шефа бухгалтерии?

Почти «бухалтерии», но — не совсем.

— Это та, что первая помогла братишке Клаусону выковырять пару кофейных зерен, — продолжал Старк. Легавые ее быстро отыщут, она жила тут, внизу, на Второй авеню. Часть ее на полу, а остальное я положил на кухонный стол, — он засмеялся. — Хлопотная была неделька, Тэд. Я спешил, как одноногий, дающий пинка под зад соседу. А тебе звякнул, просто чтобы у тебя на душе полегчало.

— Не очень от такого полегчает, — сказал Тэд.

— Ну, ты дай пройти времени, старина. Дай пройти времени. Я думаю съездить на юг, поудить рыбку. Устаю от городской жизни, — он рассмеялся, и смех прозвучал так кошмарно радостно, что у Тэда по всему телу пошли мурашки.

Он лгал.

Он знал это так же точно, как знал, что Старк дождался, пока не поставят записывающую и следящую аппаратуру, а потом позвонил. Мог он узнать об этом? Ответ был один — да. Старк мог позвонить откуда-то из Нью-Йорка, но они двое были связаны теми невидимыми, но прочными узами, какие связывают близнецов. Они и были близнецами, половинками единого целого, и Тэд с ужасом почувствовал, как отделяется от своего тела и плывет по телефонным проводам — не до самого Нью-Йорка, нет, но где-то до половины пути: они встречаются с этим монстром на полпути, может быть, в западной части Масачусетса, встречаются и вновь сливаются воедино, как встречались и каким-то образом сливались каждый раз, когда он закрывал свою пишущую машинку и доставал один из тех чертовых карандашей «Черная Красотка — Берол».

— Ты врешь, мать твою! — заорал он.

Агенты ФБР подскочили на месте так, словно их ущипнули.

— Эй, Тэд, это не очень-то вежливо! — сказал Старк. В его голосе зазвучала обида. — Ты что, думал, я тебя хочу уделать? Да нет же, черт! Я мстил за тебя, парень! Я знал, что это придется делать мне. Я знаю, что у тебя цыплячья грудь, но на тебя я зла не держу. Всякой букашке есть место на белом свете. За каким хреном стал бы я мстить тебе, если я устроил все так, чтобы тебе не нарадоваться?

Пальцы Тэда нащупали маленький белый шрам на лбу и стали тереть его, теперь так сильно, что покраснела кожа. Он поймал себя на том, что старается — отчаянно старается — вернуться к самому себе. Вернуться к своей собственной, основной реальности.

Он лжет, и я знаю почему, и он знает, что я знаю, и он знает, что это не имеет значения, потому что мне никто не поверит. Он знает, как странно все это выглядит для них, и он знает, что они слушают, знает, что они думают… Но он еще знает, как они думают, и поэтому он в безопасности. Они верят, что он психопат, который лишь думает, что он Джордж Старк, потому что именно так они должны думать. А думать по-другому, любым другим образом, значит, идти наперекор всему, чему их учили, всему, что они есть. Никакие отпечатки пальцев это изменить не могут. Он знает, что стоит ему намекнуть, что он не Джордж Старк, стоит ему намекнуть, что он наконец осознал это, как они расслабятся. Они не снимут полицейскую охрану сразу же, но… Он может ускорить это.

— Ты знаешь, чья это была идея — похоронить тебя. Моя.

— Нет-нет! — легко отреагировал Старк, и это прозвучало почти (но не совсем) как «Ниит-ниит». — Тебя просто ввели в заблуждение, вот и все. Когда объявился этот грязный пидор Клаусон, он заманил тебя в петлю — вот как это было. Потом, когда ты позвонил этой дрессированной обезьяне, что звала себя литературным агентом, он дал тебе очень поганый совет. Тэд, это было все равно, как если бы кто-нибудь здорово обделал твой обеденный стол, а ты звонишь тому, кому ты доверяешь, и спрашиваешь, чего же тебе теперь делать, а тебе в ответ: «Какие проблемы, ты просто полей это мясной подливкой, и — все дела. Дерьмо с мясной подливкой идет отлично зимним вечером». Ты бы сам никогда такого не сотворил. Уж это-то мне известно, старина.

— Все это — грязное вранье, и ты это знаешь!

И вдруг он понял, как точно все было рассчитано и как здорово. Старк понимал людей, с которыми он имел дело. Как же быстро он вылез с этим. Как быстро вылез и сказал, что он — не Джордж Старк. И они ему поверят. Они прослушают пленку, которая крутится сейчас внизу, в подвале, и поверят тому, что там записывается, — Алан и все остальные. Потому что это не просто то, чему они хотят поверить, а то, чему они уже верят…

— Ничего я такого не знаю, — спокойно и почти дружелюбно сказал Старк. — Я не собираюсь тебя больше тревожить, Тэд, но позволь мне дать тебе хоть один добрый совет, прежде чем я отвалю. Может, он пойдет тебе на пользу. Ты-mo хоть не воображай, что я — Джордж Старк. Хватит того, что я сделал эту ошибку. Мне пришлось пойти и пришить до черта людей, чтобы голова у меня опять встала на свое место.

Тэд слушал это, как громом пораженный. Он должен был произносить что-то, как-то отвечать, но он, казалось, не мог избавиться от жуткого чувства отторжения от собственного тела и своего восхищения потрясающей наглостью этого типа.

Он вспомнил свой тщетный разговор с Аланом Пэнгборном и снова спросил себя, кем же он был, когда выдумал Старка. Где же точно проходила черта веры? Создал ли он этого монстра тем, что утратил каким-то образом эту черту, или был тут какой-то другой фактор. Х-фактор, который он не мог разглядеть, а мог лишь услышать в голосах тех фантомных птиц?

— Не знаю, — говорил тем временем Старк с легким смешком, — может, я и вправду свихнулся, как говорили, когда я там лежал.

Здорово, вот это — здорово, пускай засядут проверять психиатрические лечебницы всего Юга на предмет высокого, широкоплечего блондина. Этим всех не оттащишь отсюда, но для начала сойдет, не так ли?

Тэд изо всех сил сжал трубку, голова у него теперь трещала от бессильной ярости.

— Но мне ни капельки не жаль, что я это сделал, Тэд, потому что я любил те книжки. Когда я был… Там… в этом птичьем мешке… Наверно, они были единственным моим утешением, что не давало совсем сбрендить. И знаешь что? Я чувствую себя намного лучше. Теперь я знаю точно, кто я такой, а это уже кое-что. Я думаю, ты мог бы назвать то, что я сделал, терапией, но, мне кажется, за ней нет будущего, как по-твоему?

— Перестань врать, мать твою! — заорал Тэд.

— Мы могли бы обсудить это, — сказал Старк, — могли бы обсудить все сверху до низу, но это надолго. Они ведь велели тебе держать меня подольше на линии, правда?

Нет, ты им не нужен на линии. Ты это прекрасно знаешь.

— Передай мои наилучшие пожелания своей очаровательной жене, — произнес Старк с оттенком почтительности. — Береги своих малышей. И сам успокойся, Тэд. Я не собираюсь докучать тебе больше. Это…

— Как насчет птиц? — неожиданно спросил Тэд. — Ты слышишь птиц, Джордж?

В трубке вдруг наступило молчание, в котором Тэд, кажется, почувствовал удивление, словно в первый раз за весь разговор что-то пошло не по аккуратно подготовленному Джорджем Старком сценарию. Поэтому — он точно не знал, но его нервные окончания, казалось, обладали каким-то необычным пониманием, недоступным всему остальному. На мгновение он ощутил чувство дикого триумфа — триумфа боксера-любителя, проскользнувшего сквозь защиту Майка Тайсона и влепившего чемпиону удар, от которого тот качнулся на пятки.

— Джордж, ты слышишь птиц?

Тишину в комнате нарушало лишь тиканье часов на каминной полке. Лиз и агенты ФБР смотрели на него во все глаза.

— Не знаю, о чем это ты, старина, — медленно произнес Старк. — Может, ты…

— Нет, — сказал Тэд и дико расхохотался. Его пальцы продолжали тереть маленький белый шрам на лбу, формой напоминающий вопросительный знак. — Нет, ты не знаешь, о чем я, не правда ли, Джордж? А теперь ты заткнись на минутку и послушай меня. Я — слышу птиц. Пока я не знаю, что они означают, но… узнаю. И когда я это узнаю…

Но на этом слова кончились. Что будет, когда он узнает? Этого он не знал.

Голос на другом конце провода произнес очень медленно, отчетливо и с огромным нажимом:

— О чем бы ты там ни болтал, Тэд, это не имеет никакого значения. Потому что теперь всему этому пришел конец.

Раздался щелчок. Старк исчез. Тэд почти физически почувствовал, как его проносит обратно по телефонным проводам от того мифического места встречи в западном Масачусетсе — проносит не со скоростью света или звука, а со скоростью мысли и грубо швыряет в собственное тело, а Старк — опять голышом.

Господи Иисусе.

Он выронил трубку, и она криво упала на рычаг. Он повернулся, чувствуя вместо ног под собой негнущиеся ходули, даже не удосужившись поправить трубку.

С одной стороны в комнату влетел Дэйв, с другой — Вес.

— Работает отлично! — заорал Вес. Агенты ФБР опять подпрыгнули на месте. Мэлон издал крик «И-и-и-их!», очень похожий на визг женщины в комическом стриптизе, увидавшей мышь. Тэд попытался представить себе, как бы выглядели эти двое, доведись им вступить в схватку с бандой террористов или вооруженных грабителей банка, и не сумел. Может, я просто слишком устал, подумал он.

Двое связистов исполнили маленький неуклюжий танец, громко хлопая друг друга по спине, а потом вместе ринулись к автобусу с оборудованием.

— Это был он, — сказал Тэд, повернувшись к Лиз. — Он говорил, что нет, но это был он. Он.

Она подошла к нему, обняла и крепко прижала к себе, и… Вот что ему сейчас было нужно — он даже сам не сознавал, как остро ему это было необходимо, пока она этого не сделала.

— Я знаю, — шепнула она ему на ухо, и он зарылся лицом в ее волосы и закрыл глаза.

2

Крики разбудили близнецов: они громко плакали наверху. Лиз пошла успокаивать их. Тэд двинулся было следом за ней, но потом вернулся, чтобы поправить телефонную трубку. Телефон тут же зазвонил. Это был Алан Пэнгборн. Он заехал в полицейские казармы в Ороно перед встречей с доктором Хьюмом — выпить чашку кофе, и был там, когда Дэйв, связист, по рации сообщил ему о звонке и предварительных результатах прослушивания. Голос у Алана был очень возбужденный.

— Мы еще точно не засекли места, но знаем, что это Нью-Йорк, код 212, — сказал он. — Через пять минут будем знать точно — откуда.

— Это был он, — повторил Тэд. — Старк. Он говорил, что нет, но это — он. Надо послать кого-нибудь проверить насчет этой девушки, о которой он сказал. Кажется, ее зовут Дарла Гэйтс.

— Та шлюшка с вечным насморком? Гундосая из Вассара?..

— Точно, — сказал Тэд. Впрочем, он сомневался, что Дарлу Гэйтс будет еще когда-нибудь беспокоить насморк.

— Я сообщу имя в Полицейский департамент Нью-Йорка. Как у вас там дела, Тэд?

— Со мной все в порядке.

— А Лиз?

— Не надо сейчас соблюдать этикет, ладно? Вы слышали, что я сказал? Это был он. Что бы он там не болтал, это был он…

— Ну… Давайте пока подождем и посмотрим, откуда был звонок.

Что-то появилось в его тоне, чего Тэд раньше не слышал. Не та осторожная недоверчивость, которую он выразил, когда впервые понял, что Бюмонты говорят о Джордже Старке, как о реально существующем типе, но явное смущение. Тэд с радостью не заметил бы этого, но слишком уж ясно оно слышалось в голосе шерифа. Смущение — причем совершенно особого рода, которое испытываешь за кого-то, кто слишком туп, безумен или толстокож, чтобы смутиться самому. Тэд невесело усмехнулся от этой мысли.

— Ладно, давайте подождем и посмотрим, — согласился он, — но пока мы смотрим и ждем, я надеюсь, вы съездите и поговорите с моим врачом.

Пэнгборн замялся и стал говорить что-то о срочном телефонном звонке, который он должен сделать, но Тэду вдруг стало все равно. Изжога вновь поползла вверх из его желудка, и на этот раз — как извержение вулкана. А Джордж — хитрец, подумал он. Они полагают, что видят его насквозь. Он хочет, чтобы они так думали. Он следит за тем, как они видят его насквозь, а когда они уберутся прочь, на порядочное расстояние, хитрый старый Джордж приедет сюда на своем черном «торнадо». И что же мне сделать, чтобы остановить его?

Этого он не знал.

Он повесил трубку, ничего не ответив и даже не попрощавшись с Пэнгборном, и пошел наверх помочь Лиз сменить пеленки близнецам и надеть на них дневные комбинезончики.

И он продолжал думать о том, на что же похоже это чувство; о том, как ощущаешь себя, когда ты загнан в телефонные провода, проходящие по сельской местности западного Масачусетса, загнан туда, во тьму, вместе со старым хитрым Джорджем Старком. Это чувство похоже на… Финишвилль.

3

Через десять минут телефон зазвонил снова. На втором звонке трель оборвалась, и связист Вес позвал к телефону Тэда. Тот спустился вниз.

— Где агенты ФБР? — спросил он у Веса.

Какое-то мгновение он и впрямь ожидал, что Вес скажет: «Агенты ФБР? Я не видел здесь никаких агентов ФБР».

— Эти? Они ушли. — Вес недоуменно пожал плечами, словно спрашивая Тэда, чего еще тот ожидал. — У них же все эти компьютеры, и если кто-то не играет с ними, то другие, наверно, удивляются, почему столько времени уходит на простой, и у них могут сократить бюджет или еще что-нибудь.

— Они хоть что-то делают?

— Нет, — коротко и просто ответил Вес. — Не в таких случаях. А если и делают, то всякий раз, когда меня рядом нет. Они все записывают, это — да, это они умеют. А потом где-нибудь засовывают это в компьютер и играют с ним.

— Понятно.

Вес глянул на свои ручные часы.

— Мы с Дэйвом тоже сматываемся. Аппаратура работает сама по себе. Вам даже счета не пришлют.

— Отлично, — сказал Тэд, подходя к телефону. — Спасибо вам.

— Нет проблем. Да, мистер Бюмонт?

Тэд обернулся к нему.

— Если я возьму почитать какую-нибудь вашу книжку, то как по-вашему, лучше читать ту, которую вы писали под своим именем, или ту, что под именем другого парня?

— Попробуйте другого парня, — сказал Тэд, беря трубку. — Больше действия.

Вес кивнул, небрежно отсалютовал и вышел.

— Алло? — сказал Тэд. Он чувствовал, что скоро ему придется приклеить трубку к голове. Это сэкономит время и усилия. И разумеется, не забыть про записывающую и следящую аппаратуру. Ее можно таскать за собой в рюкзаке.

— Привет, Тэд. Это Алан. Я все еще в полицейских казармах. Слушайте, новости насчет места, откуда был звонок, не фонтан. Ваш дружок звонил из телефонной будки на Пенсильванском вокзале.

Тэд вспомнил, как второй связист, Дэйв, рассказывал про установку дорогого классного оборудования, и все — лишь затем, чтобы проследить звонок до телефонных автоматов где-нибудь в универсальном магазине.

— Вас это удивило?

— Нет. Жаль, конечно, но удивляться тут нечему. Мы надеемся, что он поскользнется, и хотите — верьте, хотите — нет, обычно так и случается, рано или поздно. Я хотел заехать к вам сегодня вечером. Идет?

— Идет, — сказал Тэд, — почему бы и нет? Если соскучимся, сыграем в бридж.

— Мы надеемся получить к вечеру голосовые отпечатки.

— Значит, вы сделали распечатку его голоса. И что?

— Не распечатку. Отпечатки.

— Я не…

— Отпечаток голоса, это выведенный на компьютере график, отображающий вокальные данные человека, — объяснил Пэнгборн. — Это не имеет никакого отношения к речи — нас не интересуют ни акценты, ни заикания, ни произношение. Компьютер синтезирует высоту и тон — специалисты называют это главным голосом, — и тембр, и резонанс — то есть грудной и желудочный голос. Это все равно, что голосовые отпечатки пальцев, и точно так же, как и с отпечатками пальцев, никто еще не обнаружил двух одинаковых. Мне сказали, что различий в голосовых отпечатках у двух идентичных близнецов гораздо больше, чем в отпечатках их пальцев, — он сделал паузу, а потом продолжил: — Мы послали идеально снятую копию пленки в ФБУЗ, в Вашингтон. И получим сравнительный анализ отпечатка вашего голоса и его. Ребята в казармах смотрели на меня, как на психа, — это было написано на их лицах, но после истории с отпечатками пальцев и вашим алиби ни у кого не хватило духу сказать это вслух.

Тэд открыл рот, попытался что-то проговорить, не сумел, облизнул губы, снова попытался и снова не смог.

— Тэд? Вы опять повесили трубку?

— Нет, — его голос как будто треснул в самой сердцевине. — Спасибо вам, Алан.

— Нет, не стоит меня благодарить. Я понимаю, за что вы говорите мне спасибо, но не хочу вводить вас в заблуждение. Я стараюсь лишь следовать обычной стандартной процедуре. В данном случае процедура немного необычная, затянутая, потому что мы столкнулись с необычными обстоятельствами. Это вовсе не значит, что вам нужно делать ни на чем не основанные предположения. Вы меня поняли?

— Да. Что такое ФБУЗ?

— Ф?.. Аа-а. Федеральное бюро по усилению законности. Может быть, единственная полезная вещь, которую сделал Никсон за все то время, что проторчал в Белом доме. В основном оно состоит из компьютерных банков данных, выполняющих функцию расчетной палаты для местных агентов по поддержанию законопорядка и, полагаю, для программистов, работающих с ними. Мы можем получить отпечатки пальцев почти каждого гражданина Америки, привлекавшегося к уголовной ответственности где-то с 1969-го года. ФБУЗ также проводит баллистические экспертизы, сравнения групп крови, когда это возможно, голосовых отпечатков и компьютерных фотороботов различных подозреваемых.

— Значит, мы увидим, как мой и его голос…

— Да. Они должны быть готовы к семи. Если компьютер там уж очень загружен, то к восьми.

Тэд покачал головой.

— На слух наши голоса совсем не похожи.

— Я знаю — я слушал пленку, — сказал Пэнгборн. — И повторяю: голосовой отпечаток не имеет никакого отношения к речи. Главный голос — головной, как они его называют, и желудочный. Тэд, это большая разница.

— Но…

— Ответьте-ка мне: Элмер Фудд и Даффи Дак звучат для вас одинаково?

Тэд растерянно заморгал.

— Ну… Нет.

— И для меня тоже, — удовлетворенно заметил Пэнгборн. — Но их обоих озвучивал парень по имени Мел Бланк, и это — не считая Братца Кролика, Птички Полли и Бог знает кого еще. Мне нужно идти. Так что, до вечера?

— Да.

— Где-то от половины восьмого до девяти, идет?

— Мы будем ждать вас, Алан.

— Ладно. А завтра я вернусь в Рок и если не возникнут какие-то непредвиденные помехи в этом деле, там и останусь.

— Жизнь продолжается, верно? — сказал Тэд и подумал: на это он и рассчитывает.

— Да… У меня ведь есть и другая рыбка, которую тоже нужно поджарить. Не такая большая, как эта, но жители округа Кастл платят мне жалованье за то, чтобы я ее жарил для них. Вы понимаете, что я имею в виду?

Этот вопрос, как показалось Тэду, был задан на полном серьезе, а не ради поддержания светской беседы.

— Да. Я понимаю. — Мы оба это понимаем. И я и хитрый Джордж, — подумал он.

— Мне придется уехать, но вы будете лицезреть патрульную машину полиции штата перед вашим домом двадцать четыре часа в сутки, пока все это не закончится. Там крутые ребята, Тэд. И если полицейские в Нью-Йорке немножко распустили свою охрану, то те медведи, что займутся вами, — нет из тех. Больше никто не станет недооценивать этого выродка. Никто не собирается забывать о вас и о вашей семье и предоставлять вам самим справляться с этим. Расследование будет продолжаться, и пока одни работают над этим делом, другие будут обеспечивать вашу безопасность и ваших близких. Вы понимаете это, не так ли?

— Да, понимаю, — согласился он и подумал: сегодня, завтра, на следующей неделе. Может быть, через месяц. А через год? Ничего не выйдет. Я знаю. И он тоже это знает. Сейчас они не совсем поверили в то, что, как Алан говорил, он пришел в себя и отваливает. Позже они поверят… Пройдут недели, и ничего не произойдет, и поверить — станет уже не столько их политикой, сколько экономикой. Потому что мы с Джорджем знаем, на чем свет стоит и как Земля крутится, как знаем и то, что стоит всем заняться жаркой другой рыбки, и Джордж объявится и поджарит меня. Нас.

4

Пятнадцать минут спустя Алан все еще оставался в полицейских казармах в Ороно, по-прежнему сидя на телефоне. Раздался щелчок на линии. Молодой женский голос слегка извиняющимся тоном произнес:

— Вы не могли бы еще немного подождать, шеф Пэнгборн? Компьютер сегодня что-то тянет.

Алан хотел было сказать ей, что он шериф, а не шеф, но потом решил не утруждать себя. Эту ошибку допускали почти все.

— Конечно, — сказал он.

Щелк.

Его опять вернули в «ждите» — этот вариант адского кошмара конца двадцатого столетия.

Он сидел в маленькой конторе, расположенной на самом краю казарм; еще шага два назад, и ему пришлось бы работать в кустах. Комната была забита пыльными папками. Единственным письменным столом служила школьная парта с наклонной поверхностью, откидной крышкой и чернильницей. Алан рассеянно раскачивал крышку коленом, вертя на столе листок бумаги, на котором его ровным аккуратным почерком были записаны две строчки: Хью Притчард и Бергенфилдская окружная больница, Бергенфилд, Нью-Джерси.

Он думал о своем последнем разговоре с Тэдом, полчаса назад. Том самом, когда он рассказывал ему, как бравые патрульные штата защитят его с женой от страшного старого маньяка, вообразившего себя Джорджем Старком, если этот страшный маньяк вздумает объявиться. Алан раздумывал о том, поверил ли в это Тэд. Он сомневался в этом: у человека, зарабатывающего деньги писательским вымыслом, должен быть острый нюх на сказки и басни.

Ну, они постараются защитить Тэда и Лиз, этого у них не отнять. Но Алан помнил кое-что, происшедшее в Бэнгоре в 1985-м.

Женщина попросила полицейскую охрану и получила ее после того, как уже не живущий с ней муж жестоко избил ее и пригрозил вернуться и убить, если она не выбросит из головы все планы о разводе. Две недели он ничего не предпринимал. Полицейский департамент в Бэнгоре уже хотел было снять наблюдение, когда муж объявился — сидя за рулем прачечного фургона, с зеленым штампом прачечной на спине рубашки. Он подошел к двери, таща связку белья. Полицейские, может, и узнали бы его даже в этой униформе, появись он раньше, когда приказ о наблюдении был только-только отдан, но они не узнали его, когда он решил появиться. Он постучался в дверь и, когда женщина открыла ему, спокойно вытащил из брючного кармана револьвер и застрелил ее наповал. Прежде чем до приставленных к ней полицейских дошло, что происходит, и они успели хотя бы вылезти из машины, тот тип уже стоял на ступеньках крыльца с поднятыми руками. Он забросил дымящийся револьвер в розовый куст и спокойно сказал:

— Не стреляйте. Все уже кончено.

Как выяснилось, фургон и униформу он одолжил у своего старого дружка-алкаша, который даже и не знал, что обвиняемый разругался со своей женой.

Тут все просто: если ты кому-то здорово нужен и если этому кому-то хоть чуть-чуть повезет, он тебя достанет. Достаточно вспомнить Освальда. Или Чэпмэна. Или то, что этот парень, Старк, сделал со столькими людьми в Нью-Йорке.

Щелк.

— Вы еще здесь, шеф? — радостно осведомился женский голос из Бергенфилдской окружной больницы.

— Да, — сказал он. — Все еще здесь.

— У меня есть нужные вам сведения, — сообщила она. — Доктор Хью Притчард вышел на пенсию в 1978-м. У нас есть его адрес и телефон в городе Форт-Ларами, Вайоминг.

— Могу я их записать?

Она продиктовала адрес и телефон. Алан поблагодарил ее, нажал на клавишу и набрал номер. На середине первого гудка на том конце врубился автоответчик и стал выдавать записанную на магнитофон речь прямо Алану на ухо.

— Привет, это Хью Притчард, — сказал скрипучий голос. Что ж, подумал Алан, парень еще не отдал концы… Стало быть, это шаг в правильном направлении. — Хельги и меня сейчас нет. Я, наверно, играю в гольф; что делает Хельга — один Бог знает, — послышался стариковский смешок. — Если хотите что-то передать, скажите сразу после звукового сигнала. У вас есть около тридцати секунд.

Би-и-ип!

— Доктор Притчард, говорит шериф Алан Пэнгборн, — сказал он. — Я офицер правоохранительных органов в штате Мэн. Мне нужно поговорить с вами о человеке по имени Тэд Бюмонт. Вы удалили его мозговую опухоль в 1960-м, когда ему было одиннадцать лет. Пожалуйста, позвоните мне за наш счет в полицейские казармы в Ороно — 207–555–2121. Благодарю вас.

Выговорив все это, он слегка вспотел. Разговаривать с автоответчиком для него всегда было все равно, что участвовать в викторине «Ответ — секунда».

Зачем ты вообще тратишь время на это?

Ответ, который он дал Тэду, был прост: протокол. Однако сам Алан не мог удовлетвориться таким рутинным ответом, потому что знал: дело не в протоколе. Это могло бы звучать более или менее убедительно, если бы Притчард оперировал человека, называвшего себя Старком (если не брать в расчет, что он больше так себя не называет, а говорит, что теперь знает, кто он на самом деле). Но он этого не делал. Он оперировал Бюмонта, и в любом случае все это имело место двадцать девять долгих лет назад.

Так почему же?

Потому что здесь все было не так, вот почему. Отпечатки пальцев, группа крови со следов на окурках, сочетание ума и убийственной ярости, которые продемонстрировал этот человек, настойчивые утверждения Тэда и Лиз, будто псевдоним стал реальностью — во всем этом было что-то не то. И больше всего — в последнем. Эта идея могла прийти в голову лишь сборищу лунатиков. И еще кое-что было не так — теперь. Полиция штата без всяких оговорок приняла как данность утверждение этого парня о том, будто теперь он понимает, кто он такой.

Для Алана это не стоило и трехдолларового фантика. От этого за версту несло трюком, игрой, маневром.

Алан полагал, что парень может еще прийти.

Но все это — не ответ на вопрос, шепнул голосок у него в мозгу. Почему ты тратишь на все это время? Почему ты звонишь в Форт-Ларами, Вайоминг, и разыскиваешь старика-врача, который, наверно, уже не отличит Тэда Бюмонта от дырки в стене?

Потому что ничего лучшего я сейчас придумать не могу, раздраженно ответил он самому себе. Потому что отсюда я могу позвонить, минуя городского диспетчера, разглагольствующего о ценах на междугородные переговоры. И потому что ОНИ верят в это — Тэд и Лиз. Это безумная идея, все верно, но тем не менее они выглядят нормальными людьми и, черт возьми, они в это верят. Но это не значит, что в это верю я.

И он не верил.

Или верил?

День тащился медленно. Доктор Притчард не позвонил. Но голосовые отпечатки прибыли вскоре после восьми часов и оказались потрясающими.

5

Они выглядели совсем не так, как ожидал Тэд. Он рассчитывал увидеть рулон перфоленты с графической кривой, то взметающейся вверх, образуя остроконечные горные пики, то спускающейся на «равнины», значение которых Алан будет пытаться объяснить. Они с Лиз станут слушать и глубокомысленно кивать, как кивают люди, которым объясняют нечто, слишком сложное для их понимания, прекрасно зная, что стоит им начать задавать вопросы, как последуют еще менее понятные объяснения.

Вместо этого Алан показал им два листа обычной белой бумаги. Посередине каждого из них была прочерчена одна линия. Кое-где на ней располагались группы острых точек — парами или тройками, — но в основном линии были мирно-волнообразными. И стоило бросить на них лишь один невооруженный взгляд, как становилось ясно, что они или идентичны, или очень близки к этому.

— И это все? — спросила Лиз.

— Не совсем, — сказал Алан. — Смотрите, — он положил один лист поверх другого с видом фокусника, исполняющего редкий забавный трюк, и поднес оба листа к свету. Тэд и Лиз молча уставились на них.

— Они и вправду… — тихо, с благоговейным ужасом произнесла Лиз. — И вправду одинаковые.

— Ну… не совсем. — возразил Алан и указал на три места, где кривая голосового отпечатка на нижнем листе чуть-чуть просматривалась сквозь тонкую поверхность верхнего листа. Один из этих выступов находился чуть выше кривой на верхнем листе, а два других — чуть ниже. Во всех трех случаях отклонения просматривались там, где обе кривые напоминали скорее горный пик, чем равнину. Волны кривых совпадали идеально. — Отличия появляются со стороны Тэда и только в моменты накала страсти. — Алан по очереди указал пальцем на три точки. — Вот здесь: «Что тебе нужно, сукин ты сын, чего тебе, мать твою, надо?» Вот здесь: «Это ложь, черт бы тебя побрал, и ты это знаешь». И, наконец, здесь: «Перестань врать, черт тебя подери». Сейчас все сосредоточены на этих трех крошечных различиях, потому что они жаждут отстоять свое утверждение, будто нет на свете двух одинаковых отпечатков. Но дело в том, что со стороны Старка в разговоре не было никаких моментов накала страсти. Этот ублюдок оставался холоден и спокоен от начала и до самого конца.

— Ага, — кивнул Тэд, — он говорил так, словно пил в это время лимонад.

Алан положил листки на стол.

— Никто в Полицейском департаменте штата на самом деле не верит, что это два разных голосовых отпечатка, несмотря на малюсенькие различия, — сказал он. — Мы получили отпечатки из Вашингтона очень быстро. Я приехал так поздно, потому что, когда их увидел эксперт из Августы, он захотел прослушать пленку. Мы послали ее туда обычным рейсом Восточных Авиалиний из Бэнгора, и они прогнали ее там через прибор, который называется аудиоусилитель. Им пользуются, чтобы определить для следствия, сам ли человек произносит текст или голос записан на пленку.

— Так что же, живой он или записанный? — спросил Тэд. Он сидел возле камина и пил содовую.

Оторвав взгляд от голосовых отпечатков, Лиз вернулась к манежу. Она сидела на полу скрестив ноги и старалась не давать Уильяму и Уэнди стукнуться головами, пока они изучали пальчики на ножках друг у друга.

— Для чего они это сделали? — спросила она.

Алан кивнул на Тэда и сказал:

— Ваш муж знает.

— С этими маленькими различиями на горках они могут по крайней мере дурачить себя, утверждая, что говорили два разных голоса, даже если на самом деле они понимают. Вы это хотели сказать? — спросил Тэд у Алана.

— Угу. Хотя я никогда не слышал, чтобы голосовые отпечатки имели подобное… да что подобное, близкое к этому сходство, — он пожал плечами. — Правда, мой опыт с отпечатками не так велик, как у ребят из ФБУЗ, которые получают за это зарплату; он даже меньше, чем у парней из Августы, которые более или менее разбираются в общих вопросах — голосовые отпечатки, отпечатки пальцев, следы ботинок, следы шин. Но я все-таки кое-что читаю, и потом, я был там, когда пришли результаты. Тэд, они дурачат себя, это да, но при этом не очень стараются.

— Итак, у них есть три маленьких отличия, но этого недостаточно. Трудность заключается в том, что мой голос был повышенным, а голос Старка — не был. Потому они ухватились за этот самый усилитель, чтобы разыграть запасную версию, то есть надеясь, что часть диалога со стороны Старка окажется магнитофонной записью… сделанной мной, — он взглянул на Алана и приподнял одну бровь. — Ну как, выиграл я жареного цыпленка?

— И еще сервиз на шесть персон плюс бесплатный тур в Киттери.

— Это самая безумная вещь, которую я когда-либо слышала, — ровным голосом сказала Лиз.

Тэд не очень весело рассмеялся.

— Все это в целом — сплошное безумие, — сказал он. — Они думали, я мог изменить свой голос, как… Мел Бланк. Мысль состоит в том, что я наговорил текст на пленку голосом Джорджа Старка со специальными паузами, чтобы я мог ему отвечать при свидетелях уже своим собственным голосом. Конечно, мне пришлось бы купить специальный аппарат, который мог бы подсоединить кассетный магнитофон к телефону-автомату. Такие штуковины есть, правда, Алан?

— Еще бы. В любом магазине электроники, или просто наберите восьмисотый номер, который появится на вашем экране, операторы подскажут всю информацию.

— Верно. Единственное, что мне понадобится, это — помощник. Кто-то, кому я доверяю, кто отправится на Пенсильванский вокзал, подсоединит магнитофон к телефону в самом малолюдном банке или магазине и в нужное время наберет мой домашний номер. Потом… — он запнулся. — Как был оплачен звонок? Я совсем забыл об этом. Он был не за мой счет.

— Был использован номер вашей телефонной кредитной карточки, — сказал Алан. — Вы же наверняка сообщили его вашему помощнику.

— Ну да, конечно. Мне нужно было обеспечить лишь две вещи, когда этот фокус начнется. Первая: я должен был сам подойти к телефону. И вторая: мне нужно было хорошо выучить свой собственный текст и аккуратно вставить его в паузы на пленке. Как, по-вашему, Алан, я отлично справился?

— Ага. Блестяще.

— Согласно сценарию, мой помощник вешает трубку. Он отсоединяет магнитофон от телефона, сует его под мышку…

— Да бросьте, — вмешался Алан, — просто сует его в карман. Сейчас везде такая классная аппаратура, что даже ЦРУ закупает ее в обычных радиомагазинах.

— Ладно, засовывает в карман и спокойно уходит. В результате появляется диалог, на протяжении которого все видят и слышат, как я беседую с человеком, находящимся за пятьсот миль от меня, чей голос звучит иначе — звучит с легким южным акцентом, но у которого одинаковый голосовой отпечаток с моим. Опять все, как с отпечатками пальцев, только еще лучше, — он снова взглянул на Алана, ожидая подтверждения.

— По зрелом размышлении, — заметил Алан, — вы заслужили еще бесплатную поездку в Портсмут, со всеми издержками.

— Благодарю.

— Пустяки, не стоит.

— Это не только безумие, — сказала Лиз, — это еще и совершенно недостоверно. По-моему, у них у всех просто головы…

Пока она отвлеклась, близнецам все-таки удалось стукнуться головками, и они громко расплакались. Лиз взяла на руки Уильяма, Тэд подхватил Уэнди.

Когда кризис миновал, Алан сказал:

— Да, это недостоверно, вы правы. Вы это знаете, я это знаю, и они тоже это знают. Но Конан-Дойл вместе с Шерлоком Холмсом учат нас, что в расследовании преступления уж один метод работает всегда: когда вы исключите все невозможные объяснения, то, что останется, и будет ответом на вопрос, как бы невероятно оно ни звучало.

— По-моему, в оригинале это было высказано более изящно, — заметил Тэд.

— Да идите вы… — усмехнулся Алан.

— Может быть, для вас обоих это и смешно, но для меня — нет, — сказала Лиз. — Тэд должен был просто рехнуться, чтобы проделать такое. Конечно, полицейские могут думать, что мы оба свихнулись.

— Ничего подобного они не думают, — мрачно ответил Алан, по крайней мере на данном этапе. И они не будут так думать, если вы оставите ваши дикие сказки при себе.

— А как насчет вас, Алан? — спросил Тэд. — Ведь вам мы выдали все дикие сказки. Что же вы думаете?

— Я не думаю, что вы сошли с ума. Если бы я так думал, все было бы значительно проще. Я не знаю, что происходит.

— Что вы выяснили у доктора Хьюма? — поинтересовалась Лиз.

— Имя врача, который оперировал Тэда, когда тот был мальчишкой, — ответил Алан. — Его зовут Хью Притчард — Тэд, у вас не задело колокольчик в памяти?

Тэд нахмурился и задумался. Думал он долго и наконец сказал:

— Кажется, что-то задело, но… может, я просто обманываю себя. Это было очень давно.

Глаза у Лиз блестели, она вся подалась вперед. С безопасного места на материнских коленях Уильям таращил глазенками на Алана.

— Что сказал вам Притчард, — спросила она.

— Ничего. Я нарвался на его автоответчик, благодаря чему смог сделать вывод, что хозяин еще жив — вот и все. Я оставил ему запись.

Лиз, явно разочарованная, откинулась на спинку кресла.

— А как насчет моих анализов? — спросил Тэд. — Хьюм получил их? Или он вам не сказал?

— Он сказал, что когда получит результат, то первому скажет вам, — с усмешкой ответил Алан. — Кажется, доктора Хьюма раздражает сама мысль о том, чтобы поделиться хоть какой-то информацией с шерифом округа.

— Узнаю доктора Хьюма, — улыбнулся Тэд. — Его кличка среди пациентов — Брюзга.

Алан поерзал на своем стуле.

— Алан, хотите что-нибудь выпить? — спросила Лиз. — Пиво, пепси?

— Нет, спасибо. Давайте вернемся к тому, во что верит, а во что — нет полиция штата. Они не верят, что кто-то из вас причастен к этому, но оставляют за собой право полагать, что это возможно. Они понимают, что не могут повесить на вас, Тэд, события прошлой ночи и сегодняшнего утра. Помощник, это возможно, тот же, кто гипотетически мог прокрутить дело с магнитофоном, — но не вы сами. Вы были здесь.

— Что с Дарлой Гэйтс? — тихо спросил Тэд. — Той девушкой, что работала в бухгалтерии?

— Мертва. Довольно здорово изувечена, как он и говорил, но сначала убита выстрелом в голову. Она не мучилась.

— Это ложь.

Алан заморгал и уставился на него.

— Она не могла так легко отделаться. Особенно после того, что он сделал с Клаусоном. В конце концов она ведь стукнула первая, разве не так? Клаусон позвенел перед ней деньгами — небольшими, учитывая состояние его финансов, — и она, растаяв, выпустила кота из мешка. Так что не надо мне рассказывать, будто он пристрелил ее перед тем, как резать, и что она не страдала.

— Ладно, — сказал Алан. — Все было не так. Хотите знать, как выглядело это на самом деле?

— Нет, — быстро сказала Лиз.

В комнате возникла тяжелая пауза. Даже близнецы, кажется, что-то почувствовали; они поглядели друг на друга с какой-то тихой грустью.

— Позвольте мне еще раз задать вопрос: во что вы сами верите? Во что вы верите сейчас? — нарушил молчание Тэд.

— У меня нет готовой версии. Я знаю, что вы не записывали на пленку голос Старка, потому что усилитель не засек никаких магнитофонных шумов, а на самой пленке слышно, как громкоговоритель на Пенсильванском вокзале объявляет, что «Пилигрим» на Бостон отправляется с пути номер три. На «Пилигрим» действительно была посадка сегодня днем на третьем пути, она началась в два часа тридцать шесть минут, что точно соответствует времени вашей милой беседы. Но мне и этого не нужно — если бы фразы Старка были записаны на пленку, Лиз или вы непременно спросили бы меня, что показал прибор-усилитель, как только я упомянул о нем. Никто из вас не спросил.

— И при всем при этом вы все еще не верите, так? — спросил Тэд. — Я имею в виду, что это упрямо лезет вам в голову — настолько, что вы без дураков пытаетесь отыскать доктора Притчарда, — но вы никак не можете пойти до конца и раскрыть глаза на то, что происходит, так? — он сам слышал раздражение и усталость в своем голосе, но уже не в силах был сдерживаться.

— Парень сам признал, что он — не Старк.

— О, да. И он сделал это очень искренне, — рассмеялся Тэд.

— Вы говорите так, словно это вас не удивляет.

— Ничуть. А вас это удивляет?

— Честно говоря, да. Удивляет. Потратить столько усилий для утверждения того факта, что у него и у вас одинаковые отпечатки пальцев, одинаковый отпечаток голоса…

— Алан, помолчите секунду, — попросил Тэд.

Алан замолк и вопросительно уставился на него.

— Сегодня утром я сказал вам, что, по моему разумению, все это делает Джордж Старк. Не мой помощник, не психопат, который каким-то образом ухитрился изобрести способ оставлять чужие отпечатки пальцев в перерывах между своими смертельными танцами и ариями об установлении личности… И вы мне не поверили. Вы мне и теперь не верите?

— Не верю, Тэд. Я хотел бы ответить иначе, но единственное, что я могу сказать, это: я верю в то, что вы верите, — он перевел взгляд на Лиз и добавил, — вы вдвоем.

— Спасибо и на том, — сказал Тэд, — поскольку что-то меньшее вполне могло и скорее всего привело бы к моей гибели и смерти всей моей семьи. Поэтому на данном этапе сердце у меня радуется, когда я слышу, что у вас нет готовой версии. Это не так уж много, но это уже — шаг вперед. Что я хочу вам объяснить, это то, что голосовые отпечатки и отпечатки пальцев ничего не меняют, и Старк это знает. Вы сколько угодно можете говорить об исключении всего невозможного и принятии того, что останется — неважно, каким невероятным оно может показаться, но все равно это не работает. Вы не принимаете Старка, а останется именно он, когда вы исключите все остальное. Вот что я вам скажу, Алан: если бы у вас было столько свидетельств того, что вы страдаете опухолью головного мозга, вы легли бы в больницу на операцию, даже если бы шанс на то, что вам не выйти оттуда живым, был бы велик.

Алан открыл рот, покачал головой и снова закрыл его. В комнате, где, как остро начал сейчас чувствовать Тэд, он провел всю свою сознательную жизнь, помимо тиканья часов и тихого лопотания малышей не было слышно ни звука.

— С одной стороны, у вас серьезные вещественные доказательства, достаточные даже для судебного разбирательства, — мягко подытожил Тэд. — С другой, ничем не подкрепленное утверждение голоса в телефонной трубке, о том, что он «пришел в себя», что «теперь он знает, кто он такой». И вы собираетесь отдать предпочтение этому утверждению, проигнорировав улики.

— Нет, Тэд. Это неправда. Сейчас я не принимаю никакие утверждения — ни ваши, ни вашей жены, и уж меньше всех те, что сделал звонивший по телефону. Пока я оставляю за собой право выбора.

Большим пальцем правой руки Тэд указал через плечо на окно. Там, за тихонько колышущимися шторами, была видна полицейская машина патрульных, которые следили за домом Бюмонтов.

— А как насчет них? У них тоже пока свобода выбора? Я бы молил Бога, чтобы здесь остались вы, Алан, — я предпочитаю вас армии патрульных полицейских, потому что у вас хотя бы один глаз приоткрыт. У них — зашторены оба.

— Тэд…

— Да ладно вам, — сказал Тэд. — Это же правда. И вы это знаете, и… он тоже это знает. Он подождет. И когда все решат, что все кончилось и Бюмонты в безопасности, когда полиция свернет палатки и отправится заниматься другими делами, Джордж Старк придет сюда.

Он сделал паузу, и на его мрачном лице Алан увидел сменяющие по очереди друг друга сожаление, одержимость и страх.

— Я сейчас вам кое-что скажу — вам обоим. Я точно знаю, что ему нужно. Он хочет, чтобы я написал еще один роман в качестве Старка — возможно, еще один роман об Алексисе Машине. Не знаю, смогу ли я это сделать, но если бы я думал, что это может хоть как-то помочь, я бы попытался. Я бросил бы «Золотую собаку» и начал бы сегодня же вечером.

— Тэд, нет! — крикнула Лиз.

— Не волнуйся, — сказал он. — Это бы убило меня. Не спрашивай, откуда я знаю: я просто знаю, и все. Но если бы моей смертью все и закончилось, я все-таки мог бы попытаться. Но я не думаю, что это было бы так. Потому что на самом деле я не думаю, что он — человек.

Алан молчал.

— Итак! — сказал Тэд голосом бизнесмена, подводящего итог важному деловому сообщению. — Дела обстоят вот таким образом. Я не могу, я не стану, я не должен. Это означает, что он придет. И одному Богу известно, что произойдет, когда он придет.

— Тэд, — неловко произнес Алан, — вам нужно немного отвлечься от этого, вот и все. И когда вы отвлечетесь, то большая часть всего этого просто… улетучится. Как пух с одуванчика. Как дурной сон поутру.

— Нам не отвлечься нужно, — сказала Лиз.

Они посмотрели на нее и увидели, как она молча плачет. Не навзрыд, но плачет.

— Что нам нужно, это… чтобы кто-нибудь его выключил.

6

Алан вернулся в Кастл-Рок ранним утром на следующий день, а домой приехал без малого два. Стараясь как можно меньше шуметь, он проник в дом и обнаружил, что Анни в очередной раз забыла включить охрану. Ему не очень хотелось пререкаться с ней по этому поводу — в последнее время ее мигрени участились, — но он понимал, что рано или поздно все равно придется сказать.

С туфлями в руках, он стал подниматься по лестнице с такой плавностью, что, казалось, почти парил в воздухе. Его тело обладало удивительной грацией — прямая противоположность неуклюжести Тэда Бюмонта, — Алан редко выставлял ее напоказ; казалось, его плоти известен некий тайный секрет движения, которого почему-то слегка стыдился его разум. Сейчас в полной тишине и одиночестве не было нужды скрывать его, и он двигался с почти волшебной легкостью.

На полпути он замешкался и… спустился вниз. У него был небольшой — не больше обыкновенной кладовки с письменным столом и несколькими книжными полками, — но вполне достаточный для его нужд отдельный закуток, отгороженный от комнаты. Он, как правило, старался не переносить в дом свою работу и, хотя это не всегда получалось, старался изо всех сил.

Он закрыл дверь, включил свет и взглянул на телефон.

«Ты ведь на самом деле не собираешься делать этого, а?» — спросил он самого себя. Я хочу сказать, что сейчас уже в Роки-Маунтэйн почти полночь, а этот тип — не просто врач на пенсии, он нейрохирург на пенсии. Попробуй только разбудить его, и он прогрызет тебе в заднице вторую дырку.

Потом Алан вспомнил о глазах Лиз Бюмонт — ее темных, испуганных глазах — и понял, что собирается это сделать. Может, и впрямь что-то выйдет: звонок посреди ночи даст понять доктору Притчарду, что дело серьезное и заставит его подумать как следует. А потом уже Алан сможет позвонить ему еще раз, в более подходящее время.

Кто знает, подумал он без большой надежды (но не без юмора), может, он скучает по звонкам среди ночи.

Алан вытащил листок бумаги из кармана своей Форменной рубахи и набрал номер Хью Притчарда в Форт-Ларами. Он проделал это стоя, приготовившись к вспышке ярости на том конце провода.

Не стоило волноваться: на первом же гудке снова влез автоответчик и опять продиктовал тот же самый текст.

Он медленно положил трубку на место и уселся за свой письменный стол. Лампа на гибкой ножке отбрасывала кружок света на поверхность стола, и Алан принялся играть с тенями в этом кружке, делая то зайца, то собаку, то орла и даже вполне похожего кенгуру. Его руки обладали той же внутренней грацией, что и все его тело; когда он оставался один и отдыхал, зверюшки, повинуясь его гибким пальцам, казалось маршируют, как на параде, через маленький кружок света от настольной лампы — каждый следующий послушно сменял предыдущего. Этот маленький фокус всегда поражал и приводил в восторг детей и нередко давал отдых его собственным мозгам, когда он был чем-то обеспокоен.

Сейчас это не сработало.

Доктор Хью Притчард мертв, мелькнуло в мозгу. Старк добрался и до него.

Это, конечно, было невероятно. Может, он и мог поверить в призрака — под дулом револьвера, приставленного к виску, — но уж никак не в волшебного призрака-супермэна, одним прыжком пересекающего континенты. Он легко мог назвать несколько веских причин, по которым кто-то включает ночью автоответчик. И одна из них, довольно распространенная, состояла как раз в том, чтобы обезопасить себя от бесцеремонно звонящих посреди ночи надоедливых незнакомцев — таких, как скажем, шериф Алан Дж. Пэнгборн из Кастл-Рока, штат Мэн.

Да, но все равно он мертв. И он и его жена. Как там ее зовут? Хельга. «Я, наверно, играю в гольф, Бог его знает, что делает Хельга». Но я знаю, что делает Хельга, я знаю, что вы оба сейчас делаете. Я думаю, вы валяетесь в луже крови с перерезанными глотками, вот что вы делаете, а на стене в вашей комнате — там, в Стране Ясного Неба, красуется надпись, извещающая всех о том, что воробьи снова летают.

Алан Пэнгборн вздрогнул. Это была безумная мысль, но он все равно вздрогнул. Она ударила его, как электрический разряд.

Он набрал номер Справочной службы Вайоминга, узнал телефон управления шерифа в Форт-Ларами и сделал еще один звонок. Ему ответил диспетчер — судя по голосу, полусонный. Алан назвал себя, объяснил диспетчеру, кому он пытается дозвониться и где тот живет, а потом спросил, уехали ли куда-нибудь отдыхать доктор Притчард с женой. Если доктор и его жена на самом деле уехали — что вполне вероятно для летнего сезона, — они скорее всего поставили в известность об этом местных блюстителей закона и попросили их приглядывать за домом в свое отсутствие.

— Хорошо, — сказал диспетчер, — пожалуйста, назовите мне ваш номер. Я перезвоню вам и сообщу всю нужную информацию.

Алан вздохнул. Такова была стандартная процедура. Дерьмовая тягомотина, но парня винить не в чем: он не хочет выдавать никаких сведений, пока не убедится, что Алан — именно тот, за кого себя выдает.

— Нет, — сказал он. — Я звоню из дому, и сейчас уже ночь, а…

— Здесь тоже не полдень, шериф Пэнгборн, — лаконично отреагировал диспетчер.

Алан снова вздохнул.

— Не сомневаюсь, — сказал он. — И не сомневаюсь в том, что твоя жена и малыши не спят наверху. Вот что, друг, сделаем так: позвони в Полицейские казармы штата Мэн в Оксфорде — я сейчас дам тебе номер — и проверь мое имя. Они могут дать тебе номер моего удостоверения. Минут через десять я перезвоню тебе, и мы сможем обменяться паролями.

— Давай номер, — согласился диспетчер, хотя и без особой радости в голосе. Алану пришло в голову, что он мог оторвать парня от позднего телешоу или ежемесячника «Пентхауз».

— А вокруг чего весь сыр-бор? — спросил диспетчер, когда прочитал вслух продиктованный Аланом номер Полицейских казарм в Оксфорде.

— Расследование по делу об убийстве, — сказал Алан. — Я звоню не просто справиться о его здоровье, приятель. — И он повесил трубку.

Потом он сидел за своим письменным столом, играл с тенями зверюшек и ждал, пока секундная стрелка не обойдет циферблат часов десять раз. Стрелка двигалась очень медленно. Она обернулась лишь пять раз, когда дверь кабинета приоткрылась и вошла Анни. На ней был ее розовый халат, и она показалась ему какой-то нереальной, призрачной; он снова ощутил пронизывающую дрожь, побуждающую к работе, словно он заглянул в будущее и увидел там что-то очень неприятное. Даже поганое.

Как бы я сам чувствовал себя, если бы он охотился за мной, неожиданно, подумал он. За мной, за Анни, за Тоддом и Тоби? Как бы я себя чувствовал, если бы знал, кто он такой, но мне… никто бы не верил?

— Алан? Что ты делаешь здесь так поздно?

Он улыбнулся, встал и легонько чмокнул ее в щеку.

— Просто жду, когда выветрится кайф от травки.

— Нет, правда… Это все — дело Бюмонта?

— Ага. Я пытался засечь врача, который может кое-что знать об этом. Все время нарывался на его автоответчик, поэтому позвонил в управление шерифа — справиться, не уехал ли он отдыхать. Парень оттуда сейчас, наверно, проверяет мою благонадежность, — он взглянул на Анни, и во взгляде промелькнула бережная забота. — Как ты, детка? Голова болела сегодня?

— Нет, — ответила она, — но я слышала, как ты вошел, — она улыбнулась. — Ты, когда захочешь, — самый тихий мужчина на свете, Алан, но с машиной ты все равно ничего не можешь поделать.

Он обнял ее.

— Сварить тебе чашку кофе? — спросила она.

— Бог мой, да нет, конечно. Стакан молока, если тебе не трудно.

Она вышла и через минуту вернулась, неся молоко.

— Что собой представляет мистер Бюмонт? — спросила она. — Я несколько раз видела его в городе, а его жена заходит иногда в магазин, но я никогда с ним не разговаривала.

Магазин назывался «Шейте сами» и принадлежал женщине по имени Полли Чалмерс. Анни Пэнгборн работала там два дня в неделю вот уже четыре года.

Алан задумался.

— Он мне нравится, — наконец сказал он. — Поначалу не очень… Он показался мне сперва холодной рыбой. Но я застал его в трудной ситуации. Он просто… держит дистанцию. Может, это связано с его профессией.

— Мне очень нравятся обе его книги, — сказала Анни.

Он удивленно поднял брови.

— Я не знал, что ты читала его.

— Ты никогда не спрашивал, Алан… А потом, когда всплыла история с псевдонимом, я попробовала прочесть одну из других, — ее носик сморщился от отвращения.

— Плохая?

— Ужасная. Жуткая. Я не дочитала ее. Никогда бы не поверила, что и то и другое написал один и тот же человек.

А знаешь, детка, подумал Алан, он сам в это тоже не верит.

— Ты должна пойти лечь, — сказал он, — иначе проснешься с очередным приступом.

Она покачала головой.

— Я думаю, Главный Монстр Мигреней снова убрался прочь, по крайней мере на время, — она бросила на него быстрый взгляд из-под опущенных ресниц. — Я еще не буду спать, когда ты поднимешься, если… если ты не очень долго.

Он дотронулся через розовый халат до одной ее груди и поцеловал в раскрытые губы.

— Я буду торопиться изо всех сил.

Она поднялась наверх, и Алан увидел, что прошло больше десяти минут. Он снова набрал номер Вайоминга и наткнулся все на того же сонного диспетчера.

— А я думал, ты забыл обо мне, приятель.

— Ни в коем случае, — сказал Алан.

— Назовите мне номер вашего удостоверения, шериф?

— 109–44–205 ME.

— Полагаю, вы — это действительно вы. Простите, что заставил вас пройти через все эти формальности так поздно, шериф Пэнгборн, но, думаю, вы сами понимаете…

— Понимаю. Что вы можете сказать о докторе Притчарде?

— О, они с женой действительно на отдыхе, все верно, — сказал диспетчер. — Они разбили палатку в Йеллоустон-парке и пробудут там до конца месяца.

Ну, вот, подумал Алан, видишь? А ты тут воюешь с призраками посреди ночи. Никаких перерезанных глоток. Никаких надписей на стене. Просто двое стариков отдыхают в палаточном лагере.

Но он поймал себя на том, что успокоился не слишком. Похоже, с доктором Притчардом будет нелегко связаться — по крайней мере в ближайшие несколько недель.

— Если мне понадобится передать ему кое-что, как вы думаете, мне удастся это сделать? — спросил Алан.

— Думаю, да, — сказал диспетчер. — Вы можете позвонить в службы парка в Йеллоустоне. Они знают, где он, — во всяком случае должны быть в курсе. Может, это и займет какое-то время, но они отыщут его для вас. Я пару раз встречался с ним. Кажется, он неплохой старикан.

— Что ж, это уже лучше, — заметил Алан. — Спасибо за помощь.

— Не стоит. Мы здесь для этого и сидим. — Алан услышал слабый шорох переворачиваемых страниц и представил себе этого безликого парня за полконтинента отсюда, снова уткнувшегося в свой «Пентхауз».

— Спокойной ночи, — сказал он.

— Спокойной ночи, шериф.

Алан повесил трубку и секунду сидел, не двигаясь с места и глядя через маленькое окошко в темноту.

Он там. Где-то. И он придет.

Снова Алан прикинул, как бы он чувствовал себя, если бы его собственная жизнь — а заодно жизнь Анни и детей, была ставкой в этой игре. Каково бы ему было, если бы он точно знал причину, но никто бы не верил, что он знает.

Ты опять тащишь это домой, милый, услышал он у себя в мозгу голос Анни.

И это была правда. Четверть часа назад он был убежден — если не умом, то всеми своими нервными окончаниями, — что Хью и Хельга Притчарды лежат мертвые в луже крови. Это оказалось вздором: этой ночью они мирно спали под звездным небом в Национальном парке Йеллоустона. Слишком много интуиции; она просто стала застилать тебе мозги.

То же самое почувствует и Тэд, когда мы выясним в конце концов, что же происходит, подумал он. Когда станет очевидно, что разгадка, какой бы странной она ни оказалась, соответствует всем законам природы.

Он на самом деле верит в это?

Да, решил он — верит. По крайней мере умом. Его нервные окончания были не так уверены.

Алан допил молоко, выключил настольную лампу и пошел наверх. Анни еще не спала и была восхитительно обнажена. Она приняла его в свои объятия, и Алан с огромным удовольствием позволил себе забыть обо всем остальном.

7

Старк позвонил еще раз через два дня. Тэд Бюмонт находился в это время в «Дэйв-маркет».

Это был маленький семейный продовольственный магазинчик в полутора милях от дома Бюмонтов, если ехать вниз по шоссе. Они заезжали сюда, когда до смерти не хотелось тащиться в супермаркет в Брюэре.

Тэд отправился туда вечером в пятницу, чтобы купить упаковку «Пепси», немного чипсов и какой-нибудь соус. Один из патрульных, приставленных к его семье, поехал с ним. Было 10 июня, половина седьмого вечера и светло, как днем. Лето — этот красивый зеленый зверь — снова навестило Мэн.

Легавый остался в машине, а Тэд зашел в магазин. Он взял содовой и изучал длинную батарею соусов (не хотите креветочный — возьмите луковый), когда раздался телефонный звонок.

Тэд тотчас же поднял голову и подумал: ага, о’кей.

Розали за прилавком сняла трубку, сказала «алло», послушала и, как он и ожидал, протянула трубку ему. На него опять накатило сонное ощущение presque vu.

— Вас к телефону, мистер Бюмонт.

Он чувствовал себя вполне спокойным. Сердце громко стукнуло, но лишь один раз, а потом продолжало биться в обычном ритме. Он даже не вспотел.

И не было никаких птиц.

Он не испытывал и тени того страха и той ярости, которые ощущал три дня назад. Он даже не удосужился спросить у Розали, не жена ли это звонит ему, чтобы попросить захватить дюжину яиц и коробку конфет, раз уж он здесь. Он знал, кто это.

Он стоял возле компьютера «Мегабакс», яркий зеленый дисплей которого объявлял, что на прошлой неделе победителя в лотерее не оказалось и приз нынешней недели составляет четыре миллиона долларов. Он взял трубку у Розали и сказал:

— Привет, Джордж.

— Привет, Тэд — мягкий южный говор все еще присутствовал, но налет деревенщины сошел начисто — до Тэда лишь сейчас дошло, как явно и в то же время тонко Старк ухитрился внушить чувство: «Ничего, ребята, я, может, и не хватаю звезд с небес, но с этим я сладил. А, ха-ха-ха?», — когда он не уловил ни тени этого налета.

Ну, конечно, подумал Тэд, сейчас ведь ребята просто стоят и болтают. Просто парочка белых сочинителей стоит и чешет языки о том, о сем.

— Что ты хочешь?

— Ты сам знаешь ответ. Нам не нужно играть в игры, так ведь? Для этого уже чуть-чуть поздновато.

— Может, я просто хочу, чтобы ты сказал это вслух. — То чувство вернулось, то дикое чувство, когда тебя высасывает из собственного тела и несет по проводам к тому месту — где-то посередине, где-то между ними двумя.

Розали отошла к дальнему концу прилавка и стала вытаскивать пачки сигарет из картонных блоков и перезаряжать большой сигаретный автомат. Она с такой нарочитостью не слушала разговор Тэда по телефону, что это выглядело почти забавно. Не было ни одной души в Ладлоу — во всяком случае в этой части города, — которая не была в курсе, что к Тэду приставили полицейскую охрану, или полицейскую защиту, или полицейский черт-его-знает-что, и ему не надо было самому прислушиваться к слухам и сплетням, чтобы знать, что они уже ходят. Те, кто не верил, что его скоро арестуют за пьянство за рулем, наверняка подозревали его в избиении детей или жены. Бедная старушка Розали старается не подавать вида, и Тэд почувствовал к ней прилив идиотской благодарности. И еще ему показалось, будто он смотрит на нее в мощную подзорную трубу с обратной стороны. Он был там, в телефонной линии, внизу, в кроличьей норе, где не было белого кролика, а была лишь старая лиса Джордж. Джордж Старк — человек, которого там быть не могло, но он все равно каким-то образом был.

Джордж — старая лиса, и здесь, внизу, в Финишвилле все воробьи снова летали.

Он боролся с этим чувством, боролся изо всех сил.

— Ну давай же, Джордж, раскрой рот пошире, — сказал он, сам немного удивившись грубой злости своего голоса… Он плыл, как в тумане, пойманный мощным течением-расстояния и нереальности, но… Господи, какой же у него ясный и четкий голос! — Скажи это вслух, ну, давай же.

— Если ты так настаиваешь.

— Да.

— Время начинать новую книгу. Новый роман Старка.

— Не думаю.

— Не говори так! — тон голоса был как щелчок плетки с вплетенными в нее маленькими свинцовыми пульками. — Я рисовал тебе картинку, Тэд. Я рисовал ее для тебя. Не заставляй меня рисовать ее на тебе.

— Ты мертв, Джордж. У тебя просто не хватило ума лежать там себе спокойно и не дергаться.

Голова Розали чуть повернулась, Тэд засек ее один широко раскрытый глаз, прежде чем она торопливо отвернулась к своим сигаретным пачкам.

— Попридержи-ка свой язык! — Тут уже настоящая ярость. Не было ли там чего-то еще? Страха? Боли? И того и другого? Или ему это просто мерещится?

— В чем дело, Джордж? — неожиданно усмехнулся он. — Ты что, теряешь кое-какие удачные мысли?

Последовала пауза. Тэд удивил его, выбил из колеи — по крайней мере на мгновение. Но почему? Чем?

— Послушай меня, дружочек, — наконец сказал Старк, — я дам тебе неделю, чтобы начать. Не воображай, что сможешь наколоть меня, потому что не выйдет, ты не можешь, — только последнее слово на самом деле прозвучало «могешь». Да, Джордж был расстроен. Может, это дорого обойдется Тэду, прежде чем все закончится, но сейчас он испытывал лишь явное удовольствие. Он достал его. Кажется не он один ощущает беспомощность и какую-то жуткую обнаженность во время этих кошмарных интимных диалогов; он достал Старка, задел его и это было замечательно.

— Это правда, — сказал Тэд. — Наколок между нами быть не может. Что другое — не знаю, может быть, но этого — нет.

— У тебя была мысль, — продолжал Старк, — еще до того, как этот чертов недоносок вздумал шантажировать тебя. Та самая, насчет свадьбы и следа бронированного лимузина.

— Я выкинул все свои наброски. Я покончил с тобой.

— Нет, ты выкинул мои наброски, но все это не имеет значения. Тебе не нужны наброски. Получится хорошая книжка.

— Ты не понимаешь. Джордж Старк мертв.

— Это ты не понимаешь, — возразил Старк. Голос его был мягким, мертвенно тяжелым. — У тебя есть неделя. И если ты не выдашь хотя бы тридцати рукописных страниц, я приду за тобой, старина. Только я начну не с тебя — так было бы очень просто. Это было бы слишком просто. Сначала я возьмусь за твоих малышей, и они умрут медленно. Я об этом позабочусь. Я знаю как. Они не будут знать, что происходит, а будут лишь умирать в мучительной агонии. Но ты-то будешь знать, и я буду знать, и твоя жена будет знать. Потом я возьмусь за нее, только… Перед тем, как возьмусь, я возьму ее. Ты знаешь, что я имею в виду, старина. А когда я покончу с ними, я примусь за тебя, Тэд, и ты умрешь, как не умирал еще никто на белом свете.

Он замолчал. Тэд слышал, как он громко дышал ему в ухо, словно пес в жаркий денек.

— Ты не знал про птиц, — мягко сказал Тэд. — Это ведь правда, да?

— Тэд, у тебя мозги отсохли. Если ты очень скоро не начнешь, пострадает много людей. Время уже истекает.

— О да, я это замечаю, — сказал Тэд. — Но что мне интересно — как ты ухитрился написать то, что написал, на стене Клаусона, а потом на стене Мириам, и сам не знать об этом.

— Лучше бы ты перестал нести ахинею и начал приходить в себя, дружок, — сказал Старк, но Тэд почувствовал изумление и толику откровенного страха под прикрытием уверенного тона. — На стенах ничего не было.

— Да, нет — было. И знаешь что, Джордж? Я думаю, ты не знаешь об этом, потому что это написал я. Наверно, какая-то часть меня была там. И каким-то образом эта часть меня следила за тобой. Я думаю из нас двоих только я один знаю про воробьев, Джордж. Я думаю, это я написал. И тебе тоже стоит подумать об этом… Подумать как следует… прежде чем ты попрешь на меня.

— Слушай меня, — с мягким, но очень тяжелым нажимом произнес Старк. — Слушай меня внимательно. Сначала — твои малыши… потом — жена… потом — ты. Начинай следующую книгу, Тэд. Это самый лучший совет, который я могу тебе дать. Самый лучший, который тебе давали за всю твою говенную жизнь. Начинай книгу. Я не мертв.

Долгая пауза. Потом — мягко и очень отчетливо:

— И я не хочу стать мертвым. Так что ступай домой и заточи карандаши. А если почувствуешь нехватку вдохновения, представь, как будут выглядеть твои младенцы, если утыкать их мордочки стеклами. И запомни, нет никаких чертовых птиц, нет и не было. Забудь о них и начинай писать.

Раздался щелчок.

— Пошел ты… — прошептал Тэд в отключившийся телефон и медленно повесил трубку.

XVII. Уэнди брякается с лестницы

1

Ситуация все равно определилась бы тем или иным путем независимо от того, что произошло, — в этом Тэд был уверен. Джордж Старк не мог просто взять и исчезнуть. Но Тэд пришел к выводу, причем, небезосновательному, что падение Уэнди с лестницы через два дня после того, как Старк позвонил ему в магазинчик Дэйва, раз и навсегда показало, как будет развиваться ситуация.

Самый важный результат этого эпизода заключался в том, что он наконец подсказал Тэду возможный способ действий. Те два дня Тэд провел в каком-то бездыханном затишье. Ему трудно было смотреть самые простенькие телевизионные программы, он совершенно не мог читать, а мысль о том, чтобы сесть и постараться что-то написать, была так же абсурдна и нереальна, как мечты о путешествиях со скоростью света. Большую часть времени он проводил, слоняясь из одной комнаты в другую, присаживаясь то тут, то там на несколько минут и снова принимаясь слоняться без дела. Он путался у Лиз под ногами и действовал ей на нервы. Она не срывалась на него за это, но он догадывался, что ей нередко приходится прикусывать язык, чтобы удержаться от звукового оформления своих чувств.

Дважды он уже был готов рассказать ей о втором звонке Старка — том, когда хитрец Джордж ясно высказал, что у него на уме, прекрасно зная, что эта линия не прослушивается и их никто не засечет. И оба раза он так и не решался заговорить, потому что понимал: это не принесет ей ничего, кроме лишних огорчений.

И дважды он ловил себя на том, что сидит наверху, у себя в кабинете, сжимает в руке один из тех чертовых карандашей, которыми он обещал никогда больше не пользоваться, и поглядывает на свежую стопку запечатанных в целлофан блокнотов, в которых Старк всегда писал свои романы.

У тебя была мысль… Насчет свадьбы и следа от бронированного лимузина.

И это была чистая правда. Тэд даже придумал название — неплохое название: «Стальная Машина». И еще кое-что было правдой: какая-то часть его самого действительно хотела это написать. Это глубоко запрятанное в нем ощущение было похоже на зуд в таком месте на спине, между лопаток, которое хочешь почесать, но никак не можешь до него дотянуться.

Джордж тебе его почешет, подумал он.

О да, Джордж был очень рад почесать его. Но тогда с Тэдом что-то случится, потому что ведь теперь все изменилось, ведь так? Но что… Что конкретно произойдет? Он не знал, возможно, просто не мог знать, но один пугающий образ преследовал его. Это был кусочек из очаровательной расистской сказки «Маленький Черный Самбо». Когда Черный Самбо забрался на дерево, а тигры никак не могли добраться до него, они так разъярились, что вцепились друг другу в хвосты и принялись бегать вокруг дерева все быстрее и быстрее, пока не превратились в масло. Самбо собрал масло в корзинку и отнес домой, своей матери.

Алхимик Джордж, думал Тэд, сидя у себя в кабинете и постукивая незаточенной «Черной Красоткой» по краешку стола. Солома — в золото. Тигры — в масло. Книжки — в бестселлеры. А Тэд — в… во что?

Он не знал. Он боялся знать. Но он исчезнет, Тэд исчезнет, в этом он был уверен. Быть может, кто-то и будет жить здесь и выглядеть, как он, но за лицом Тэда Бюмонта будет скрываться другой разум. Разум — больной и… блистательный.

Он полагал, что новый Тэд Бюмонт будет гораздо менее неуклюж и гораздо более… опасен.

Лиз и малыши?

Оставит их Старк в покое, если усядется за руль?

Только не он.

Думал он и о побеге. Усадить Лиз и близнецов в «сабербан» и просто сбежать. Но что это даст? Что толку, если старая лиса Джордж мог видеть глазами старого пня Тэда? Сбеги они хоть на край света — как только они окажутся там и оглядятся вокруг, так тут же увидят Джорджа Старка, вылезающего из скорлупы и несущегося за ними с опасной бритвой в руке.

Он думал и о том, не позвонить ли Алану Пэнгборну, но отбросил эту идею еще быстрее и решительней. Алан сказал им, где находится доктор Притчард, и его решение: не пытаться связаться с нейрохирургом — подождать, пока Притчард с женой не вернутся из своего похода — выдало Тэду все, во что Алан верит, и… что гораздо важнее, во что тот не верит. Если он расскажет ему о звонке в магазин, Алан решит, что Тэд это выдумал. Даже если Розали подтвердит тот факт, что кто-то звонил ему в магазинчик, не заставит Алана поверить в Старка. И он и другие полицейские чины, влезшие в это дело, имеют огромный опыт по части недоверия.

Итак, дни тянулись медленно, словно в жизни наступал какой-то пробел. На второй день сразу после полудня Тэд записал в своем дневнике: Я чувствую себя так, словно голова у меня набита конскими яблоками. Это была единственная запись, которую он сделал за всю неделю, и ему начало казаться, что он вряд ли когда-нибудь напишет хоть строчку. Его новый роман «Золотая собака» застыл на мертвой точке. Это воспринималось, как само собой разумеющееся. Очень трудно сочинять какие-то истории, когда боишься, что плохой человек — очень плохой, — вот-вот появится и вырежет всю твою семью, а потом возьмется за тебя самого.

Единственное, с чем, насколько он мог припомнить, было сравнимо его нынешнее состояние, это с теми несколькими неделями сразу после того, как он бросил пить — вытащил затычку из корыта со спиртным, в котором барахтался после выкидыша Лиз и до появления Старка. Тогда, как и теперь, у него было ощущение возникшей проблемы, к которой он никак не мог подойти вплотную — словно к миражу озера или пруда, возникающему в жаркий полдень на линии горизонта, когда едешь по ровному скоростному шоссе. Чем упрямее он пытался приблизиться к проблеме, желая схватить ее обеими руками и избавиться от нее, уничтожить, тем быстрее она отступала, пока не оставила его, наконец, задыхающегося и обессиленного, все с тем же фальшивым водоемом, по-прежнему глумящимся над ним с линии горизонта.

Ночами он плохо спал и ему снова и снова снилось, как Джордж Старк водит его по собственному опустевшему дому — дому, где вещи взрываются, стоит ему лишь коснуться их, и где в последней комнате его ждут трупы жены и Фредерика Клаусона. И в тот момент, когда он заходит туда, все птицы начинают летать, срываясь с деревьев, электрических и телеграфных проводов — их тысячи, сотни тысяч, миллионы, их так много, что они застилают солнце.

Пока Уэнди не свалилась с лестницы, он чувствовал себя дураком, которого учат, а вернее, каким-то дурацким фаршем, ждущим, когда же появится некий убийца, заткнет салфетку за ворот, возьмет вилку и примется за еду.

2

Близнецы ползали уже довольно давно, а последний месяц или около того уже пытались вставать при помощи ближайшего прочного (а иногда и непрочного) предмета — хорошо помогала ножка стула, равно как и кофейный столик, но даже пустая картонная коробка тоже годилась, во всяком случае пока малыш не наваливался на нее слишком сильно и она не ломалась или не выскальзывала из-под него. Малыши в любом возрасте имеют обыкновение создавать для себя кучу неприятностей, но когда им восемь месяцев и ползание уже отслужило свое, а хождение еще не освоено, они, безусловно, переживают Золотой Век Попаданий в Беду.

Вечером, что-то без четверти пять, Лиз выпустила их на пол, чтобы они поиграли в ярких бликах солнышка. Минут через десять самостоятельного ползанья и неуверенного стояния (последнее сопровождалось продолжительным младенческим ликованием, обращенным к родителям и друг к дружке) Уильям выпрямился на ножках и дотянулся до края кофейного столика. Он огляделся вокруг и сделал несколько величественных взмахов правой ручкой. Эти жесты напоминали Тэду старую передачу новостей, где Ил Дюк обращался с балкона к своим подданным. Потом Уильям схватил со столика мамину чайную чашку и ухитрился вылить все ее содержимое на себя, прежде чем рухнул на попку. К счастью, чай был холодный, но Уильям не выпустил чашки и умудрился так прижать ее к ротику, что на губе показалась капелька крови. Он тут же расплакался. Уэнди немедленно присоединилась к нему.

Лиз подхватила его, рассмотрела губу, сделала Тэду большие глаза и понесла малыша наверх, чтобы успокоить и привести в порядок.

— Следи за принцессой, — выходя, сказала она Тэду.

— Послежу, — ответил Тэд, хотя давно уже знал, а вскоре должен был получить еще одно подтверждение того, что в Золотой Век Попаданий в Беду такие обещания немногого стоят. Уильям ухитрился вытащить чашку Лиз прямо у нее из-под носа, а Тэд заметил, что Уэнди вот-вот свалится с третьей ступеньки лестницы на долю секунды позже того момента, когда он мог бы уберечь ее от падения.

Он разглядывал журнал новостей — не читал, а лениво просматривал, задерживая взгляд то на одной картинке, то на другой. Когда он пролистал номер, то подошел к большой корзине для вязания, стоявшей возле камина и служившей подобием журнальной полки, чтобы взять другой. Уэнди ползала по полу, забыв о слезках быстрее, чем они до конца высохли на ее пухлых щечках. Она издавала негромкие пофыркивания, фум-фум-фум, как они оба делали, когда ползали, — Тэду иногда приходило в голову, что любое движение, быть может, ассоциируется у них с машинами и фургонами, которые они видят по телеку. Он присел на корточки, положил журнал на стопку других в корзине, принялся просматривать остальные и в конце концов выбрал без всяких на то причин «Харпер» месячной давности. Ему пришло в голову, что он ведет себя, как пациент в приемной зубного врача, ожидающий, когда ему, наконец, выдернут зуб.

Он обернулся и… Уэнди была на лестнице. Она доползла до третьей ступеньки и теперь поднималась на дрожащие ножки, держась за один из столбиков, поддерживающих планку перил. Она засекла его взгляд, весело взмахнула ручонкой и ухмыльнулась. Взмах ручки потянул все ее пухленькое тельце вперед.

— Господи, — прошептал он и, поднявшись на дрожащие в коленях ноги, увидел, как она делает шажок вперед и отпускает столбик.

— Уэнди, не делай этого!

Он буквально перелетел через всю комнату и почти успел. Но он был неуклюжим человеком и одной ногой зацепился за ножку кресла. Оно упало, и Тэд рухнул на пол. Уэнди качнулась вперед и свалилась со ступеньки с испуганным писком. Ее тельце повернулось в воздухе. Тэд прыгнул к ней прямо с колен, пытаясь поймать, но промахнулся на добрых два фута. Ее правая ножка зацепилась за первую ступеньку и головка с глухим стуком ударилась о покрытый ковром пол.

Она закричала, он успел подумать, как ужасен детский крик боли, и подхватил ее на руки.

Сверху Лиз испуганно крикнула: «Тэд?», — и он услыхал торопливый стук ее шлепанцев по ступенькам.

Уэнди старалась заплакать. Ее первый вопль от боли забрал весь воздух из легких и сейчас наступил страшный, длящийся, казалось, целую вечность момент, когда она пыталась разомкнуть грудь и сделать вдох для следующего крика. Когда он раздастся, у всех лопнут барабанные перепонки.

Если он раздастся.

Он держал ее, беспокойно вглядываясь в вертящееся, налитое кровью личико. Оно все стало почти лиловым, за исключением ярко-красной отметины на лбу, похожей на запятую.

Господи, а если она потеряет сознание? Что если она так и не сумеет вдохнуть и выплюнуть крик, застрявший в ее маленьких легких? Что если она задохнется?

— Кричи, черт возьми, — заорал он на нее. О, Господи, какое лиловое личико! И вытаращенные глазенки! — Кричи!

— Тэд! — раздался уже очень испуганный, но также и очень далекий возглас Лиз. В те несколько, казалось, длящихся целую вечность секунд между первым криком Уэнди и ее отчаянными попытками издать второй, Джордж Старк начисто вылетел у Тэда из головы — первый раз за последние восемь дней. Уэнди судорожно втянула в себя воздух и начала подвывать. Дрожа от облегчения, Тэд прижал ее к своему плечу и начал гладить ей спинку, бормоча успокаивающе: «Шш-ш-ш».

Таща извивающегося Уильяма, словно мешок с песком, Лиз спустилась вниз.

— Что случилось? Тэд, с ней все в порядке?

— Да. Она свалилась с третьей ступеньки. Теперь все нормально. Наконец она крикнула. А сначала это было похоже… Ну, как будто она задохнулась, — он с дрожью в голосе рассмеялся, протянул ей Уэнди и взял Уильяма, который тоже начал хныкать за компанию с сестренкой.

— Ты что, не следил за ней? — с упреком спросила Лиз, машинально раскачиваясь с Уэнди на руках и стараясь успокоить ее.

— Да… нет. Я пошел взять журнал. А потом она сразу очутилась на лестнице. Как Уилл с твоей чашкой. Они такие чертовски… быстрые. Как ты думаешь, с головкой у нее все в порядке? Она ударилась о ковер, но ударилась здорово.

Лиз секунду подержала Уэнди на вытянутых руках, взглянула на красное пятнышко и осторожно поцеловала это место. Рыдания Уэнди начали понемногу стихать.

— По-моему, все нормально. Будет синяк дня два — и все. Слава Богу, что тут ковер. Прости, что набросилась на тебя. Тэд, я сама знаю, какие они проворные. Просто я… я чувствую себя так, словно у меня скоро начнутся месячные, только это теперь все время.

Рыдания Уэнди сменились всхлипываниями. Тут же начал успокаиваться и Уильям. Он протянул свою пухлую ручонку и ухватился за белую маячку сестры. Она оглянулась. Он гукнул и что-то залопотал ей. Тэд всегда с какой-то опаской воспринимал их гуканье и бормотание: как какой-то иностранный язык, убыстренный до того, что не можешь даже определить, какой именно, не говоря уже о том, чтобы понять. Уэнди улыбнулась брату, хотя из глаз ее все еще текли слезы и щечки были все мокрые. Улыбаясь, она заворковала что-то в ответ. На секунду стало похоже, что они ведут беседу в своем собственном крошечном мире — мире близнецов.

Уэнди протянула ручонку и погладила брата по плечу. Они смотрели друг на друга и лопотали.

— С тобой все в порядке, родная?

— Да, Уильям, милый, я стукнулась, но не очень сильно.

— Может, тебе не стоит идти на ужин к Стадли, милая?

— Да нет, пожалуй, схожу, хотя это очень мило с твоей стороны, что ты предложил.

— Уэнди, милая, ты уверена, что тебе стоит идти?

— Да, Уильям, дорогой, все обошлось, хотя я, честно сказать, боюсь, что немножко обкакалась.

— Ох, родная, как ДОСАДНО!

Тэд улыбнулся краем рта и взглянул на ножку Уэнди.

— Здесь будет синяк, — сказал он. — Вообще-то он уже есть.

Лиз слабо улыбнулась и сказала:

— Заживет. Правда, это — не последний.

Тэд наклонился и чмокнул Уэнди в кончик носа, думая о том, как быстро и яростно разражаются подобные беды — не прошло и трех минут с того момента, как он смертельно испугался, что она задохнется и умрет, — и как быстро они сходят на нет.

— Да, — согласно кивнул он. — Бог даст, не последний.

3

К тому времени, как близнецы проснулись после позднего дневного сна — часам к семи вечера — след на ножке Уэнди стал темно-вишневым. У него была странная, отчетливая форма гриба.

— Тэд, — позвала его Лиз от своего столика для пеленания. — Взгляни сюда.

Тэд снял с Уэнди не совсем мокрую, но сыроватую пеленку и бросил ее в корзину с наклейкой «Ее», а потом понес голенькую дочурку к столику сына, чтобы посмотреть, что хочет показать ему Лиз. Он глянул на Уильяма, и глаза его полезли на лоб.

— Как тебе? — тихо спросила она. — Это знамение или что-то в этом роде?

Тэд долго смотрел на Уильяма.

— Да-а — наконец протянул он, — дикость какая-то…

Придерживая извивающегося на столике сына рукой за грудку, она резко обернулась к Тэду и быстро спросила:

— С тобой все нормально?

— Да, — ответил Тэд, с удивлением отметив, как спокойно это прозвучало. Большая вспышка белого света, кажется, исчезла — она была не перед его глазами, а где-то за ними, вроде ружейной искры. Он вдруг подумал, что, похоже, кое-что понял насчет птиц — совсем немного — и то, каким должен быть следующий шаг. Он понял это, видя на ножке сына синяк, точно такой же по форме, цвету и расположению, как и тот, что красовался на ножке Уэнди. Когда Уилл схватил чашку Лиз и опрокинул ее на себя, он сразу свалился на попку. Насколько Тэд помнил, ножкой он не ударялся. Тем не менее, там ясно был виден синяк — на правой ножке, в самом верху. Темно-вишневый след, формой напоминавший гриб.

— Ты уверен, что с тобой все нормально? — настойчиво переспросила Лиз.

— Они и синяками своими делятся, — пробормотал он, не отрывая глаз от ножки Уильяма.

— Тэд?

— Со мной все отлично, — сказал он и дотронулся губами до ее щеки. — Пора нам уже одеть наших Психо и Соматичку, как по-твоему?

Она расхохоталась.

— Тэд, ты сумасшедший.

Он улыбнулся ей. Улыбка была странноватая и немного отстраненная.

— Ага, — сказал он. — Сумасшедший или большой хитрец.

Он отнес Уэнди обратно на ее столик и начал пеленать.

XVIII. Механический способ письма

1

Он подождал, пока Лиз ляжет спать, прежде чем поднялся к себе в кабинет. У выхода из спальни задержался на минуту или около того, вслушиваясь в ровный звук ее дыхания, желая убедиться в том, что она крепко спит. То, что он собирался сделать, могло и не сработать — он вовсе не был уверен в успехе, — но, если все же сработает, это может быть опасно. Очень опасно.

Кабинет его представлял собой одну большую комнату — эдакий чистенький сарай, — разделенную на две части: «читальню» с рядами книжных полок, диваном, откидным креслом и верхним светом, и рабочее пространство, занимавшее дальнюю часть комнаты. Эту часть кабинета оккупировал главным образом старомодный письменный стол, откровенное безобразие которого даже не пытались как-то скрасить. Это было жуткое, но исключительно функциональное деревянное страшилище. Тэд приобрел его, когда ему было двадцать шесть, и Лиз иногда рассказывала знакомым, что он никогда не избавится от стола, ибо втайне верит, что стол — его собственный, личный Словесный Источник. Когда она говорила об этом, они оба всегда улыбались, словно и впрямь считали это шуткой.

Три лампы в стеклянных плафонах свисали над этим динозавром, и когда Тэд не включал другие светильники, как не включил сейчас, дикие, перекрывающие друг друга круги света, отбрасываемые тремя лампами на заваленную поверхность стола, походили на биллиардные шары и создавали такое впечатление, будто Тэд собирается сыграть в какую-то необычную, сложную игру. Каковы правила этой игры, определить было трудно, но в ту ночь, после истории с Уэнди, застывшее выражение его лица ясно дало бы понять стороннему наблюдателю, что независимо от правил ставки в игре очень высоки.

Тэд согласился бы с этим на все сто. В конце концов ему понадобилось двадцать четыре часа, чтобы набраться на это мужества.

На какое-то мгновение взгляд его застыл на «Ремингтоне» — уродливым горбом выпирающем под своей накидкой, со стальным основанием под кареткой, торчащим с левой стороны, словно отставленный большой палец ловящего на шоссе попутку. Он сел перед пишущей машинкой, побарабанил пальцами по краю стола, а потом открыл ящик, слева от «Ремингтона».

Ящик был и широкий и очень глубокий. Он вынул оттуда свой дневник, а потом вытащил ящик на всю его длину до упора. Керамическая ваза, в которой он держал карандаши «Черная Красотка — Берол», покатилась по днищу ящика, и карандаши рассыпались. Он вытащил вазу, поставил на стол, собрал карандаши и засунул их в нее.

Потом он закрыл ящик и уставился на вазу. Он спрятал ее в ящик после того, первого транса, когда одним из «беролов» написал «Воробьи снова летают» на рукописи «Золотой собаки». Он рассчитывал никогда больше к ним не прикасаться, но все же… Всего несколько ночей назад, тогда, в трансе, он воспользовался одним из них, и вот они стояли перед ним на том самом месте, где находились в течение двенадцати или скольких там лет, пока Старк жил с ним, жил в нем. Долгими периодами Старк сидел тихо, словно его вообще не было. Потом какая-то идея осеняла Тэда, и Старк высовывал голову, как чертик из табакерки. Ку-ку! Эй, Тэд, а я — вот он! Поехали, старина! По коням!

И каждый день в последующие месяца три Старк вылезал точно в десять часов, включая и уик-энды. Он вылезал, хватал один из бероловских карандашей и принимался строчить свой сумасшедший бред — бред, что оплачивал счета, которые Тэд никогда не смог бы оплатить своими собственными вещами. Потом книга подходила к концу, и Джордж вновь исчезал, как тот сумасшедший старик, который превратил солому в золото для Рапунцель.

Тэд вынул один карандаш, поглядел на виднеющиеся на деревянном стержне отметины от его зубов и бросил его обратно в вазу. Тот издал негромкий звук: диннь!

— Моя темная половина, — пробормотал он.

Но был ли Джордж Старк его темной половиной? Был ли хоть когда-то? Не считая припадка, транса или что это там было такое, он ни разу не пользовался этими карандашами с того дня, когда написал «Конец» на последней странице последнего романа Старка «Скачка в Вавилон».

В конце концов ими незачем было пользоваться: это были карандаши Джорджа Старка, а Старк — мертв… Или так во всяком случае полагал Тэд. Он надеялся, что пройдет какое-то время и он их вообще выбросит.

Однако теперь, похоже, им нашлось применение.

Он потянулся к вазе с широкой горловиной, а потом отдернул руку, словно обжегся огнем какого-то невидимого костра, источавшего свой собственный, потаенный и яростный жар.

Не сейчас.

Он вытащил из кармана рубашки шариковую ручку, открыл дневник, снял с ручки колпачок, поколебался и стал писать:

Если плачет Уильям, плачет Уэнди. Но я обнаружил, что связь между ними гораздо глубже и сильнее. Вчера Уэнди упала с лестницы и заработала синяк — синяк, похожий на большой лиловый гриб. Когда близнецы проснулись после дневного сна, у Уильяма тоже появился синяк. На том же месте, той же формы.

Тэд соскочил на стиль самоинтервью, в котором была написана большая часть его дневника. Написав это, он понял, что такая манера — такой способ найти дорожку к своим подлинным мыслям — предлагает еще одну форму раздвоенности, или… Быть может, это был просто иной аспект все того же раздвоения его рассудка и души — раздвоения глубокого и загадочного.

Вопрос: Если ты возьмешь изображение синяков на ножках своих детей и положишь их одно на другое, получишь ли ты в результате то, что выглядит одной картинкой?

Ответ: Да, думаю, получу. Думаю, это как с отпечатками пальцев. Или с голосовыми отпечатками.

Тэд оторвался от дневника и некоторое время сидел, постукивая ручкой по краю блокнота и обдумывая написанное. Потом он торопливо склонился над дневником и принялся писать быстрее, чем раньше:

Вопрос: Уильям знает, что у него синяк?

Ответ: Нет. По-моему, не знает.

Вопрос: Я знаю, что такое воробьи и что они означают?

Ответ: Нет.

Вопрос: Но я знаю, что воробьи ЕСТЬ. Это я знаю, верно? Во что бы там Алан Пэнгборн или кто-то еще не верил, я знаю, что воробьи ЕСТЬ и что они снова летают, правда?

Ответ: Да.

Ручка теперь почти летала по странице. Так быстро он не писал уже много месяцев.

Вопрос: Старк знает, что воробьи есть?

Ответ: Нет. Он сказал, что не знает, и я ему верю.

Вопрос: Я уверен, что верю ему?

Он на мгновенье замешкался, а потом написал:

Старк знает, что есть ЧТО-ТО. Но Уильям тоже должен знать, что есть что-то — если у него на ноге синяк, он должен болеть. Но синяком наградила его Уэнди, когда упала с лестницы. Уильям знает лишь, что это место у него болит.

Вопрос: Старк знает, что у него есть больное место? Чувствительное место?

Ответ: Да, я думаю, знает.

Вопрос: Воробьи — мои?

Ответ: Да.

Вопрос: Означает ли это, что когда он писал «ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ» на стене Клаусона и на стене Мириам, он не знал, что делает, и не помнил об этом, когда закончил?

Ответ: Да.

Вопрос: Кто написал про воробьев? Кто написал это кровью?

Ответ: Тот, кто знает. Тот, кому принадлежат воробьи.

Вопрос: Кто это — тот, кто знает? Кто владелец воробьев?

Ответ: Я — тот, кто знает. Я владелец.

Вопрос: Был я там? Был я там, когда он убивал их?

Он вновь на мгновенье замешкался, написал: «Да», — а потом:

Нет. И то и другое. У меня не было транса, когда Старк убивал Гэмэша и Клаусона, во всяком случае я такого не помню. Я думаю то, что я знаю… То, что я вижу… может быть, оно растет.

Вопрос: Он тебя видит?

Ответ: Я не знаю, но…

— Он должен, — пробормотал Тэд и написал:

Он должен знать меня. Он должен меня видеть. Если он, И ВПРАВДУ, написал те романы, он знает меня уже очень долгое время. И его собственное знание, его собственное видение тоже растет. Вся эта отслеживающая и записывающая аппаратура не сумела провести хоть чуть-чуть старую лису Джорджа, верно? Нет — разумеется, не сумела. Потому что старая лиса Джордж знал, что аппаратуру поставят. Нельзя десять лет писать криминальные романы и ничего не знать о таких примочках. Это одна причина, по которой аппаратура не засекла его. Но вторая причина — даже лучше, ведь так? Когда он захотел поговорить со мной, поговорить так, чтобы нас никто не слышал, он точно знал, где я буду и как меня достать, правда?

Да. Старк позвонил домой, когда хотел, чтобы его подслушали, а когда не хотел, позвонил в магазинчик Дэйва. Почему в первом случае он хотел, чтобы его подслушали? Потому что ему нужно было довести до сведения полиции — он знал, что они слушают, — что он не Джордж Старк и сам знает об этом… что он покончил с убийствами, что он не придет за Тэдом и его семьей. Была и еще одна причина. Он хотел, чтобы Тэд увидел голосовые отпечатки, которые — а он и об этом знал — они сделают. Он знал, что полиция не поверит в эту улику, какой бы неоспоримой она ни казалась, но Тэд… Тэд поверит.

Вопрос: Откуда он знал, где я буду?

И это был хороший вопрос, не так ли? Он впрямую затрагивал то, как двое разных людей могут обладать одинаковыми отпечатками пальцев и голоса и как могут двое разных младенцев получить совершенно одинаковые синяки, особенно… Особенно, если по условию задачи только один из малышей ушиб ножку.

Но он знал, что такие вещи уже встречались, были хорошо проверены и приняты как данность по крайней мере в случаях с близнецами; связь между идентичными близнецами была даже более жуткой. Где-то около года назад он читал об этом статью в журнале новостей, читал ее очень внимательно, потому что у самого были двойняшки.

В статье описывался случай с идентичными близнецами, которых разделял целый континент, — когда один из них сломал левую ногу, другой испытывал те же раздирающие боли в левой ноге, даже не зная, что случилось с его двойником. Были еще идентичные девочки, придумавшие свой собственный язык, — язык, который никто, кроме них двоих, не знал и не мог понять. Эти близняшки так никогда и не выучили английский, несмотря на высокие показатели теста на коэффициент интеллектуальности. Зачем им нужен был английский? Им было достаточно понимать друг друга и… больше ничего… И еще в статье говорилось о двух близнецах, увезенных в детстве друг от друга и встретившихся уже взрослыми — встретившись, они обнаружили, что оба женились в один и тот же день одного года на женщинах с одинаковыми именами и поразительно схожей внешностью. Более того, обе пары назвали своих первых сыновей Робертами. Оба Роберта родились в один и тот же год и в один и тот же месяц.

Половина и половина.

Пере и кресток.

Бим и Бом.

— Тилли и Тим думают, как один, — пробормотал Тэд. Он протянул руку и подчеркнул последнюю написанную им строчку:

Вопрос: Откуда он знал, где я буду?

Под этим он написал:

Ответ: Потому что воробьи опять летают. И потому что мы близнецы.

Он открыл чистую страницу в своем дневнике и отложил ручку в сторону. С сильно стучащим сердцем и ежащейся от страха кожей он вытянул правую руку и вытащил из вазы один бероловский карандаш. Казалось, он тихонько жжет его ладонь каким-то странным слабым огнем.

Пора браться за работу.

Тэд Бюмонт склонился над пустым листком, замер на мгновение, а потом большими печатными буквами сверху написал «ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ».

2

Чего он все-таки хотел добиться с помощью бероловского карандаша?

Это он знал. Он хотел попытаться ответить на последний вопрос — настолько простой и очевидный, что он даже не удосужился записать его: мог он сознательно войти в транс? Мог он заставить воробьев летать?

Идея подразумевала некую форму психического контакта, о которой он читал, но которой никогда сам не видел: механическое письмо. Тот, кто пытается войти в контакт с умершей (или живой) душой таким способом, слабо сжимает в руке ручку или карандаш, приставленный кончиком к чистому листу, и просто ждет, когда дух — скорее всего, в переносном смысле, — начнет водить им по бумаге. Тэд читал, что к механическому письму, которым можно заниматься и с помощью доски Оуиджа, часто относятся, как к шутке, игрищу на вечеринках, но оно может быть чрезвычайно опасно, потому что каким-то образом открывает пишущего и делает его доступным для чужой воли.

Нельзя сказать, что Тэд верил или не верил, когда читал об этом; это казалось столь же далеким от его собственной жизни, как поклонение языческим идолам или сверление черепа для избавления от головных болей. Теперь ему казалось, в этом есть свой сокровенный смысл. Но ему придется представить себе воробьев.

Он стал думать о них. Он пытался вызвать у себя образы всех тех птиц, всех тех тысяч птиц, сидевших на гребнях крыш и телеграфных проводах под чистым весенним небом, ждущих некоего телепатического сигнала — команды взлететь.

И образ пришел… Но он был зыбкий и нереальный, вроде рисунка в уме, в который никто не вдохнул жизнь. Так часто случалось, когда он начинал писать — сухие, стерильные словесные упражнения. Нет, даже хуже. Начинать для него было всегда слегка непристойно — все равно, что взасос целовать покойника.

Но он по опыту знал, что, если не остановиться, а просто продолжать писать слово за словом на странице, вступит в силу нечто иное, одновременно и чудесное и кошмарное. Слова как отдельные конструкции станут меркнуть, исчезать. Характеры, бывшие безликими и безжизненными, начнут распрямляться, словно он продержал их ночь взаперти в маленькой комнатушке и им нужно размять мышцы, прежде чем приступить к своим сложным танцам. Что-то происходило с его мозгом, внутри него; он почти физически ощущал, как меняется форма электрических волн, теряя свою бодрую поступь и превращаясь в мягкую волну полудремы.

И вот теперь, склонившись над дневником с карандашом в руке, Тэд пытался вызвать это. Шли мгновения, минуты — ничего не происходило, и он все больше и больше начинал чувствовать себя дураком.

Вспомнилась и навязчиво стала вертеться в голове песенка из мультфильма «Роки и Бычок»: «Эни-мени-чилибени, говорите, духи, тени!» Господи, что он, интересно, скажет Лиз, если она войдет и спросит, чем он здесь занимается в полночь, с карандашом в руке и чистым листом бумаги на столе перед ним? Он что, пытается нарисовать кролика на спичечном коробке и получить стипендию от знаменитой школы художеств в Нью-Хэвене? Черт, у него здесь даже нет ни одного спичечного коробка. Он подвинулся, чтобы положить карандаш на место, но рука застыла на полпути. Он чуть повернулся в кресле и, перед тем как встать, очутился прямо напротив окна.

Снаружи, на подоконнике сидела птица и смотрела на него своими черными блестящими глазками.

Это был воробей.

Потом к нему присоединился еще один.

И еще.

— Бог ты мой, — произнес он нетвердым, дрожащим голосом. Никогда в жизни он не был так напуган, и… Неожиданно его вдруг снова заполонило ощущение ухода. Это было точно так же, как во время разговора со Старком по телефону, только сильнее — намного сильнее.

На подоконник уселся еще один воробей, отпихнув в сторону тех трех, освобождая себе место, и за ними он увидел еще воробьев, усевшихся рядком на верхушке сарая, где они держали садовый инвентарь и машину Лиз. Птицы облепили старинный флюгер на крыше, и он раскачивался под их весом.

— Бог ты мой, — повторил он и услыхал собственный голос за миллион миль отсюда — голос, полный ужаса и страшного удивления. — Боже всемогущий, они настоящие — воробьи настоящие.

При всем своем воображении, он никогда не подозревал такого… Но не было времени обдумывать это, нечем было обдумывать. Неожиданно кабинет исчез, а вместо него он увидел риджуэйскую часть Бергенфилда, где он вырос. Местность была молчалива и пустынна, как дом в его кошмарном сне со Старком; он уставился на пустынный пригород мертвого мира.

Однако мир этот был не совсем мертв, поскольку крыша каждого дома была усеяна чирикающими воробьями. Каждую телевизионную антенну, каждое дерево, телеграфные провода — они облепили все. Они сидели на крышах припаркованных машин, на большом голубом почтовом ящике, стоявшем на углу Дюк-стрит и Мальборо-лэйн, и на стоянке велосипедов перед продовольственным магазином на Дюк-стрит, куда он ходил за молоком и хлебом для матери, когда был мальчишкой.

Мир был полон воробьев, ждущих приказа взлететь.

Тэд Бюмонт откинулся на спинку кресла в своем кабинете, тоненькая струйка слюны показалась в уголке его рта, ноги беспорядочно задергались. Все окна в кабинете теперь были усеяны воробьями, глядящими на него, как странные птичьи зрители. Странный булькающий звук вырвался у него изо рта. Глаза закатились под лоб, открыв выпуклые блестящие белки.

Карандаш тронул бумагу и начал писать.

Сис

нацарапал он в верху листа. Потом спустился на две строчки вниз, сделал L-образный значок, которым Старк обычно помечал каждый новый абзац и написал:

L Женщина начала отходить от двери. Она сделала это почти сразу, даже до того, как дверь замерла после короткого качка внутрь, но было уже слишком поздно. Моя рука выскользнула в узкую щель между дверью и косяком и накрыла ее руку.

Воробьи взлетели.

Все вместе они разом взлетели — и те, что были у него в голове, из прошлого Бергенфилда, и те, что сидели за окном его дома в Ладлоу… настоящие. Они взмыли в два неба: белое весеннее небо 1960-го и темное — 1988-го.

Они взлетели и исчезли с шумным хлопаньем крыльев.

Тэд выпрямился, но… его руку, прикованную к карандашу, что-то тянуло.

Карандаш писал сам по себе.

Я сделал это, с изумлением подумал он, вытирая слюну и пену со рта и подбородка тыльной стороной левой руки. Я сделал это… И… Господи, как бы я хотел остановиться и забыть про все. Что… Что же это такое?

Он уставился на слова, выходящие из-под его кулака, сжимающего карандаш, и сердце у него заколотилось так сильно, что он чувствовал быстрые и резкие удары пульса в горле. Предложения, вылезающие голубыми строчками на бумагу, были написаны его почерком, но… Все романы Старка были тоже написаны его почерком. При тех же самых отпечатках пальцев, при одинаковом вкусе к табаку и идентичных характеристиках голоса было бы странно, если бы почерк был чей-то чужой, подумал он.

Почерк — его, как и было всегда, но откуда берутся слова? Не из его головы, это точно — там сейчас не было ничего, кроме ужаса и жуткого, непомерного удивления. И он не чувствовал свою кисть. Казалось, его правая рука заканчивается на три дюйма выше запястья. Не ощущалось даже слабого давления в пальцах, хотя он видел, что сжимает бероловский карандаш так крепко, что кончики большого, указательного и среднего пальцев побелели, словно им сделали оздоровительный укольчик новокаина.

Он исписал первый лист до конца. Его бесчувственная рука оторвала исписанный лист, бесчувственная ладонь отогнула переплет дневника, разгладила следующую страницу и снова начала писать.

L Мириам Коули раскрыла рот, чтобы крикнуть. Я стоял прямо за дверью и терпеливо ждал больше четырех часов, не выпив чашки кофе и не выкурив ни одной сигареты (я хотел курить и обязательно закурю, как только покончу с этим, но не курил раньше, потому что запах табака мог насторожить ее). Я напомнил себе, что должен закрыть ей глаза после того, как перережу ей глотку.

С подступившим к горлу ужасом Тэд понял, что читает отчет об убийстве Мириам Коули… И на сей раз это было не беспорядочным и нелепым набором слов, а грубым и связным повествованием человека, который в своей манере был выдающимся писателем — выдающимся настолько, что миллионы людей покупали его сочинения.

Документальный дебют Джорджа Старка, с подступившей дурнотой подумал он.

Он сделал именно то, что намеревался: установил контакт и каким-то образом влез в мозг Джорджа Старка, по-видимому, так же как Старк влезал в его собственный. Но кто мог знать, какие неизведанные жуткие силы он затронул, делая это? Кто мог это знать? Воробьи — и открытие того, что воробьи были реальными — вселяли в него ужас, но это было еще хуже. Действительно ли от карандаша и дневника исходило тепло? Наверно, да. К чему удивляться? Рассудок этого человека пылал, как костер.

А сейчас… О, Господи! Вот оно! Выходит из-под его собственной руки! Бог ты мой!

L — Ты думаешь, тебе удасться врезать мне этой штуковиной, да, сестренка? — Спросил я ее. — Дай-ка я кое-что тебе скажу: это неудачная мысль. А знаешь что случается с теми, кто растерял все свои удачные мысли, а?

Слезы текли у нее по щекам.

Что с тобой Джордж? Ты растерял какие-то свои удачные мысли?

Ничего удивительного, что эта фраза застопорила на мгновение грязного сукина сына, когда Тэд произнес ее. Если все было так, как написано, Старк сказал эти слова перед тем, как прикончил Мириам.

Я был привязан к его мозгам во время убийства. Я БЫЛ привязан. Вот почему я воспользовался этой фразой, когда разговаривал с ним в магазине у Дэйва.

И дальше было написано, как Старк заставлял Мириам звонить Тэду, набирал сам номер, потому что она была слишком напугана, чтобы вспомнить его, хотя случались недели, когда ей приходилось набирать его десятки раз. Для Тэда ее забывчивость и понимание ее Старком были одновременно и жуткими и достоверными. А теперь Старк взялся за бритву, чтобы…

Но он не хотел этого читать, и он не станет читать. Он поднял всю руку вверх, поднимая и налитую свинцом кисть, висящую мертвым грузом. В тот момент, когда прервался контакт карандаша с бумагой, он снова почувствовал свою кисть. Мышцы свело и средний палец ныл; стержень карандаша оставил на нем вмятину, и она теперь медленно краснела.

Он взглянул на исписанную страницу со смесью ужаса и глухого любопытства. Меньше всего на свете хотел он сейчас снова приставлять карандаш к бумаге, чтобы опять замкнуть эту поганую кривую между собой и Старком, но… Он влезал в это не для того, чтобы просто почитать отчет Старка от первого лица об убийстве Мириам, верно?

Что если птицы возвратятся?

Но они не вернутся. Птицы сделали свое дело. Связь, которой ему удалось достичь, оставалась целой и невредимой и действовала исправно. Тэд и понятия не и мел, откуда он знал это, но он знал.

Где ты, Джордж? — подумал он. Как вышло, что я не чувствую тебя? Это потому, что ты не знаешь о моем присутствии, как знаю я? Или тут что-то другое? Где ты, мать твою?!

Он выставил эту мысль на самый передний край своего рассудка, стараясь зажечь ее, как красную неоновую вывеску. Потом снова сжал в руке карандаш и стал опускать его к странице дневника.

Как только кончик карандаша коснулся бумаги, его рука поднялась и перевернула страницу, а ладонь разгладила чистый лист, как уже сделала однажды. Потом карандаш вернулся к листу и написал:

L — Это не важно, — сказал Машина Джеку Ренгли, — все места одинаковы — он помолчал. — Кроме, быть может, дома. И я узнаю это, когда доберусь туда.

Все места одинаковы. Он сначала узнал первую строчку, а потом и всю цитату. Она была из первой главы первого романа Старка: «Способ Машины».

На этот раз карандаш остановился сам по себе. Он поднял его и взглянул на нацарапанные слова — колючие и холодные. Кроме, быть может, дома. И я узнаю это, когда доберусь туда.

В «Способе Машины» домом была Флэтбуш-авеню, где Алексис Машина провел свое детство, подметая биллиардную, в которой работал его алкоголик-отец. Где же был дом в этой истории?

Где дом? — мысленно спросил он у карандаша и медленно опустил его на бумагу.

Карандаш быстро набросал несколько вялых М-образных линий, застыл, а потом снова задвигался:

L Дом там, где начало.

написал карандаш под птицами.

Игра слов. Означала она что-нибудь? Продолжался ли еще контакт, или сейчас он уже дурачил себя? Он не дурачил себя с птицами и не дурачил в первый сеанс механического письма — это он знал, но ощущение тепла и чужой воли, кажется, ослабло. Кисть по-прежнему была онемевшей, но тому виной могла быть сила, с которой он сжимал карандаш — а сжимал он его, судя по отметине на боку пальца, действительно крепко. Разве не читал он в той же статье про механическое письмо, что люди нередко дурачат себя с доской Оуиджа — что в большинстве случаев ею управляют не духи, а подсознательные мысли и желания экспериментатора?

Дом там, где начало. Если Старк еще здесь и если этот каламбур имеет какой-то смысл, то это значит — здесь, в этом доме, так? Потому что Старк родился здесь.

Неожиданно в мыслях у него всплыл кусок из той чертовой статьи в «Пипле»:

«Я засунул чистый лист бумаги в машинку и… снова вытащил. Все свои книги я печатал на машинке, но Джордж Старк машинок явно не признавал. Может быть, потому что в дешевых отелях, где он ошивался, не было курсов машинописи».

Мило. Очень мило. Но имеет крайне отдаленное отношение к реальным фактам, не так ли? Это было не первый раз, когда Тэд рассказывал историю, не имеющую почти никакого отношения к реальности, и — как он сам полагал, далеко не последний — если он, конечно, переживет все это. Не то, чтобы это было ложью; строго говоря это не было даже искажением действительности. Это было почти бессознательным стремлением выдумать свою собственную жизнь, и Тэд не знал ни одного сочинителя — романов ли или коротких рассказиков, — который бы этого не делал. И делаешь это вовсе не для того, чтобы выглядеть лучше в той или иной ситуации; иногда и это случается, но точно так же можешь выдумать и историю, рисующую тебя в карикатурном свете или вообще выставляющую тебя полным кретином. В каком это фильме репортер говорит: «Когда придется выбирать между правдой и вымыслом, печатай утку»? Кажется, «Человек, задернувший Занавес Свободы». Таким способом можно написать дерьмовый и лживый репортаж, а можно — и дивную сказку. Страсть внести вымысел в собственную жизнь, наверно, почти неизбежный побочный эффект сочинительства — как мозоли на кончиках пальцев от игры на гитаре или кашель от долгих лет курения.

Подлинные факты рождения Старка сильно отличались от версии в журнале «Пипл». Не было никаких мистических толчков, заставляющих писать романы Старка от руки, хотя со временем это превратилось в особый ритуал. А когда дело доходит до ритуалов, писатели становятся не менее суеверными, чем спортсмены. Бейсболисты могут носить день за днем одни и те же носки или креститься каждый раз перед выходом на поле, если предыдущий удар был успешен; писатели могут следовать одним и тем же приемам, пока они не превратятся в ритуалы, помогающие избежать литературного варианта промаха битой по мячу… Или, как его обычно называют, творческого кризиса.

Привычка Джорджа Старка писать романы от руки возникла просто потому, что однажды Тэд забыл привезти свежую ленту для «Ундервуда», стоявшего в его маленьком кабинете летнего дома в Кастл-Роке. У него не было ленты для пишущей машинки, а пришедшая в голову мысль показалась такой интересной и многообещающей, что он не стал ждать, а порылся в ящиках маленького письменного стола, за которым работал там, в Роке, нашел блокнот с карандашами и…

«Тогда, тем летом мы приехали туда, на озеро, гораздо позже, чем обычно, потому что мне пришлось читать этот дурацкий трехнедельный курс… Как же он назывался? Творческие модели. Тупая, идиотская галиматья. Был конец июня, помню, я поднялся в кабинет и обнаружил, что там нет ленты. Черт, я помню, Лиз еще ныла, что у нас нет даже кофе…

Дом там, где начало».

Болтая с Майком Доналдсоном, тем парнем из журнала «Пипл», и рассказывая полувыдуманную историю о происхождении Старка он, даже не задумавшись, перенес действие в большой дом — сюда, в Ладлоу… Наверно, потому что в Ладлоу он писал почти все свои вещи и было совершенно закономерно нарисовать эту сцену здесь — особенно, если рисуешь сцену, думаешь о сцене, как и всегда, когда что-то сочиняешь. Но свой дебют Джордж Старк сделал не здесь; не здесь он впервые воспользовался глазами Тэда, чтобы взглянуть на мир, хотя именно в этом доме он написал большую часть своих книг и сам, и в качестве Старка; именно здесь они прожили большую часть своей странной двойственной жизни.

«Дом там, где начало».

В данном случае дом должен означать Кастл-Рок.

Кастл-Рок, где случилось расположиться Городскому кладбищу, где, по мысли, если не Алана Пэнгборна, то во всяком случае Тэда, Джордж Старк впервые появился в своем убийственном физическом обличье около двух недель назад.

И тогда, словно это было самым обычным делом на свете (а, как он полагал, это вполне могло так и быть), ему в голову пришел следующий вопрос — столь естественный и так неожиданно возникший у него в мозгу, что он услышал, как сам пробормотал его вслух, словно застенчивый поклонник на авторском чаепитии: «Почему ты хочешь снова взяться за перо?»

Он опустил кисть руки, и карандаш снова коснулся листа бумаги. Пальцы опять онемели, как будто их опустили в поток очень холодной и очень чистой воды.

Снова, повинуясь первому импульсу, кисть поднялась и открыла чистый лист в дневнике. Потом она вновь опустилась, разгладила чистый лист… Но на сей раз начала писать не сразу. Тэд даже успел подумать, что контакт — или что там такое, — несмотря на онемение в пальцах оборвался, но вот карандаш в руке дернулся, словно был живым существом… Живым, но тяжело раненным. Он дернулся, оставив знак, похожий на растянутую запятую, дернулся еще раз, прочертив штрих вроде тире, и написал:

, — Джордж Старк

Джордж

Джордж Старк

Нет птиц

ДЖОРДЖ СТАРК

и застыл, как сломавшийся механизм.

Да. Ты можешь написать свое имя. И можешь отрицать существование воробьев. Очень хорошо. Но почему ты снова хочешь писать? Почему это так важно? Важно настолько, чтобы убивать людей?

Если не буду, я умру

написал карандаш.

— Что ты имеешь в виду? — пробормотал Тэд, и вдруг его мозг прорезала вспышка дикой надежды. Могло все быть так просто? Он полагал, что могло, особенно для писателя, у которого не было более важного смысла существования. Господи, да ведь полно настоящих писателей, которые просто не могут существовать, если не пишут, или по крайней мере думают, что не могут… А в случае с человеком, вроде Эрнста Хемингуэя, так в натуре и выходит, верно?

Карандаш задрожал, а потом выдал длинную прерывистую прямую под последней строчкой, странным образом напоминающую график голосового отпечатка.

— Ну, давай же, — прошептал Тэд. — Что ты хочешь сказать, черт бы тебя побрал?

РАСПАДУСЬ

написал карандаш. Буквы выводились криво, словно неохотно. Карандаш дергался и вертелся в его побледневших как мел пальцах. Если их сдавить сильнее, подумал Тэд, он треснет.

потеря

потеря необходимой спайки

Нет птиц Нет никаких сраных птиц

Ах ты, сукин сын, пошел вон из

МОЕЙ ГОЛОВЫ!

Неожиданно вся его рука поднялась в воздух. Одновременно онемевшая кисть стала вертеть карандаш, как фокусник на сцене манипулирует колодой карт, и вот, вместо того чтобы держать его между пальцев у самого кончика, он зажал карандаш в ладони, как кинжал.

Он резко опустил его — Старк резко опустил его, — и вдруг карандаш острием вонзился в мягкую ткань его левой кисти — между большим и указательным пальцами. Графитовый кончик, слегка затупившийся от писанины Старка, проткнул плоть почти насквозь. Карандаш треснул. Яркая лужица крови заполнила ямку, проделанную стержнем в живой ткани, и неожиданно сила, сжимавшая карандаш, отпустила его. Жуткая, пульсирующая боль разрывала кисть, лежащую на письменном столе с торчащим из нее карандашным огрызком.

Тэд резко откинул голову и изо всех сил стиснул зубы, чтобы удержать вопль, рвущийся из его глотки.

3

При кабинете была маленькая ванная комната, и, когда Тэд почувствовал в себе силы, чтобы подняться, он прошел туда и рассмотрел свою пульсирующую жуткой болью руку при резком свете флуоресцентной лампы под потолком. Ранка выглядела как пулевое отверстие — идеально круглая дырка, окантованная черным кружком. Кружок был похож не на графит, а на пороховой след. Он перевернул кисть и увидел ярко-красную точку размером с острие булавки со стороны ладони. След карандаша.

Проткнул почти насквозь, подумал он, отвернул кран холодной воды и начал лить воду в ранку, пока кисть не онемела, а потом принес из кабинета бутылочку перекиси водорода. Убедившись, что не удержит бутылку в левой руке, он прижал ее левым локтем к телу, чтобы вытащить пробку. Потом стал лить перекись в ранку, стиснув зубы от боли и глядя, как жидкость пенится и становится белой.

Потом он отнес перекись на место и стал рассматривать одну за другой бутылочки с лекарствами. Два года назад он неудачно упал, катаясь на лыжах, и жутко мучился потом от болей в спине. Добрый старый доктор Хьюм выписал ему рецепт на «Перкодан». Он принял тогда лишь несколько таблеток — они сбивали ему сон и нарушали весь рабочий ритм.

Наконец, он отыскал пластиковую бутылку, спрятанную за тюбиком крема для бритья «Барбазол», которому было лет сто, не меньше. Зубами вытащил пробку и вытряхнул одну таблетку на край раковины. Он хотел было вытряхнуть еще одну, но, подумав, решил, что не стоит. Лекарство было сильнодействующим.

А может, они испортились. Что если такая дикая развеселая ночь закончится судорогами и путешествием в больницу, а?

И все-таки он решил рискнуть. На самом деле он даже не колебался — боль была жуткой, просто невыносимой. Что же касается больницы… Он посмотрел на раненую руку и подумал, что, наверно, надо съездить и показать ее врачу. Но будь я проклят, если поеду. Хватит с меня. За последние несколько дней на меня столько людей смотрело, как на психа, что мне этого хватит на всю оставшуюся жизнь.

Он вытряхнул еще четыре таблетки «Перкодана», сунул их в карман брюк и поставил бутылочку на полку. Потом заклеил ранку пластырем. Круглая бактерицидная прокладка сделала свое дело. Глядя на этот маленький кружочек, подумал он, никому и в голову не придет как жутко болит эта штука. Он поставил на меня медвежий капкан, медвежий капкан у себя в мозгу, и я в него угодил.

Действительно ли так случилось? Этого Тэд не знал наверняка, но одно он знал твердо: повторять представление он больше не хотел.

4

Когда ему удалось снова взять себя в руки — или почти удалось — Тэд засунул дневник в ящик стола выключил в кабинете свет и спустился на второй этаж. На площадке он на секунду задержался и прислушался. Близнецы мирно спали. Лиз — тоже.

«Перкодан», явно не слишком устаревший, начал действовать, и боль в руке стала понемногу утихать. Стоило ему неаккуратно повернуть ее, как она взрывалась внутри жутким воплем, но, когда он соблюдал осторожность, все было не так уж плохо.

Да, но она здорово разболится с утра, приятель… И что ты тогда скажешь Лиз?

Этого он не знал. Может быть, правду… Или по меньшей мере часть правды. Кажется, она здорово научилась распознавать вранье.

Боль стихла, но реакция на шок — и какой шок — давала о себе знать, и он полагал, что сразу не заснет. Он спустился вниз, на первый этаж, и выглянул из большого зашторенного окна в комнате на полицейский автомобиль. Ему были видны два мерцающих огонька сигарет — внутри.

Они торчат там, безмятежные, как два летних огурца на грядке, подумал он. Птицы их ничуть не беспокоили, так, может быть, и не было нигде никаких птиц, кроме как у меня в голове. Ведь этим парням платят, чтобы они следили за всем и беспокоились.

То была недурная мысль, но кабинет выходил на другую сторону, и его окна с этой стороны не были видны. Равно как и сарай. Так что легавые могли и не видеть птиц. По крайней мере когда воробьи расселись на крыше сарая и возле окна кабинета.

Ну, а когда они взлетели? Ты хочешь сказать, что они и не слышали ничего? Ты, видел, как минимум, сотню птиц, если не две-три.

Тэд вышел на улицу. Не успел он открыть кухонную дверь, как оба патрульных уже стояли по обеим сторонам машины. Здоровенные, плечистые парни, — двигались со скоростью оцелотов.

— Он снова позвонил, мистер Бюмонт? — спросил тот, что сидел за рулем. Его звали Стивенс.

— Нет… Никто не звонил, — ответил Тэд, — я работал в кабинете, и мне показалось, я услыхал, как взлетела целая стая птиц. Это немного напугало меня. А вы, ребята, слышали их?

Он не знал, как звали второго полицейского — молодого, светловолосого, круглая физиономия которого изобличала ровный, покладистый нрав.

— И видели и слышали их, — ответил тот и ткнул пальцем в небо, где над домом висела четвертушка луны. — Они полетели прямо туда. Воробьи. Целая стая. Вообще-то они обычно не летают по ночам.

— Как вы думаете, откуда они взялись? — спросил Тэд.

— Ну, что я могу сказать, — заявил круглолицый патрульный. — Понятия не имею. Я провалился на последнем экзамене по птичьему надзору, — он рассмеялся.

Второй патрульный смеяться не стал.

— Вы сегодня чувствуете себя не в своей тарелке, мистер Бюмонт? — спросил он.

Тэд мрачно взглянул на него и сказал:

— Да. В последнее время я каждый день чувствую себя не в своей тарелке.

— Мы можем сейчас чем-нибудь вам помочь, сэр?

— Нет, — ответил Тэд, — думаю, не можете. Мне просто было интересно, слышали ли вы то же, что и я. Спокойной ночи, ребята.

— Спокойной ночи, — ответил круглолицый.

Стивенс лишь кивнул и взглянул на Тэда своими яркими, ничего не выражающими глазами из-под низко надвинутого на лоб полицейского «стетсона».

«Этот считает, что я виновен, подумал Тэд, возвращаясь в дом. В чем именно, он не знает. Наверно, ему это все равно. Но у него лицо человека, твердо убежденного в том, что каждый в чем-то виновен. Кто знает? Может, он даже прав.»

Он захлопнул за собой дверь в кухню и запер ее на ключ. Потом прошел в комнату и снова выглянул в окно. Круглолицый патрульный забрался в машину, но Стивенс все еще стоял возле дверцы, и на какое-то мгновение Тэду показалось, что тот смотрит ему прямо в глаза. Такого, конечно, быть не могло — жалюзи опущены и самое большее, что мог разглядеть за ними Стивенс, — это лишь расплывчатую темную тень, если… Если он вообще мог хоть что-то увидеть.

Тем не менее ощущение не покидало его.

Тэд задернул занавески поверх жалюзи и подошел к бару. Он открыл его, достал бутылку «Гленливета» — своего любимого напитка, долго смотрел на нее, а потом убрал обратно. Ему жутко хотелось выпить, но, пожалуй, худшее из всего, что только можно было себе вообразить — это снова начать пить.

Он вернулся в кухню и налил себе стакан молока, изо всех сил стараясь не шевелить левой рукой. Рана казалась ему горячей.

«Он был как в тумане, когда появился, — подумал Тэд, отхлебнув из стакана. Это продолжалось недолго — очнулся он так быстро, что жуть берет, — но когда появился, был как в тумане. Я думаю, он спал. Ему могла сниться Мириам, но мне так не кажется. Слишком уж отчетливым было то, во что я влез. Непохоже на сон. Думаю, это память. Думаю, это подсознательный архив Джорджа Старка, где все аккуратно записано и расставлено по полкам. Залезь он в мое подсознание — что он, быть может, уже сделал — скорее всего обнаружил бы то же самое.»

Тэд отхлебнул еще молока и взглянул на дверь в кладовую.

Интересно, мог бы я влезть в его бодрствующие мысли?.. Сознательные.

Он полагал, что да… Но также понимал, что это опять сделает его уязвимым. А в следующий раз это может оказаться не карандаш. И не в ладони. В следующий раз это может быть нож для разрезания бумаг — у него в шее.

Он не может этого сделать. Я нужен ему.

Да, но он сумасшедший. А психи не всегда блюдут свои собственные интересы.

Тэд опять взглянул на дверь в кладовую и представил себе, как он входит туда, а оттуда — на улицу, но… с другой стороны дома.

Могу я заставить его сделать что-нибудь? Как он заставляет меня?

На этот вопрос он не знал ответа. Во всяком случае пока не знал. А один неудачный эксперимент мог закончиться для него смертью.

Тэд допил молоко, сполоснул стакан и поставил его в сушилку для посуды. Потом он прошел в кладовую. Здесь, между полками с консервами слева и полками с писчебумажными принадлежностями справа, была голландская дверь, ведущая на маленькую лужайку за домом, которую они называли задним двориком. Он отпер дверь, распахнул обе ее створки и увидел столик для пикника, стоящий там наподобие молчаливого сторожа. Он шагнул на асфальтированную дорожку, опоясывающую дом и соединяющуюся с главной подъездной дорогой перед входом.

Дорожка блестела как черное стекло в тусклом свете луны. Ему были видны белые пятна, разбросанные по ней.

Воробьиное дерьмо, больше здесь вляпаться не во что, подумал он и медленно пошел по дорожке, пока не очутился прямо под окнами своего кабинета. На горизонте вдали показался фургон «орнико», свернувший на 15-е шоссе и осветивший на мгновение своими фарами лужайку и асфальтированную дорожку. В этот момент Тэд увидел трупики двух воробьев с торчащими из них трехпалыми лапками. Фургон исчез в темноте. В лунном свете тельца птиц вновь превратились в бесформенные тени.

Они были настоящими, снова подумал он. Воробьи были настоящими. Его опять обуял дикий ужас и вместе с тем ощущение какой-то нечистоты. Он попытался сжать ладони в кулаки, и левая немедленно отозвалась вспышкой боли. То небольшое облегчение, которое принес «Перкодан» сходило на нет.

Они были здесь. Они были настоящие. Как это могло произойти?

Он не знал.

Позвал я их или просто создал из прозрачного воздуха?

Этого он тоже на знал. Но в одном он был твердо уверен: воробьи, которые прилетели сегодня ночью, настоящие воробьи — те, что появились прямо перед сегодняшним трансом, — были лишь частью всех возможных воробьев. Быть может, лишь микроскопической частью.

Больше никогда, подумал он. Пожалуйста… Никогда больше.

Но он подозревал, что его желания не имеют никакого значения. В этом и был весь дикий ужас происходящего: он затронул в себе какой-то жуткий, сверхъестественный дар, но не мог его контролировать. Сама мысль о контроле была просто смешна.

И он был уверен, что перед тем, как все это закончится, они еще вернутся.

Тэд вздрогнул, постоял еще немного под окнами своего кабинета и вернулся в дом. Он проскользнул в собственную кладовку, как воришка, запер за собой дверь и с дергающейся от рвущей боли рукой лег в постель. Перед этим он проглотил еще одну таблетку «Перкодана», запив ее водой прямо из-под крана в кухне.

Когда он улегся рядом с Лиз, она не проснулась. Через некоторое время он часа на три провалился в тяжелый, прерывистый сон со снующими вокруг него кошмарными видениями, до которых он никак не мог дотянуться.

XIX. Старк делает покупку

1

Выныривание из сна не было похоже на пробуждение.

Строго говоря, он не думал, что вообще когда-нибудь спал или бодрствовал, во всяком случае, если вкладывать в эти слова то значение, какое придают им нормальные люди. В каком-то смысле он всегда спал и лишь кочевал из одного сна в другой. И в этом смысле его жизнь — та малая часть ее, которую он помнил, — была похожа на нескончаемый ряд китайских шкатулок или бесконечный зал с зеркалами.

Этот сон был кошмаром.

Он медленно стряхнул его с себя, понимая, что вовсе и не спал. Каким-то образом Тэд Бюмонт умудрился овладеть им на короткое время, умудрился на время подчинить его своей воле. Говорил он что-нибудь, выдал он что-нибудь, пока находился во власти Бюмонта? Он чувствовал, что мог… Но в то же время был совершенно уверен, что Бюмонт не сумеет понять это и отделить действительно важное из того, что он мог выболтать, от ерунды.

И еще: вынырнув из сна, он окунулся в боль.

Он снимал двухкомнатную «меблирашку» в Ист-Вилледже, сразу за авеню Б. Открыв глаза, он обнаружил, что сидит за откидным столиком, на кухне, а перед ним лежит раскрытый блокнот. По потертой клеенке текла яркая струйка крови, и в этом не было ничего удивительного, потому что в тыльной стороне его правой ладони торчала шариковая ручка «Bic».

Сон стал возвращаться.

Вот таким образом он сумел вышвырнуть Бюмонта из своего мозга — единственным способом, которым он ухитрился оборвать связь, каким-то образом установленную между ним и этим трусливым сопляком. Трусливым? Да. Но еще он оказался хитрецом, и забывать об этом не стоило. Явно не стоило.

Старк смутно припоминал, что видел во сне Тэда. Тэд был с ним, в его постели — они разговаривали, шептались друг с другом, и поначалу это казалось и приятным, и как-то странно успокаивающим — словно болтать в детстве с братом, когда уже погашен свет.

Но только они не просто болтали, верно?

Что они делали, так это — рассказывали друг другу тайны… Или, скорее, Тэд задавал ему вопросы, а Старк ловил себя на том, что отвечает. Отвечать было приятно и доставляло удовольствие. Но это еще вызывало страх. Сначала страх появился от птиц — почему Тэд продолжал спрашивать его про птиц? Не было никаких птиц. Быть может, лишь однажды… давным-давно… Но больше — нет. Это была просто игра, жалкая попытка запугать его. Потом постепенно чувство страха стало усиливаться и подогреваться его почти уникальным инстинктом самосохранения — чем больше он боролся со сном и старался проснуться, тем больше обострялся инстинкт и усиливалось это чувство. Его словно пытались удержать под водой, хотели утопить…

Значит наполовину во сне, наполовину наяву он прошел в кухню, открыл блокнот и достал шариковую ручку. Тэд всем этим не занимался, да и зачем ему? Или он тоже писал там, за пятьсот миль отсюда? Ручка, конечно, не годилась — никогда в его руке она не была на своем месте, но — сойдет, сейчас.

Он увидел, как написал «распадусь», и к этому моменту он уже был очень близко от волшебного зеркала, отделяющего сон от яви, и он изо всех сил пытался спроецировать свои собственные мысли на ручку — свою собственную волю на то, что появится и не появится на чистом листе бумаги, но это было тяжело. Господи, Господи Боже, как же это было тяжело…

Он купил шариковую ручку и полдюжины блокнотов в писчебумажном магазинчике, сразу как только приехал в Нью-Йорк, еще до того, как снял «меблирашку». В магазине были и бероловские карандаши, и он хотел купить их, но не купил. Потому что не важно, чей мозг управлял карандашами, но держала их рука Тэда Бюмонта, а ему необходимо было знать, может ли он разорвать эту связь. Потому он и не стал покупать карандаши, а купил вместо них ручку.

Если бы он смог писать, если бы только он смог писать сам, все было бы хорошо и ему вообще не понадобился бы этот жалкий сопляк в Мэне. Но ручка оказалась бесполезной. Как он ни старался, как ни пытался сосредоточиться, все, что он мог написать, — это свое собственное имя. Он писал эти слова снова и снова: «Джордж Старк, Джордж Старк, Джордж Старк», — до самого конца бумажного листа, где они уже стали похожими не на слова, а на беспомощные каракули дошкольника.

Вчера он сходил в отделение Нью-йоркской публичной библиотеки и заплатил за час пользования тусклой, серой электрической Ай-Би-Эм в зале для письма. Этот час, казалось, длился тысячи лет. Он сидел в закрепленном с трех сторон кресле и дрожащими пальцами печатал свое собственное имя — на этот раз заглавными буквами: «ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК».

Прекрати! — мысленно заорал он на себя. Напечатай что-нибудь другое, что угодно, но другое. Прекрати это!

Он попытался. Обливаясь потом, склонился над клавиатурой и напечатал: «Быстрая рыжая лиса перепрыгнула через ленивую собаку».

Только когда он взглянул на бумагу, он увидел, что написал там: «Джорджевый Джордж Старк джордж старкнул через старкового старка».

Он ощутил нестерпимое желание сдернуть Ай-Би-Эм с винтов и разнести ею всю комнату, пройтись с ней, как с дубинкой дикаря, кроша головы и хребты: если он не может ничего создать, так дайте ему разрушить!

Вместо этого он взял себя в руки (что далось ему нелегко) и вышел из библиотеки, смяв сильной рукой лист бумаги и выбросив его в первую попавшуюся урну на тротуаре. Сейчас, сжимая в руке шариковую ручку, он вспомнил ту дикую слепую ярость, которую испытал, когда обнаружил, что без Бюмонта не может написать ни единого слова, кроме своего собственного имени.

И страх.

Панику.

Но у него все еще оставался Бюмонт, верно? Бюмонт мог воображать, что это не так, но… Может статься, Бюмонта ожидает большой сюрприз, мать его…

«…потеря» — написал он и… Господи, ему нельзя выдавать Бюмонту еще больше — то, что он уже написал, и так — хуже некуда. Он изо всех сил попытался овладеть предающей его рукой. Проснуться.

«…необходимой СПАЙКИ» — написала его рука, словно подтверждая его предыдущую мысль, и неожиданно Старк увидел, как он всаживает ручку в Бюмонта. Он подумал: и я могу это сделать, Тэд, но не считаю, что ты смог бы, потому что, когда дойдет до дела, ты просто жидкий кисель, так ведь? Когда же дойдет до настоящего дела… Я с этим справлюсь, понял, ублюдок. И, я думаю, пора тебе это узнать.

И тогда, хоть это и походило на сон во сне, хоть он и был охвачен этим жутким, тошнотворным чувством потери контроля, какая-то часть его жесткого, решительного самообладания вернулась, и он сумел пробить брешь в пелене сна. В этот момент его триумфа, когда он вынырнул на поверхность, прежде чем Бюмонт смог утопить его, он захватил власть над ручкой, и… наконец-то он мог ею писать.

На мгновение — и это было лишь одно мгновение — возникло ощущение двух рук, сжимающих два пишущих предмета. Чувство было слишком явным, слишком реальным, чтобы не быть реальностью.

«…нет никаких птиц», — написал он, и это было первым настоящим предложением, которое он написал, будучи физическим существом. Писать было страшно тяжело: только существо со сверхъестественными способностями могло выдержать такое напряжение. Но как только слова выплеснулись наружу, он почувствовал, что его власть усилилась. Хватка той, другой руки ослабла, и Старк без всякой жалости и колебаний напряг свою.

Окунись-ка чуть-чуть, подумал он. Посмотрим, как тебе это понравится.

В порыве, более быстром и сильном, чем самый резкий оргазм, он написал: «Нет никаких сраных птиц. Ах ты, сукин сын, убирайся вон из моей ГОЛОВЫ!»

А потом, прежде чем он успел подумать — раздумья могли вызвать фатальные сомнения, — его рука с зажатой в ней шариковой ручкой описала в воздухе короткую дугу. Металлический стержень ручки вонзился в его правую руку, и… он почувствовал, как за пятьсот миль к северу Тэд Бюмонт повернул в руке карандаш «Черная Красотка — Берол» и воткнул его в свою левую руку.

Вот тогда он и проснулся — они оба проснулись — по-настоящему.

2

Боль была острой и очень сильной, но… Она была и освобождением. Старк вскрикнул, тут же пригнув вспотевшую голову к локтю, чтобы приглушить вопль, но то был крик не только боли, но и радости и восторга.

Он чувствовал, как Бюмонт испустил свой вопль — там, у себя в кабинете, в Мэне. Связь, созданная Бюмонтом между ними, не разорвалась; она была похожа на крепко стянутый узел, который просто ослаб от последнего сильного рывка. Старк чувствовал, почти видел, как мысленный зонд который этот предатель запустил ему в голову, пока он спал, теперь вертится, юлит и уползает прочь.

Старк потянулся — нет, не физически, а в голове, — и ухватил этот ускользающий хвостик тэдовского лазутчика. Старку показалось, что он похож на червяка — эдакий жирный белый червь, весь напичканный отбросами и гнильем.

Он подумал, а не заставить ли Тэда взять другой карандаш из керамической вазы и ударить себя снова — на этот раз в глаз. Или, может, заставить его всадить карандаш глубоко в ухо, проткнуть барабанную перепонку и зарыться острием в мягком нежном мозговом мясе. Он почти что слышал вопль Тэда — уж этот вопль слизняк удержать точно не сумеет…

Тут он остановился. Он не хотел убивать Бюмонта.

Во всяком случае пока.

Прежде чем Бюмонт научит его, как ему жить и писать самому.

Старк медленно разжал кулак и почувствовал, как тот кулак, в котором он сжимал сущность Бюмонта — мысленный кулак, столь же быстрый и безжалостный, как и его реальный, — тоже раскрылся. Он почувствовал, как Бюмонт — этот жирный, белый червяк — со стонами и всхлипами уползает прочь.

— Ненадолго, — прошептал он и занялся другими неотложными делами.

Левой рукой он крепко сжал торчащую из его правой руки ручку и осторожно вытащил ее. Потом бросил ручку в мусорную корзину.

3

На стальной подставке возле раковины стояла бутылка «Гленливета». Старк взял ее и пошел в ванную. Его правая рука безвольно болталась вдоль бока, тяжелые капли крови размером с десятицентовые монетки падали на вытертый линолеум. Дырка в руке была совершенно круглая, на полдюйма выше суставов, как раз под суставом среднего пальца. Ободок черных чернил по краю и кровь внутри делали ее очень похожей на пулевое отверстие. Он попытался пошевелить рукой. Пальцы двигались, но… волна жуткой боли, которой отозвалась кисть, была слишком тяжела для дальнейших экспериментов.

Он дернул за цепочку, свисавшую над зеркалом в дверце ящичка с лекарствами, и на верху вспыхнула голая шестидесятиваттная лампочка. Правой рукой он прижал бутылку виски к боку, чтобы вытащить пробку. Потом вытянул правую руку над ванной. Проделывал ли сейчас то же самое в Мэне Бюмонт? Вряд ли. Вряд ли у Бюмонта хватит духу самому убрать за собой дерьмо. Он сейчас наверняка мчится в больницу.

Старк полил рану виски, и всю его руку от кисти до плеча проткнул острый гвоздь жуткой, скрежещущей боли. Он увидел, как виски булькает в ране, мешаясь с кровью, и ему пришлось опять зарыться лицом в собственный локоть, чтобы не закричать от боли.

Ему казалось, что боль никогда не утихнет, но вот, наконец она начала стихать.

Он попытался поставить бутылку виски на полочку, привинченную к покрытой плиткой стене под зеркалом. Но его рука слишком сильно дрожала, чтобы эта попытка могла увенчаться успехом, поэтому он поставил бутылку на покрытый ржавчиной железный пол под душем. Через минуту ему захочется выпить.

Он поднял руку к свету и уставился на рану. Сквозь нее была видна лампа, но неясно — словно через красный светофильтр и еще какую-то пленку. Он не продырявил себе руку насквозь, но близко, чертовски близко. Может, у Бюмонта вышло еще ближе.

Будем надеяться.

Он сунул руку под холодную воду, раздвинул пальцы, чтобы открыть рану как можно шире, и весь напрягся в ожидании всплеска боли. Сначала было погано — он не сумел сдержать стон, вырвавшийся из-за стиснутых зубов и крепко сжатых в тонкую белую линию губ, — но вскоре рука онемела и стало получше. Он заставил себя трижды совать руку под струю холодной воды, потом завернул кран и снова выставил кисть на свет.

Свет лампы все еще виднелся в ране, но теперь он был тусклым и далеким. Его тело, казалось, обладало поразительной способностью регенерации, и это было удивительно, поскольку в то же самое время он… распадался. Потеря спайки, как он сам написал. Очень похоже.

Он взглянул на свое лицо в покрытом пятнами зеркале на ящичке с лекарствами и смотрел на него секунд тридцать или даже больше, а потом дернулся всем телом, чтобы вернуть себя к реальности. Разглядывание собственного лица, столь родного, привычного и все же совершенно нового и чужого, всегда вызывало у него такое чувство, будто он впадает в гипнотический транс. Он полагал, что стоит ему только заглядеться на себя, так оно и случится.

Старк открыл ящичек с лекарствами, отвернув зеркало вместе со своим жутким отражением в сторону. Внутри стояла странная коллекция предметов: два новых бритвенных лезвия, одно использованное, бутылочки с жидким тоном для лица, пудра, несколько брикетиков отличной косметической губки цвета слоновой кости или чуть темнее — те из них, которых коснулась пудра, и бутылочка аспирина. Бактерицидных пластырей не было. Пластыри, подумал он, как легавые — когда они нужны, ни одного в округе. Но без них можно обойтись — он еще раз как следует продезинфицирует рану виски (только после того, как доброй порцией продезинфицирует свои внутренности — не иначе), а потом перевяжет ее носовым платком. Вряд ли будет заражение: у него, похоже, вообще иммунитет к инфекциям. И это тоже замечательно.

Зубами он открыл бутылочку с аспирином, выплюнул пробку в ванну, поднял бутылочку и высыпал с полдюжины таблеток себе в рот. Потом он поднял бутылку виски с пола и запил таблетки хорошим глотком. Порция виски мягко упала в желудок и наполнила его приятным мягким теплом. Потом он вылил еще немного виски на руку.

Зайдя в спальню, Старк открыл верхний ящик бюро, которое явно знавало куда более лучшие времена. Кроме бюро и древнего раскладного дивана, мебели в комнате не было.

Верхний ящик был единственным, в котором кое-что лежало, не считая вырезок из «Дэйли ньюс»: три пары маек в магазинной обертке, две пары носков со все еще обернутыми вокруг них ярлыками, пара джинсов «Левис» и дюжина носовых платков — тоже нераспечатанных. Зубами он надорвал целлофан и перевязал носовым платком руку. Капля виски проступила сквозь тонкую ткань, а потом еще и маленькая капелька крови. Старк подождал, не станет ли кровавое пятнышко расти, но оно не стало. Хорошо. Просто прекрасно.

Способен ли Бюмонт почувствовать, где он сейчас находится, подумал Старк. Знает ли он, скажем, что Джордж Старк снимает сейчас маленькую грязную квартирку в Ист-Вилледже, в обшарпанном доме, где тараканы такие громадные, что вполне могут спереть талоны на бесплатное питание. Он думал, что нет, но зачем полагаться на случай, если в том нет необходимости. Он дал Тэду неделю на размышление, и хотя уже был уверен, что Тэд не собирается опять писать в качестве Старка, он предоставит ему ровно столько времени, сколько обещал.

В конце концов он — человек слова.

Возможно, Тэда придется немного подстегнуть. Один из тех маленьких пропановых паяльников, продающихся в любой скобяной лавке, если его приставить к ступням малышей Тэда, подумал Старк, должен сделать свое дело. Но это — позже. Сейчас же он сыграет в ожидание… А тем временем, пока длится эта игра, почему бы не отдрейфовать чуть-чуть севернее. Можно сказать, заняться позиционными укреплениями. В конце концов у него ведь есть машина — черный «торнадо». Она на приколе, но это вовсе не значит, что она должна оставаться на приколе. Он может убраться из Нью-Йорка завтра утром, но до того ему нужно сделать одну покупку… А сейчас ему придется воспользоваться косметикой в ванной комнате.

4

Он вытащил из ящика маленькие бутылочки с жидким тоном, пудру и губки и, прежде чем начать, хорошо приложился к бутылке с виски. Руки вновь обрели твердость, но правая — ныла адски. Однако это его не огорчало: если рука ныла у него, то у Бюмонта она должна разрываться на части.

Он взглянул на себя в зеркало, дотронулся до дугообразного мешка под левым глазом, а потом провел пальцем по щеке до уголка рта. «Потеря спайки», — пробормотал он, и… мать честная, это была чистая правда.

Когда Старк впервые взглянул на свое лицо — опустившись на колени за Городским кладбищем и вглядываясь в грязную лужу, поверхность которой освещал лунообразный уличный фонарь, — он был вполне им удовлетворен. Оно оказалось в точности таким, каким являлось в его снах, когда он был заперт в тесной утробе воображения Бюмонта. Там, в луже за Городским кладбищем, он увидел красивое мужское лицо с чертами, чуть-чуть широковатыми, чтобы привлекать к себе лишнее внимание. Не будь лоб так высок, а глаза так широко расставлены, это лицо могло стать одним из тех, на которые всегда оборачиваются женщины. Совершенно неброское лицо (если таковое вообще существует) может привлечь к себе внимание уже потому, что в нем нет ни единой черточки, за которую мог бы зацепиться взгляд, прежде чем соскользнуть на другой объект; абсолютная обычность могла потревожить этот взгляд и заставить его вернуться. Лицо, которое Старк впервые увидел реальными глазами в грязной луже, сумело избежать этой крайней степени ординарности путем разумного компромисса. Он подумал тогда, что лицо это — просто находка, ибо, столкнувшись с ним, никто не сумеет описать его после. Глаза — голубые… немножко странноватый загар при таком цвете волос и… вот и все! Свидетель будет вынужден перейти к широким плечам, которые и впрямь были самой отличительной его чертой, но… По свету бродит великое множество широкоплечих мужчин.

Теперь все изменилось. Теперь его лицо стало очень странным, и… если он скоро снова не начнет писать, оно станет еще более странным. Оно превратится в маску. В гротеск.

Потеря спайки, опять подумал он. Но ты положишь этому конец, Тэд. Когда ты начнешь писать книжку про дело с бронированным лимузином, то, что происходит со мной сейчас, повернет вспять. Не знаю, откуда мне это известно, но я точно знаю, что я знаю это.

Прошло две недели с тех пор, как он впервые увидел свое отражение в луже, и за это время его лицо успело здорово измениться. Дегенерация. Сначала она была настолько вялая, что он мог убедить себя в том, что это лишь игра его воображения, но… когда процесс изменений начал набирать скорость, такой взгляд на вещи стал просто нелогичным, и ему пришлось от него отказаться. Если бы кому-то довелось сравнить две фотографии: одну, сделанную тогда, две недели назад, а другую теперь, — он решил бы, что этот человек, должно быть, подвергся сильному облучению или действию разъедающих химикатов. Похоже было, что на Джорджа Старка обрушился одновременный распад всех его мягких тканей.

Вороньи лапки вокруг глаз, которые он видел в отражении в луже — обычные отметины на лице человека среднего возраста, — превратились в глубокие выемки. Веки отвисли и по фактуре стали похожи на крокодилову кожу. Щеки стали приобретать такой же морщинистый потрескавшийся вид. Белки глаз налились кровью, придавая ему вид жалкого пьяницы, не умеющего вовремя отвести нос от бутылки. От углов рта до линии подбородка пролегли глубокие борозды, делающие его похожим на безвольную куклу, какими пользуются чревовещатели. Его поначалу густые светлые волосы стали редеть, обнажая виски и розовую кожу темени. Тыльные стороны ладоней покрылись темно-коричневыми пятнами.

На все это он мог наплевать и не прибегать к услугам косметики. В конце концов он лишь выглядел старым, а ничего особо приметного в старости не было. Кроме того, он обладал непоколебимой уверенностью в том, что стоит ему вместе с Бюмонтом начать писать — в качестве Джорджа Старка, разумеется, — процесс обратится вспять.

Но вот и зубы стали шататься в деснах. К тому же начали появляться язвы.

Первую он заметил три дня назад на внутренней стороне правого локтя — красное пятнышко с белой каемкой мертвой кожи по краю. Это пятно вызвало у него ассоциацию с пятнами пеллагры, которая все еще встречалась на дальнем Юге даже в 60-х. Позавчера он заметил еще одно — на сей раз на шее, под мочкой левого уха. И еще два — вчера: одно на груди, между сосками, а второе чуть пониже пупка.

Сегодня первое пятно появилось у него на лице — на правом виске.

Язвы не болели, лишь слабо чесались где-то глубоко внутри, и все — по крайней мере в том, что касалось ощущений. Но они очень быстро разрастались. Его правая рука была теперь багрово-красной от локтя почти до самого плеча. Он совершил ошибку, начав расчесывать ее, и плоть с пугающей легкостью стала поддаваться. Смесь крови и желтого гноя показалась в бороздках, оставленных его ногтями, и ранки стали сразу издавать скверный запах. И все-таки он готов был поклясться, что это не инфекция — скорее, похоже на гниение заживо.

Тому, кто взглянул бы на него сейчас — окажись он даже врачом по профессии, — пришла бы, наверно, в голову мысль о скоротечной меланоме, вызванной, скорее всего, радиоактивным облучением.

И все же язвы его не очень волновали. Он понимал, что они будут множиться, расширяться, сливаться одна с другой, и в конце концов съедят его заживо, если… он будет сидеть сложа руки. Но поскольку он не собирался сидеть сложа руки, о них не стоило волноваться. Однако с чертами лица, напоминавшими извержение вулкана, он теперь уже не мог оставаться неприметным в толпе. Стало быть — косметика.

Одной из губок он стал аккуратно наносить жидкий крем на кожу лица — от щек к вискам, — и наконец замазал красное пятно возле правой брови и совсем новую язву, лишь начавшую проступать сквозь кожу над левой скулой. Как открыл для себя Старк, мужчина с косметическим тоном на лице похож лишь на единственную вещь в природе — на мужчину с косметическим тоном на лице. То есть, иначе говоря, или на актера из телевизионной мыльной оперы, или на гостя программы Донахью. Но язвы необходимо было чем-то закрыть, а загар немного смягчал дурацкий эффект косметики. В тени, без искусственного освещения, он был почти незаметен. Или так во всяком случае он сам полагал. Была и еще одна причина держаться подальше от прямого солнечного света. Он подозревал, что солнечные лучи ускоряют химические реакции, которые происходят внутри его организма. Он словно превращался в вампира. Но в том не было ничего особенного; а каком-то смысле он всегда был вампиром. Кроме того, я — птичка ночная, и всегда был ею; такова моя природа.

Эта мысль вызвала у него усмешку, и усмешка обнажила зубы, словно клыки.

Он закрыл крышкой бутылочку с жидкой косметикой и начал пудриться. Я чувствую свой запах, подумал он, и довольно скоро его смогут учуять другие; тяжелый, неприятный запах, словно от горшка с мясом, весь день простоявшего на солнце. Это нехорошо, дорогие друзья и соратники. Это очень нехорошо.

— Ты будешь писать, Тэд, — сказал он вслух, глядя на себя в зеркало. — Но если повезет, тебе не придется долго этим заниматься.

Он усмехнулся еще шире, обнажив небо — темное и мертвое.

— Я быстро все схватываю.

5

На следующий день в половине одиннадцатого лавочник на Хьюстон-стрит продал три коробки карандашей «Черная Красотка — Берол» высокому широкоплечему мужчине в клетчатой рубахе, голубых джинсах и огромных темных очках. Лавочник заметил на лице мужчины следы тона — вероятно, остатки от похождений по ночным барам. А судя по тому, как от него пахло, лавочник решил, что парень не просто побрызгался одеколоном, а похоже, искупался в нем. Однако одеколон не забивал запах грязи, исходящий от широкоплечего козла. У лавочника мелькнула мысль — очень быстро мелькнула — отпустить шуточку, но ее тут же сменила другая: от козла плохо пахнет, но на вид он очень силен.

Кроме того, общение, к счастью, длилось недолго. В конце концов Нарцисс покупал всего лишь карандаши, а не пару «роллс-ройсов».

Больных лучше не трогать.

6

Старк ненадолго заскочил обратно на Ист-Вилледж в свою «меблирашку», чтобы сложить покупки в рюкзак, который он купил в Военторге в первый день своего пребывания в червивом Большом Яблоке. Впрочем, если бы не бутылка «скотча», он в ряд ли стал бы возвращаться.

Поднимаясь по скрипучим ступенькам крыльца, он едва не наступил на три маленьких тельца мертвых воробьев, но не заметил их.

С авеню Б он шел пешком, но… пешком он шел недолго. Как он давно усвоил, целеустремленный человек всегда найдет тачку, если она ему действительно нужна.

XX. За последней чертой

1

Тот день, когда истек недельный срок Тэда Бюмонта, был больше похож на конец июля, чем на третью неделю июня. Тэд одолевал восемнадцать миль до мэнского университета под небом цвета тусклого хрома, и кондиционер в машине работал на полную мощность, не взирая на большой расход горючего. На хвосте у него висел темно-коричневый «плимут». Он никогда не подъезжал ближе, чем на два автомобильных корпуса, и не отставал дальше, чем на пять. И он редко позволял посторонней машине встрять между собой и Тэдом, если же кому-то все-таки приходило в голову занять это пространство на перекрестке или в школьной зоне в Визи, коричневый «плимут» быстро сокращал дистанцию… А если это не производило желаемый эффект, один из охранников Тэда снимал покрышку с голубого спецсигнала на приборном щитке. Несколько голубых вспышек оказывалось вполне достаточно, чтобы осадить непрошенного попутчика.

Тэд вел машину в основном правой рукой, пользуясь левой лишь при крайней необходимости. С рукой уже было полегче, но она всякий раз отзывалась адской болью, стоило неосторожно согнуть или повернуть ее, и он поймал себя на том, что считает последние минуты последнего часа, после которого он мог заглотить очередную таблетку «Перкодана». Лиз не хотела, чтобы он ездил сегодня в университет, и приставленные к нему полицейские тоже не хотели. У ребят из полиции причина была простая: им не улыбалось разбивать команду охраны. С Лиз было немного сложнее. Говорила она о его руке, что рана может открыться, когда он будет вести машину, но в глазах у нее светилось другое: в глазах у нее стоял Джордж Старк.

За каким чертом ему надо тащиться сегодня в свое заведение? — желала она знать, и к этому вопросу ему пришлось подготовиться, поскольку семестр закончился, а никаких летних семинаров он не брал. В конце концов он остановился на факультативном курсе.

Шестьдесят студентов подали заявки на Eh-7A — факультативный курс по художественной литературе. Это было в два с лишним раза больше числа тех, кто обращался с такими заявками в прошлом семестре, но (элементарно, Ватсон) никто на всем белом свете в прошлом семестре — включая и студентов английского факультета в мэнском университете, — понятия не имел, что старый зануда Тэд Бюмонт заодно оказался и жутким Джорджем Старком.

Итак, он объявил Лиз, что намерен просмотреть эти заявки и сократить число желающих от шестидесяти до пятнадцати — того максимума, который он мог взять (и все равно превышающий, как минимум, на четырнадцать число тех, кого он мог реально чему-то научить) на свой факультатив по художественной литературе и языку.

Она, естественно, пожелала узнать, почему он не может отложить это по крайней мере до июля, и напомнила ему (не без оснований), что в прошлом году он тянул с этим до августа. Он сослался на резкий скачок числа желающих, а потом, скорчив добродетельную мину, добавил, что не хочет позволить своей прошлогодней лени превращаться в дурную привычку.

В конце концов она перестала возражать — не потому, что, как ему показалось, ее убедили его аргументы, а поскольку увидела, что он в любом случае намерен ехать. И она не хуже его понимала, что рано или поздно им все равно придется начать куда-то ездить — не высовывать носа из дому, ожидая пока кто-то не пристрелит или не схватит Джорджа Старка, было не очень разумным решением и просто нереальным. Но все равно глаза ее были полны немого страха.

Тэд чмокнул ее, потом близнецов и быстро уехал — она смотрела на него так, словно вот-вот расплачется, а он понимал, что, если это произойдет пока он все еще дома, он останется.

Разумеется, дело было не в заявках.

Дело было в последней черте.

В это утро он проснулся, весь охваченный сосущим страхом — ощущение не более приятное, чем спазм в желудке. Джордж Старк звонил вечером 10 июня и дал ему неделю, чтобы начать роман про возню с бронированной тачкой. Тэд до сих пор и не думал начинать, хотя… с каждым днем все яснее видел, как может развиваться сюжет книги. Она даже снилась ему несколько раз, и было совсем неплохо сделать перерыв в бесконечных путешествиях по собственному пустынному дому со взрывающимися от каждого прикосновения предметами. Но этим утром первой и единственной его мыслью была последняя черта. Я — за последней чертой.

Это означало, что как бы страстно ни хотел он того избежать, но пришла пора снова поговорить с Джорджем. Настало время выяснить, насколько Джордж зол, хотя… он полагал, что на этот вопрос знал ответ. Однако, может статься, был такой шанс, что, если он очень зол — так зол, что утратил контроль над собой, — и если Тэд сумеет раздразнить его так, чтобы он совсем потерял голову, старая лиса Джордж может сделать какую-нибудь ошибку и где-то поскользнуться.

Потеря спайки.

Тэд чувствовал, что Джордж уже кое-что упустил, когда позволил вторгнувшейся руке Тэда написать эти слова в дневнике. Если бы он только был уверен в их значении — вот оно что. У него была одна мысль, но… он не был уверен. А ошибка в данном случае могла стоить не только его жизни.

Итак, он отправился в университет, в свой кабинет в здании факультета английского языка и математики. И отправился он туда не затем, чтобы сортировать заявки — хотя он сделает это, — а потому что там есть телефон и телефон этот не прослушивается. И еще потому, что надо делать хоть что-то. Он заступил за последнюю черту.

Кинув взгляд на свою левую руку, отдыхающую на рулевом колесе, он подумал (уже не в первый раз за эту бесконечно долгую неделю), что телефон — не единственный способ связаться с Джорджем. Он в этом уже убедился, но… цена была слишком высока. И дело было не только в адской боли от удара заостренного кончика карандаша в тыльную сторону левой кисти и даже не в ужасе, который он испытал, видя, как его тело выходит из-под контроля и наносит себе рану по команде Старка — старой лисы Джорджа, этого призрака никогда не существовавшего человека. Настоящую цену он заплатил в уме. Настоящей ценой было появление воробьев, ужас от понимания того, что силы, задействованные здесь, были гораздо сильнее и еще менее постижимы, чем сам Джордж Старк.

Воробьи — он все больше убеждался в этом — означали смерть. Но для кого?

И одна мысль о том, что ему придется еще раз рисковать воробьями для связи со Старком, приводила в ужас.

А он легко мог представить себе, как они появляются, он мог буквально видеть, как они прилетают на это мистическое место встречи, которое связывает их обоих, — место, где ему в конце концов придется схватиться с Джорджем Старком за власть над той единой душой, которую они делили.

И он боялся, что знает заранее, кто победит в этой схватке.

2

Алан Пэнгборн сидел у себя в кабинете, в задней части Шерифского управления округа Кастл, занимавшего целое крыло в здании муниципалитета Кастл-Рока. Эта неделя была долгой и полной неприятностей для него тоже, только… в этом не было ничего необычного. Так происходило всегда, когда начиналось настоящее лето в Роке. От Дня Поминовения до Дня Труда с правонарушениями на курорте творилось что-то сумасшедшее.

Пять дней назад на 117-м шоссе столкнулись четыре машины. Пьянка, послужившая причиной аварии, унесла на тот свет двоих. Через два дня после этого Нортон Бриггс ударил свою жену горячей сковородкой так, что она распласталась на полу в кухне, не подавая признаков жизни. За двадцать бурных лет их брака Нортон, случалось, награждал свою жену тумаками, но на этот раз он был уверен, что убил ее. Он написал короткую записку, полную раскаяния и грамматических ошибок, а потом свел собственные счеты с жизнью при помощи револьвера 38-го калибра. Когда его жена — тоже не ангельского характера дама — очнулась и обнаружила рядом с собой остывающий труп своего супруга, она включила газовую плиту и сунула голову в духовку. Врачи из «скорой помощи» в Оксфорде откачали ее. Без труда.

Двое малышей из Нью-Йорка ушли из коттеджа на Кастл-Лэйк, принадлежащего их родителям, и заблудились в лесу, совсем как Ганс и Гретель. Через восемь часов их нашли — порядком напуганных, но целых и невредимых, чего нельзя было сказать о Джоне Ла-Поинте, втором заместителе Алана, которого отвезли домой с идиотским отравлением ядовитым плющом: он ухитрился напороться на него во время поисков детей. Двое приехавших отдыхать подрались из-за последнего экземпляра воскресной «Нью-Йорк таймс» в закусочной «У Нэнси», еще одна драка на автостоянке возле «Поддатого тигра», рыбак-любитель, приехавший на уик-энд, оторвал себе половину правого уха крючком, пытаясь красиво забросить его в озеро; три магазинных кражи и небольшая доза наркотиков, всплывшая в «Юниверсе» — кастлрокском комплексе биллиардных и видеоигр.

Словом, обычная июньская неделя в маленьком городке, своего рода увеселительный праздник в честь открытия летнего сезона. Алану с трудом удавалось выпить полную чашку кофе за один присест. И все-таки его мысли снова и снова возвращались к Тэду и Лиз Бюмонт… К ним и к тому человеку, который охотился за ними. Тому, кто убил Хомера Гэмэша. Алан несколько раз звонил полицейским Нью-Йорка — одному из них, лейтенанту Риардону, он уже порядком надоел, — но ничего нового они ему сообщить не могли.

Сегодня днем Алан зашел в свой неожиданно тихий кабинет. У Шейлы Бригхэм не было никаких новостей из диспетчерской, а Норрис Риджвик мирно похрапывал в своем кресле, задрав ноги на стол. Алану следовало разбудить его — если зайдет Дэнфорд Китон, первый выборный, и увидит храпящего Норриса, Алан получит втык, — но у него рука не поднялась. У Норриса тоже выдалась хлопотливая неделька. Он отвечал за расчистку шоссе после аварии на 117-м и с честью выполнил задание, от которого кого угодно выворачивало бы наизнанку.

Алан сидел за своим столом, играл пальцами в теневых зверюшек под падающими на стену лучами солнца, и… снова его мысли вернулись к Тэду Бюмонту. Получив на то благословение Тэда, доктор Хьюм из Ороно позвонил Алану и сообщил, что неврологические тесты Тэда оказались отрицательными. Раздумывая сейчас над этим, Алан снова вспомнил о докторе Хью Притчарде, который оперировал Таддеуса Бюмонта, когда ему было всего одиннадцать, а следовательно, еще очень далеко до нынешней славы.

По стенке в лучах солнца запрыгал зайчик. За ним последовала кошка, кошку сменил песик.

Брось это. Это бред.

Разумеется, бред. И разумеется, он мог бы это бросить. Очень скоро здесь придется управляться со следующим ЧП — тут не надо быть провидцем, чтобы знать это. Так всегда бывает летом — здесь, в Кастл-Роке. В этот сезон тут бываешь так загружен, что в большинстве случаев и думать-то некогда, а иногда это даже хорошо — не думать.

За песиком последовал слон, размахивающий хоботом, который на самом деле был левым мизинцем Алана.

— A-а, твою мать, — сказал он и подвинул к себе телефон. Одновременно с этим его другая рука стала рыться в заднем кармане в поисках бумажника. Он нажал на кнопку автоматического набора номера Полицейских казарм в Оксфорде и спросил диспетчера на месте ли Генри Пэйтон, начальник тамошнего уголовно-следственного отдела. Он отказался на месте. Алан успел подумать, что у полицейских штата, быть может, тоже выдался тихий денек для разнообразия, и — Генри взял трубку.

— Алан! Чем могу тебе помочь?

— Мне тут стало интересно, не захочешь ли ты звякнуть для меня в Главную контору Национального парка в Йеллоустоне. Могу дать тебе номер. — И он с удивлением уставился на замусоленную карточку с нацарапанными на ней цифрами. Почти неделю назад он раздобыл его по справочной и записал на обороте визитной карточки. Его гибкие руки сами вытащили карточку из бумажника.

— Йеллоустон! — обрадованно произнес Генри. — Это не оттуда вылез Медвежонок Йоги?

— Нет, — с улыбкой ответил Алан. — То был Джеллоустон. И как бы там ни было, медвежонка ни в чем не подозревали. Во всяком случае насколько мне известно. Мне нужно поговорить с человеком, который сейчас там отдыхает. Слушай, Генри… я, честно говоря, не знаю, действительно ли мне нужно с ним поговорить, но, думаю, это даст хоть какой-то отдых моим мозгам. Это что-то вроде незакрытого дела.

— Это как-то связано с Хомером Гэмэшом?

Алан прижал трубку к другому уху и стал рассеянно водить визиткой, на которой он записал телефон Главной конторы в Йеллоустоне, по суставам пальцев.

— Да, — сказал он, — но если ты потребуешь объяснений, они прозвучат бредово.

— Просто предчувствие?

— Да, — и он поразился, поймав себя на том, что у него действительно было предчувствие — он лишь не был уверен какое. — Тот, с кем я хочу поговорить, врач на пенсии. Его зовут Хью Притчард. Он там со своей женой. Управляющий, наверно, знает, где они — там ведь наверняка нужно зарегистрироваться по приезде, — и я надеюсь, это где-то на территории лагеря с телефоном поблизости. Им обоим за семьдесят. Если ты позвонишь управляющему, он, может быть, передаст парню весточку.

— Иначе говоря, ты думаешь, что главный управляющий отнесется серьезнее к старшему офицеру полиции штата, чем к какому-то говенному окружному шерифу?

— Ты очень дипломатично все высказал, Генри.

Генри Пэйтон довольно рассмеялся.

— Конечно, а разве нет? Ладно, Алан, скажу честно — я ничего не имею против того, чтобы немного помочь тебе, если только ты не заставишь меня нырять глубже и если ты не…

— Нет-нет, — с облегчением и благодарностью произнес Алан. — Это все, что мне от тебя надо.

— Подожди минуту, я не закончил. Как ты понимаешь, я не могу туда звонить по нашей внутренней линии… Капитан следит за звонками, так-то, мой друг. И следит не за страх, а за совесть. Если он увидит счет за это, я думаю, он пожелает узнать, зачем я трачу денежки наших налогоплательщиков, разгребая сено для тебя. Я доступно излагаю?

Алан испустил вздох сдающегося полководца:

— Можешь воспользоваться номером моей личной кредитной карточки, — сказал он. — И можешь сказать управляющему, чтобы он попросил Притчарда позвонить за наш счет. Я засеку звонок и оплачу его из своего собственного кармана.

На другом конце помолчали, а когда Генри снова заговорил, его голос звучал намного серьезнее:

— Это действительно так важно для тебя? Да, Алан?

— Да. Сам не знаю почему, но важно.

Снова последовала пауза. Алан чувствовал, что Генри борется с желанием расспросить поподробнее. Наконец, лучшая часть натуры Пэйтона одержала верх. А может, подумал Алан, не лучшая, а просто более практичная.

— Ладно, — сказал Пэйтон. — Я позвоню и скажу управляющему, что ты хочешь побеседовать с этим Хью Притчардом в связи с текущим расследованием по делу об убийстве в округе Кастл, штат Мэн. Как зовут его жену?

— Хельга.

— Откуда они?

— Форт-Ларами, Вайоминг.

— Ладно, шериф. Теперь перейдем к самому трудному. Давай номер твоей телефонной кредитной карточки.

Вздохнув, Алан продиктовал ему номер.

Минутой позже по стене снова маршировал парад теней.

Парень, наверно, никогда не позвонит, подумал он, а если и позвонит, все равно не сможет сказать мне ничего такого, что я мог бы как-то использовать — что он, в самом деле, может знать?

И все же в одном Генри был прав: у него есть предчувствие. Насчет чего-то. И оно не проходит.

3

Пока Алан Пэнгборн разговаривал с Генри Пэйтоном, Тэд Бюмонт припарковывал машину на одной из стоянок за зданием английского и математического факультетов. Он вылез из машины, стараясь не задеть ни за что левой рукой. Секунду он просто стоял без движения, наслаждаясь ясным днем и непривычной тишиной и покоем кампуса.

Коричневый «плимут» подъехал и встал рядом с его «сабербаном», и двое вылезших из него крупных мужчин разбили все мечты о мире и спокойствии, которые накатили на него перед зданием.

— Я поднимусь в свой кабинет только на несколько минут, — сказал Тэд, — а вы, если хотите, оставайтесь здесь, — он заметил двух девушек, пробегавших мимо, — очевидно, в Ист-Аннекс, записываться на летние курсы. На одной был лифчик и голубые шорты, на другой — почти невидимое мини-платье без спины и с каймой, которая одна была способна вызвать сердечный приступ у здорового мужика, не говоря уже о ритмичном подрагивании ее ягодиц. — Понаслаждайтесь пейзажем.

Двое полицейских повернулись вслед проходящим девицам так, словно головы у них были на невидимых шарнирах. Потом старший из них — Рэй Харрисон или Рой Гарриман, Тэд точно не помнил, — отвернулся и с сожалением сказал:

— Мы бы, конечно, с удовольствием, сэр, но нам лучше подняться с вами.

— Но ведь это всего лишь второй этаж, и…

— Мы подождем в холле.

— Ребята, если бы вы только знали, как на меня все это начало давить, — сказал Тэд.

— Приказ, — пожал плечами Харрисон-или-Гарриман. Было совершенно ясно, что огорчения Тэда — равно как и радость, — значат для него меньше, чем пустое место.

— Ага, — со вздохом произнес Тэд. — Приказ. — И он направился к дверям.

Двое легавых двинулись за ним, сохраняя дистанцию в дюжину шагов и выдавая в себе легавых своими гражданскими костюмами, по мнению Тэда, куда более явно, чем если бы на них была родная полицейская униформа.

После долгой изнуряющей жары в машине кондиционер окатил Тэда, как холодный душ. Ему тут же показалось, что рубашка примерзает к коже. Здание, столь шумное и оживленное в учебное время, с сентября по май, было непривычно тихим в этот уик-энд конца весны. Быть может, оно наверстает треть своего обычного гула в понедельник, когда начнется первая трехнедельная летняя сессия, но, что касается сегодняшнего дня, Тэд поймал себя на чувстве некоторого облегчения от присутствия сзади двух полицейских-охранников. Он подумал, что второй этаж, где находится его кабинет, может оказаться и вовсе безлюдным, что по крайней мере избавит его от необходимости объяснять кому-то присутствие за его спиной этих рослых широкоплечих церберов.

Этаж оказался не совсем безлюдным, но тем не менее все сошло гладко. Рауль Де-Лессепс спускался по коридору из общей комнаты отдела в свой кабинет, двигаясь в своей обычной манере… А это означало, что он выглядел так, словно его недавно здорово тюкнули по голове, разом отбив и память, и контроль над двигательными центрами. Он сонно болтался от одной стенки коридора к другой на заплетающихся ногах, разглядывая карточки, стишки и объявления, пришпиленные к дощечкам на дверях кабинетов его коллег. Он мог направляться в свой кабинет — похоже так оно и было, — но даже тот, кто хорошо его знал, не поручился бы за это. В зубах у него был зажат мундштук громадной желтой трубки. Зубы были не так желты, как трубка, но близко к ней. Трубка не дымилась еще с конца 1985-го, когда врач запретил ему курить после сильного сердечного приступа. «Я вообще-то никогда особо не любил курить, — обычно объяснял Рауль своим мягким рассеянным голосом, когда кто-нибудь спрашивал его про трубку. — Но без этого кончика в зубах… Джентльмены, я бы просто не знал, куда идти и что делать, даже если бы мне повезло и я попал бы, куда мне надо». В большинстве случаев он так или иначе был похож на того, кто понятия не имеет, куда ему идти и что делать… Как, например, сейчас. Иногда проходили годы, пока знавшие его люди обнаруживали, что он вовсе не тот рассеянный, напичканный знаниями дурачок, каким кажется. Некоторым же вообще так и не удавалось распознать это.

— Привет, Рауль, — сказал Тэд, перебирая связку ключей.

Рауль уставился на него, поморгал, перевел взгляд на двух людей за спиной Тэда, потом выключил их из поля своего зрения и вновь повернулся к Тэду.

— Привет, Таддеус, — сказал он. — А я думал у тебя нет никаких летних курсов в этом году.

— У меня их и нет.

— Тогда зачем же ты притащился сюда в этот поганейший из всех собачьих дней лета?

— Просто надо посмотреть заявки, — ответил Тэд. — Можешь быть уверен, я уберусь отсюда сразу, как только покончу с этим.

— Что у тебя с рукой? У тебя все запястье посинело.

— Ну… — пробормотал Тэд в смущении.

Придуманная им история выставляла его или пьяницей, или дураком, а скорее всего и тем и другим, но все же байку легче было выговорить, чем правду. Тэд поразился тому, как легко приняли ее полицейские — точь-в-точь, как и Рауль сейчас: он не задал ни одного вопроса насчет того, как и почему он ухитрился защемить руку дверью в туалете при собственной спальне.

Инстинктивно Тэд понял, что нужно придумать — даже во время адской, невыносимой боли он это хорошо знал. От него ждали неуклюжестей — это было частью его образа. В каком-то смысле это было все равно, что рассказывать журналисту из «Пипла» (упокой Господь его душу), что Джордж Старк был создан в Ладлоу, а не в Кастл-Роке и что писал он от руки, потому что никогда не учился печатать.

Лиз он даже не пытался лгать, но настоял, чтобы она молчала о том, что произошло в действительности, и она согласилась. Единственное, о чем она пеклась, — это заставить его дать слово, что он не будет пытаться снова войти в контакт со Старком. Он довольно охотно пообещал ей это, хотя понимал, что, может статься, и не сумеет сдержать свое слово. Он подозревал, что где-то в глубине души, или рассудка, Лиз тоже это знает.

Рауль сейчас уставился на него с неподдельным любопытством.

— Дверью в уборную, — сказал он. — Восхитительно. Вы что, играли в прятки? Или то были какие-то необычные сексуальные игры?

Тэд усмехнулся.

— Я бросил все сексуальные игры примерно в 1981-м, — сказал он. — Врач запретил. На самом деле я просто не замечал, что делаю. И мне сейчас даже немного стыдно.

— Могу себе представить, — сказал Рауль и… подмигнул. Подмигнул очень незаметно, просто чуть-чуть дернул своим старым, припухшим морщинистым веком, но… явно подмигнул. Дескать, он что, думал провести Рауля? Ну-ну, и свиньи порой взлетают.

Неожиданно Тэду пришла в голову свежая мысль.

— Рауль, ты все еще ведешь семинар по фольклорной мифологии?

— Каждый семестр, — кивнул Рауль. — Ты разве не читаешь каталог собственного отдела, Таддеус? Поиски воды волшебной лозой, ведьмы, заговорные снадобья, шестиугольные родинки, отмечающие богатых и знаменитых. Сейчас это так же популярно, как и раньше. А почему ты спросил?

Как уже давным-давно открыл для себя Тэд, на этот вопрос существовал универсальный ответ: самое лучшее, что есть в профессии писателя, это то, что на «Почему ты спросил?» всегда наготове ответ.

— Есть у меня одна идея для рассказа, — сказал он. — Она еще в зародыше, но, думаю, из этого может что-то выйти.

— А что бы ты хотел узнать?

— Ты не знаешь, есть ли у воробьев какое-то значение в американском фольклоре или суевериях? Ну, в разных там сказаниях о сверхъестественном или… потустороннем.

Пушистая бровь Рауля начала отображать топографию какой-то чужой планеты с явно враждебной для человеческой жизни окружающей средой. Он погрыз мундштук своей трубки, а потом произнес:

— Так сразу ничего не всплывает в памяти, Таддеус, хотя… Интересно, твое любопытство действительно вызвано литературным интересом?

И свиньи порой могут взлетать, снова подумал Тэд, а вслух сказал:

— Ну… может быть, и нет, Рауль. Может быть, нет. Возможно, я сказал так, потому что просто не могу второпях объяснить истинную причину. — Его взгляд быстро метнулся на стоящих сзади сторожевых псов, а потом вернулся к Раулю. — Я сейчас немного не в своей тарелке… В данный момент.

Губы Рауля едва заметно скривились в слабом подобии улыбки.

— Кажется, я понимаю. Воробьи… Такие обычные птицы. Полагаю, слишком обычные, чтобы иметь какие-то сверхъестественные вторичные значения. Однако… Сейчас, когда я подумал об этом… Что-то тут есть. Если только я не путаю их с жалобным козодоем. Дай мне выяснить. Ты побудешь здесь немного?

— Боюсь, не больше получаса.

— Что ж, может, я сразу и отыщу что-нибудь у Баррингера. Знаешь его «Американский фольклор»? Это по сути дела не более, чем поваренная книга в области сверхъестественного, но раз уж она под рукой… И я же могу тебе позвонить в любое время.

— Да, конечно, ты можешь всегда позвонить.

— Чудную вечеринку вы устроили для Тома Кэрролла, — сказал Рауль. — Конечно, вы с Лиз всегда устраиваете лучшие вечеринки. Твоя жена, Таддеус, слишком очаровательна, чтобы быть женой. Ей следовало бы стать твоей любовницей.

— Спасибо. Наверно, ты прав.

— Гонзо Том, — продолжал Рауль с теплотой в голосе, — с трудом верится, что Гонзо Том Кэрролл отплыл в Серую Обитель пенсии. Двадцать лет я слушал, как громоподобно он трубил в соседнем кабинете. Надеюсь, его преемник будет потише или во всяком случае сдержаннее.

Тэд рассмеялся.

— Вильгельмина тоже получила большое удовольствие. — Рауль смущенно опустил веки. Он прекрасно знал, как Тэд и Лиз относятся к Билли.

— Рад это слышать, — кивнул Тэд. Мысли об удовольствии Билли Беркс не приводили его в восторг, но… поскольку от нее и от Рауля зависела большая часть так остро необходимого ему алиби в истории с Гэмэшом, он полагал, что должен быть благодарен ей за ее приход. — Если тебе что-нибудь придет в голову по поводу того…

— Воробьи и их место в Мире Невидимого. Да, обязательно, — Рауль кивнул двум полицейским, стоявшим за спиной Тэда. — Доброго дня, джентльмены, — он обогнул их и направился к своему кабинету чуть более целеустремленно. Не намного, но чуть-чуть.

Тэд с тоской поглядел ему вслед.

— Что это было такое? — спросил Харрисон-или-Гарриман.

— Де-Лессепс, — пробормотал Тэд. — Главный грамотей и любитель фольклора.

— Похоже, он из тех парней, что не сумеют добраться до своего дома без карты, — заметил второй полицейский.

Тэд подошел к двери в свой кабинет и отпер ее ключом.

— На самом деле он более собран, чем кажется, — сказал он и открыл дверь.

Пока Тэд не включил верхний свет, он не замечал, что Харрисон-или-Гарриман стоит рядом с ним, сунув руку в карман своей спортивной куртки, сшитой явно на заказ — для «высоких парней». На мгновение Тэд ощутил прилив запоздалого страха, но, конечно же, кабинет был пуст и так аккуратно прибран после годового бардака и неразберихи, что выглядел каким-то нежилым.

Без всякой на то разумной причины на него вдруг накатила волна неожиданной и почти болезненной тоски, пустоты и чувства утраты, сменившаяся глубокой и какой-то неясной грустью. Она была похожа на сон. Он чувствовал себя так, словно пришел сюда попрощаться.

Перестань валять дурака, сказал он самому себе, и другая часть его мозга тихо возразила: за последней чертой, Тэд. Ты за последней чертой, и я думаю, ты совершил большую ошибку, даже не попытавшись сделать то, что парень хотел от тебя. Ведь даже краткая передышка — все же лучше, чем никакой.

— Если хотите кофе, можете налить себе по чашке в общей комнате, — сказал он. — Раз Рауль здесь, то кофейник полный.

— Где это? — спросил напарник Харрисона-или-Гарримана.

— По другую сторону холла, третья дверь, — объяснил Тэд, отпирая ящик с папками. Он обернулся и одарил их улыбкой, правда, вышла она какой-то кривой. — Думаю, вы услышите, если я начну кричать.

— Главное, вы начните, если что-нибудь произойдет, — сказал Харрисон-или-Гарриман.

— Ладно.

— Я мог бы послать Манчестера за кофе, — сказал Харрисон-или-Гарриман, — но у меня такое чувство, что вам хотелось бы немного побыть одному.

— Ну… в общем, да. Раз уж вы сами сказали.

— Это нормально, мистер Бюмонт, — он очень серьезно посмотрел на Тэда, и неожиданно Тэд вспомнил, что его зовут Харрисон. Как того, из «Битлов». Глупо, что он забыл. — Только не забывайте, что те люди в Нью-Йорке погибли от слишком большой дозы одиночества.

Да? А я думал, Филлис Майерс и Рик Коули погибли в обществе полицейских. Он хотел произнести это вслух, но не стал. В конце концов эти ребята лишь стараются выполнить свой долг.

— Расслабьтесь, патрульный Харрисон, — произнес он. — В здании сегодня так тихо, что можно услыхать даже идущего босиком.

— Ладно. Мы будем с той стороны холла, в этой, как-там-она-у-вас-называется?

— Общая комната.

— Точно.

Они ушли, а Тэд раскрыл папку с надписью: «Заявки на факультатив». Но мысли его упрямо возвращались к еле заметному, но явному подмигиванию Рауля Де-Лессепса. И к тому голосу внутри, который говорил ему, что он заступил за последнюю черту и перешел на темную сторону. Сторону, где обретались и разгуливали монстры.

4

Телефон стоял на столе и молчал.

Давай, подумал он, кладя папку с заявками на стол, рядом с его университетской Ай-Би-Эм-селектрик. Давай же, ну давай, я здесь, стою рядом с телефоном и его никто не прослушивает. Давай, Джордж, звони, трезвонь, стращай меня.

Но телефон стоял молча.

Он поймал себя на том, что разглядывает ящик, который был не частично опорожнен, а совершенно пуст. Машинально он вытащил из него все папки, а не только дела тех студентов, которые подали заявки на курс художественной литературы. Вытащил даже ксероксы тех, кто желал изучить преобразовательную грамматику — это, по меткому выражению Ноэма Чомски, Евангелие, переведенное Деканом Мертвой Трубки Раулем Де-Лессепсом.

Тэд подошел к двери и выглянул в коридор. Харрисон и Манчестер, стоя в дверях общей комнаты отдела, пили кофе. В их окорокоподобных кулаках здоровые кружки выглядели как декоративные чашечки. Тэд поднял руку. Харрисон махнул своей в ответ и спросил, долго ли он еще задержится здесь.

— Пять минут, — ответил Тэд, и оба полицейских кивнули.

Он вернулся к своему столу, отделил заявки на свои занятия от остальных бумаг и начал перекладывать последние обратно в ящик, делая это как можно медленнее, чтобы дать телефону время на звонок. Но телефон по-прежнему молчал. Он услышал один звонок где-то далеко внизу — трель его была приглушена закрытой дверью и вообще прозвучала как-то призрачно в необычной летней тишине здания. Может быть, Джордж набрал неправильный номер, подумал он и тут же издал смешок. Все оказалось проще — Джордж и не собирался звонить. Тэд просто ошибся, свалял дурака. У Джорджа явно был какой-то другой трюк в запасе. Чему тут удивляться? Трюки — specialite de la maison Джорджа Старка. И все же он был так уверен, так чертовски уверен, что…

— Таддеус?

Он подпрыгнул, едва не рассыпав содержимое последней полудюжины папок по полу. Уверившись в том, что они не выскользнут у него из рук, он обернулся. Прямо в двери стоял Рауль Де-Лессепс. Его огромная трубка всунулась в комнату, как горизонтально торчащий перископ.

— Извини, — сказал Тэд, — ты так неожиданно влетел, Рауль. Я в мыслях был за тысячу миль отсюда.

— Кто-то звонит тебе по моему телефону, — дружелюбно сообщил Рауль. — Наверно, неправильно набрал номер. Удачно вышло, что я еще не ушел.

Тэд ощутил медленные, тяжелые удары собственного сердца — словно в груди у него был спрятан барабан и кто-то начал со строго отмеренной силой бить в него.

— Да, — сказал Тэд. — Вышло очень удачно.

Рауль поднял на него взгляд. Голубые глаза под припухшими и слегка покрасневшими веками смотрели так живо-вопросительно, что взгляд получился почти грубым и совсем не соответствующим его веселому, болтливому, профессорско-рассеянному тону, которым он спросил:

— У тебя все в порядке, Таддеус?

Нет, Рауль, мысленно ответил Тэд. Все эти дни где-то бродит сумасшедший убийца, который отчасти — я сам, который может порой завладеть моим телом и заставить меня делать смешные штуки, например, втыкать в самого себя карандаши, и я считаю каждый день, когда мне удается не сойти с ума, своей маленькой победой. Но я не могу поделиться с тобой этой реальностью, никак не могу, дорогой мой приятель.

— В порядке? А почему что-то должно быть не в порядке? — проговорил он вслух.

— Кажется, я улавливаю слабый, но явственный запах иронии, а, Тэд?

— Ты ошибаешься.

— Правда? Почему же ты похож на оленя, попавшего в свет фар?

— Рауль…

— И тот человек, с которым я только что разговаривал, похож на продавца, с которым ты договариваешься о сделке по телефону лишь затем, чтобы избавиться от его личного визита к тебе домой.

— Ничего подобного, Рауль.

— Ну, хорошо, — произнес тот без особой убежденности.

Тэд вышел из своего кабинета и направился вниз по коридору к кабинету Рауля.

— Вы куда? — окликнул его сзади Харрисон.

— Кто-то позвонил мне в кабинет Рауля, — объяснил он. — Все номера здесь идут последовательно, и парень, наверно, по ошибке набрал не ту цифру.

— И как раз застал единственного находящегося здесь другого профессора? — скептически спросил Харрисон.

Тэд пожал плечами и продолжил свой путь.

Кабинет Рауля Де-Лессепса был уютным, неприбранным и все еще наполненным запахом его трубки — два года воздержания не перевешивали тридцати лет потакания своей привычке. Главное место занимала доска для метания стрел с пришпиленной к ней фотографией Рональда Рейгана. Огромный том «Американского фольклора» Франклина Баррингера лежал раскрытым на письменном столе. Телефонная трубка была снята и лежала на стопке голубых бланков. Тэд почувствовал, как прежний страх охватывает его, окутывает и сжимает его всего знакомой удушливой хваткой. Он повернул голову в полной уверенности, что сейчас увидит всех троих — Рауля, Харрисона и Манчестера, — выстроившихся в дверях, как воробьи на телеграфных проводах. Но дверной проем был пуст, а из коридора слышался мягкий шелест голоса Рауля. Он задержал сторожевых псов Тэда, и Тэд сомневался, что Рауль сделал это случайно.

Он поднял трубку и сказал:

— Привет, Джордж.

— Ты получил свою неделю, — произнес голос на другом конце провода. Это был голос Старка, но Тэду пришло в голову, что вряд ли голосовые отпечатки совпали бы так точно, будь они сняты с этого их разговора. Голос Старка был другим. Он стал грубым и хриплым, словно голос человека, слишком долго оравшего на каком-то спортивном матче. — Ты получил свою неделю. И ты палец о палец не ударил.

— Ты прав, — сказал Тэд. Ему стало жутко холодно и пришлось приложить все силы, чтобы не дрожать. Кажется, этот холод исходил от самого телефонного аппарата, просачиваясь сквозь дырочки наушника крошечными льдинками. Но он еще и здорово разозлился. — Я и не собираюсь этого делать, Джордж. Неделя, месяц, десять лет — мне все едино. Почему бы тебе не принять это? Ты мертв и мертвым останешься.

— Ты ошибаешься, старина. И если не хочешь ошибиться смертельно, давай начинай.

— Знаешь, как звучит твой голос, Джордж? — спросил Тэд. — Он звучит так, словно ты распадаешься. Вот почему ты хочешь, чтобы я снова стал писать, верно? Потеря спайки — так ты написал. С тобой происходит биологический распад, так? И осталось недолго до того, как ты просто развалишься на кусочки, как волшебная карета Золушки.

— Все это тебя не касается, Тэд, — ответил хриплый голос. От хриплого скрежета он переходил к шипящему звуку, похожему на ссыпающийся из фургона на мостовую гравий, потом сползал на скрипящий шепот — словно голосовые связки отказывались функционировать через каждые две-три фразы, — а потом снова возвращался к скрежету. — Все, что происходит со мной, это не твое дело. Для тебя это лишь повод отвлечься, дружок. Лучше берись за дело до ночи, или тебе придется очень пожалеть, сукин ты сын. И не одному тебе.

— Я не…

Щелк! Старк исчез. Секунду Тэд задумчиво смотрел на телефонную трубку, а потом положил ее на место. Когда он обернулся, то увидел стоявших в дверях Харрисона и Манчестера.

5

— Кто это был? — спросил Манчестер.

— Студент, — сказал Тэд. В этот момент он даже не отдавал себе отчет в том, почему лжет. Единственное, в чем он отдавал себе отчет, это в жутком предчувствии где-то глубоко внутри. — Просто студент, как я и предполагал.

— Откуда он знал, что вы здесь? — спросил Харрисон. — И как получилось, что он позвонил по телефону этого джентльмена?

— Сдаюсь, — покорно произнес Тэд. — Я тайный русский агент. А это на самом деле был мой связной. Сопротивления оказывать не стану.

Харрисон не разозлился — во всяком случае не показал вида. Тот усталый взгляд, каким он окинул Тэда был куда более красноречив, чем злость.

— Мистер Бюмонт, мы стараемся оказать помощь вам и вашей жене. Я понимаю, как чертовски неудобно иметь на хвосте несколько ребят, таскающихся за вами, куда бы вы ни пошли, но мы действительно стараемся вам помочь.

Тэд ощутил укол стыда, но… укол недостаточный, чтобы сказать правду. Поганое предчувствие не проходило — почти уверенность в том, что все будет плохо или что все уже очень плохо. И еще кое-что. Легкая дрожь прошла по коже. Какой-то ползучий зуд под кожей. Что-то слегка сдавило виски. Это были не воробьи; по крайней мере он не думал о них. Но все равно некий внутренний барометр, о существовании которого он и не подозревал, падал. Он испытывал такое чувство не впервые. Нечто похожее, хотя не такой силы, он ощущал на пути к магазинчику Дэйва восемь дней назад. Примерно то же он чувствовал, перебирая папки у себя в кабинете, — что-то вроде слабого нервного возбуждения.

Это Старк, подумал он. Каким-то образом он сейчас с тобой, в тебе. Он наблюдает. Если ты скажешь что-то не то, он узнает. И кто-то будет страдать.

— Простите, — сказал он и увидел, что Рауль Де-Лессепс стоит позади двух полицейских и наблюдает за ним своими спокойными глазами, в которых отражается любопытство и легкое беспокойство. Ему придется начать лгать сейчас, и ложь пришла ему на ум так легко и естественно, что, быть может, пронеслось у него в голове, ее вложил туда сам Старк. Он не был полностью уверен, что Рауль подыграет ему, но беспокоиться об этом уже поздно. — Я, видимо, уже на пределе.

— Можно понять, — кивнул Харрисон, — я просто хочу, чтобы вы помнили, мистер Бюмонт, мы — не враги вам.

— Парень, который звонил, знал, что я здесь, потому что он выходил из книжного магазина, как раз когда я подъезжал. Он хотел выяснить, буду ли я вести летний курс по художественной литературе. Факультетский телефонный справочник разделен по отделам, сотрудники каждого отдела записаны в алфавитном порядке. Шрифт там очень мелкий, это может подтвердить вам каждый, кто хоть раз пользовался справочником.

— Очень неудобная книжица, — согласился Рауль, возясь со своей трубкой. Оба полицейских на мгновение удивительно обернулись к нему. Рауль одарил их совиным взглядом и церемонным кивком.

— Рауль идет сразу за мной в списке, — сказал Тэд. — В этом году у нас нет ни одного сотрудника, чья фамилия была бы между нами, — он бросил быстрый взгляд на Рауля, но тот вертел в руках трубку, и все его внимание, казалось, было сосредоточено на обгоревшем черном мундштуке. Вот почему, — закончил Тэд, — мне всегда приходится отвечать на звонки к нему, а ему — на мои. Я объяснил этому парню, что ему не повезло: до осени я на отдыхе.

Итак, ему удалось. Он чувствовал, что, быть может, слегка переусердствовал в деталях, но главное заключалось в том, когда Харрисон и Манчестер подошли к двери кабинета Рауля и сколько им удалось расслышать. Студентам, желающим записаться на летний курс по литературе, обычно не говорят, что они переживают биологический распад и очень скоро развалятся на куски.

— Хотелось бы мне отдохнуть до осени, — вздохнул Манчестер. — Вы закончили ваши дела, мистер Бюмонт?

Тэд испустил незаметный вздох облегчения.

— Мне надо только положить на место папки, которые больше не понадобятся, — сказал он. И записку надо написать, записку секретарше, напомнил он себе.

— Да, и еще мне надо написать записку миссис Фентон, — услышал он собственный голос. Он понятия не имел, зачем говорит это, а знал лишь то, что он должен это сказать. — Она — секретарша английского отделения.

— Мы успеем выпить еще по чашке кофе? — спросил Манчестер.

— Конечно. И даже съесть печенье, если орды варваров хоть что-то оставили, — сказал Тэд. Чувствуя, что события вышли из-под контроля, что все идет не так — чем дальше, тем хуже, — вновь охватило его с уверенной силой. Оставить записку миссис Фентон? О, Господи Иисусе, это вообще смеху подобно. Рауль, наверно, подавился собственной трубкой.

Когда Тэд вышел из кабинета, Рауль спросил:

— Могу я поговорить с тобой минутку, Таддеус?

— Конечно, — сказал Тэд. Он хотел было попросить Харрисона и Манчестера оставить их наедине и сказать, что он скоро придет, но сообразил — с неохотой — что вряд ли стоит обращаться с такой просьбой, если хочешь избежать подозрений. Харрисон-то уж во всяком случае навострил свою антенну. Может, не на полную длину, но близко.

Как бы там ни было, но лучше просто промолчать. Когда он повернулся к Раулю, Харрисон и Манчестер неторопливо двинулись по коридору. Харрисон негромко сказал что-то своему напарнику, а потом встал в дверях общей комнаты, пока Манчестер отправился на поиски печенья. Харрисон держал Тэда и Рауля в поле своего зрения, но Тэд полагал, что они за пределами его слуха.

— Недурная была басня насчет факультетского справочника, — заметил Рауль, снова засунув в рот обгрызанный мундштук своей трубки. — Думаю, у тебя много общего с той девчонкой из «Открытого окна» — Саки, Таддеус… Оказывается, ты крупный специалист по пению романсов.

— Рауль, это не то, что ты думаешь.

— Я и понятия не имею, что это, — мягко сказал Рауль. — И хотя я не лишен простого человеческого любопытства, я не уверен, что, действительно, хотел бы знать.

Тэд слабо улыбнулся.

— Но в чем я совершенно уверен, это в том, что ты нарочно упустил Гонзо Тома Кэрролла. Он хоть и вышел на пенсию, но когда я последний раз листал факультетский справочник, его фамилия стояла как раз между нашими.

— Рауль, я лучше пойду.

— Действительно, — кивнул Рауль, — тебе же надо написать записку миссис Фентон.

Тэд почувствовал, как у него начинают гореть щеки. Алтея Фентон, работавшая секретаршей английского отделения с 1961 года, умерла в апреле от рака пищевода.

— Я задержал тебя лишь затем, — продолжал Рауль, — чтобы сказать, что я, кажется, отыскал для тебя то, чем ты интересовался. Про воробьев.

Тэд ощутил тяжелый толчок собственного сердца.

— Что ты имеешь в виду?

Рауль провел Тэда обратно в свой кабинет и взял в руки «Американский фольклор» Баррингера.

— Воробьи, гагары и особенно козодои — психопомы, — заявил он не без некоторого триумфа в голосе. — Я знал, что про козодоев что-то должно быть.

— Психопомы? — неуверенно переспросил Тэд.

— Это от греческого, — пояснил Рауль, — означает: те, кто ведут. В данном случае, это те, кто провожает человеческие души из страны живых в страну мертвых и обратно. Если верить Баррингеру, гагары и козодои — проводники живых, говорят, они собираются в местах, где вскоре должна произойти смерть. Они вовсе не несут дурного знамения. Их дело — сопровождать души недавно умерших к правильному месту в загробной жизни, — он пристально взглянул на Тэда. — Сборища воробьев куда более знаменательны, во всяком случае по Баррингеру. Говорят, что воробьи — проводники покойников.

— А это означает…

— А это означает, что их дело — сопровождать заблудшие души, стремящиеся попасть в страну живых. Другими словами, они — предвестники живых мертвецов.

Рауль вынул трубку изо рта и со значением взглянул на Тэда.

— Не знаю, в какой ситуации ты оказался, Таддеус, но, думаю, тебе следует соблюдать осторожность. Предельную осторожность. Ты похож на человека, попавшего в беду. Если я могу что-то для тебя сделать, пожалуйста, скажи.

— Я очень благодарен тебе, Рауль. Ты уже делаешь все, на что я мог только надеяться, тем, что просто держишь язык за зубами.

— Уж в этом ты нашел бы общий язык с моими студентами, — усмехнувшись, произнес Рауль, но в его теплом взгляде читалась тревога и забота. — Ты будешь осторожным?

— Постараюсь.

— Таддеус, но если эти люди следуют за тобой, чтобы помочь тебе в этом старании, быть может, разумнее было бы оказать им доверие.

Было бы замечательно, если бы он мог это сделать, но дело тут не в его доверии. Решись он и впрямь открыть рот, доверия ему они оказали бы очень мало. И даже если бы он действительно решился довериться Харрисону и Манчестеру настолько, чтобы поговорить с ними об этом, он все равно не посмел бы ничего сказать, пока у него под кожей не исчезнет это ползающее и сосущее чувство. Потому что Джордж Старк следит за ним. И потому что он преступил последнюю черту.

— Спасибо, Рауль.

Рауль кивнул, еще раз посоветовал ему быть осторожным и уселся за свой письменный стол.

Тэд вернулся к себе в кабинет.

6

И, конечно, мне нужно написать записку миссис Фентон, подумал Тэд.

Он перестал складывать в ящик оставшиеся папки, которые вытащил по ошибке, и взглянул на свою бежевую Ай-Би-Эм-селектрик. Совсем недавно его, словно под гипнозом, начало тянуть ко всем пишущим предметам, большим и маленьким. На прошлой неделе он не раз задумывался, нет ли внутри каждого из них своего отдельного варианта Тэда Бюмонта — вроде злых духов, выглядывающих из горлышек бутылок.

Я должен написать записку миссис Фентон.

Но в наше время, чтобы связаться с миссис Фентон, которая варила такой крепкий кофе, что, казалось, он выскочит из чашки и начнет бегать и прыгать, лучше воспользоваться не пишущей машинкой, а доской Оуиджа и… Почему он вообще произнес это? Никакой миссис Фентон у него и в мыслях не было.

Тэд сунул последнюю папку в ящик, закрыл его и взглянул на свою левую руку. Там, под повязкой, слой плоти между большим и указательным пальцами вдруг стал гореть и чесаться. Он потер руку о штанину, но от этого рука стала чесаться еще сильнее. А потом начала еще и пульсировать. Ощущение глубокого жара внутри нее усилилось.

Он глянул в окно кабинета.

Телеграфные провода на противоположной стороне бульвара Беннет были усеяны воробьями. Воробьи облепили крышу госпиталя, а пока он смотрел, новая стая приземлилась на один из теннисных кортов.

Казалось, они все смотрят на него.

Психопомы, подумал он. Вестники живых мертвецов.

Стая воробьев, как циклон, слетела с деревьев и опустилась на крышу Беннет-Холла.

— Нет, — дрожащим голосом прошептал Тэд. Его спина покрылась гусиной кожей. Рука горела и чесалась.

Пишущая машинка.

Он мог избавиться от воробьев и от безумной, обжигающей чесотки только с ее помощью.

Я должен написать записку миссис Фентон, стучало в висках.

Лучше берись за дело до ночи, или тебе придется очень пожалеть, сукин ты сын. И не одному тебе.

Скребущее, ползущее ощущение под кожей усилилось. Оно волнами исходило из раны в руке. Глазные яблоки, казалось, пульсировали в такт с этими волнами. А своим внутренним, мысленным взором он увидел воробьев: то была риджуэйская часть Бергенфилда; Риджуэй под мягким, белым весенним солнцем; 1960-й год; весь мир словно вымер, кроме этих жутких самых простых и обычных птиц, этих психопом, и стоило ему разглядеть их получше, как они все, словно по команде, взвились в воздух. Небо потемнело от их огромной колышущейся массы. Воробьи снова летали.

За окном кабинета Тэда воробьи, сидящие на проводах, на крыше госпиталя и на крыше Беннет-Холла разом взлетели с громким хлопаньем крыльев. Несколько студентов, гуляющих на площади, остановились и проводили взглядами взмывшие стаи птиц, исчезающие на западе.

Тэд этого не видел. Он не видел ничего, кроме страны его детства, каким-то образом превратившейся в тусклую, мертвую страну забытья. Он сидел перед пишущей машинкой, все глубже и глубже погружаясь в сумерки транса. И все же одна мысль оставалась ясной. Старая лиса Джордж мог заставить его сесть и начать нажимать клавиши Ай-Би-Эм, это — да, но что бы там ни было, он не станет писать книгу, и… если он удержится от этого, старая лиса Джордж или распадется на части, или просто-напросто сгинет, как пламя задутой свечки. Это он знал точно. Это он чувствовал.

Его рука теперь, казалось, билась в судороге, и он чувствовал, что если бы он мог ее видеть, она выглядела бы, как лапка персонажа мультиков — может быть, Братца Волка, — которого ударили кувалдой. То была не боль, а скорее ощущение, что я-вот-вот-сойду-с-ума, — такое бывает, когда начинает чесаться место, до которого никак не можешь дотянуться. Чешется не поверхность, а где-то глубже, и чешется так, что приходится стискивать зубы.

Но даже это ощущение казалось далеким и неважным теперь, когда он сидел за пишущей машинкой.

7

В тот момент, когда он включил машинку, чесотка исчезла, и… вместе с ней исчезло и видение воробьев.

Однако транс продолжался, и в центре его существовало какое-то четкое повеление: что-то необходимо было написать, и он ощущал, как все его тело вопиет ему же, чтобы он начал это делать, сделал и наконец покончил с этим. В каком-то смысле это было гораздо хуже, чем видение воробьев или чешущаяся ладонь. Эта чесотка исходила из самых глубин его сознания.

Он заправил в машинку лист бумаги и на мгновение замер, ощутив себя страшно далеким и потерянным. Потом он опустил пальцы в исходную позицию для печатания вслепую — на средний ряд клавиш, — хотя бросил печатать вслепую много лет назад. Пальцы дрогнули, а потом убрались — все, кроме указательных. Оказывается, Джордж Старк печатал точно так же, как и сам Тэд, — по-любительски, двумя пальцами. Ну, разумеется, — ведь машинка не была его стихией.

Когда он двигал пальцами левой руки, возникал отдаленный отзвук боли — и только. Его указательные пальцы печатали медленно, но потребовалось очень немного времени, чтобы на белом листе появилась фраза. Она была сухой и предельно краткой. Печатающий «шарик» повертелся и оттиснул прописными готическими буквами пять слов:

УГАДАЙ, ОТКУДА Я ЗВОНИЛ, ТЭД?

Неожиданно к нему вернулось зрение и окружающая реальность предстала перед ним в резком фокусе. Никогда в жизни он не испытывал подобного отчаяния и ужаса. О, Господи, ну конечно, это было так ясно, так очевидно.

Сукин сын звонил из моего дома! Он схватил Лиз и близнецов!

Тэд начал вставать из-за стола, не имея понятия, куда намерен идти. Он даже не отдавал себе отчет в том, что встает, пока рука не полыхнула больно, как тлеющий факел, которым резко взмахнули в воздухе, чтобы вызвать яркую вспышку огня. Он оскалил зубы и испустил глухой стон, потом рухнул обратно в кресло, за пишущую машинку, и… Не успел он осознать, что происходит, как его пальцы вновь легли на клавиши и стали нажимать их.

На этот раз шесть слов:

ПОПРОБУЙ СКАЗАТЬ КОМУ-НИБУДЬ, И ОНИ ПОКОЙНИКИ.

Он тупо уставился на написанное. Как только он отстучал последнее «И», вдруг все как отрезало — словно он был электрической лампочкой и кто-то выдернул штепсель из розетки. Ни боли в руке, ни чесотки. Ни неприятного ощущения ползания под кожей.

Птицы исчезли. Пропало смутное ощущение оцепенения. С ним пропал и Старк.

Разве он пропал в реальной жизни? Нет, не пропал. Пока Тэда не было, Старк завладел его домом. Двое патрульных штата Мэн оставались наблюдать за ним, но это не имело никакого значения. Он был просто дураком, полным кретином, если поверил, что несколько полицейских могут иметь хоть какое-то значение. Да хоть бы там была бригада зеленых беретов из группы «Дельта» — какая разница? Джордж Старк — не человек, он был чем-то вроде «тигра» — нацистского танка, лишь внешне принявшего человеческий облик.

— Как дела? — послышался у него за спиной голос Харрисона.

Тэд подпрыгнул, словно кто-то воткнул ему сзади в шею булавку, и… это заставило его вспомнить о Фредерике Клаусоне — да-да, Клаусоне, который влез туда, куда не надо и… рассказав то, что знает, подписал себе смертный приговор.

ПОПРОБУЙ СКАЗАТЬ КОМУ-НИБУДЬ, И ОНИ ПОКОЙНИКИ,

— бросилось ему в глаза на листе бумаги, заправленном в пишущую машинку.

Он протянул руку, вытащил лист и скомкал его. Проделывая это, он не стал оборачиваться, чтобы посмотреть, как близко от него стоит Харрисон, — обернуться было бы непростительной ошибкой. Он пытался выглядеть беззаботным, хотя чувствовал себя отнюдь не так. Ему казалось, что он сходит с ума. Он ждал, что Харрисон спросит, что он тут печатал и почему с такой поспешностью вытащил лист бумаги из машинки. Но Харрисон молчал, и тогда заговорил Тэд:

— Пожалуй, все, — сказал он. — Черт с ней, с запиской. В любом случае я верну эти бумаги раньше, чем миссис Фентон их хватится.

Это уж по крайней мере было чистой правдой, разве что Алтея Фентон решит спуститься с небес. Он встал, моля Бога, чтобы ноги его не подвели и не заставили рухнуть обратно в кресло. С облегчением он увидел, что Харрисон стоит в дверях и даже не смотрит на него. Секунду назад Тэд готов был поклясться, что тот дышит ему в затылок, но Харрисон жевал печенье, глядя мимо Тэда в окно на нескольких студентов, бредущих через лужайку.

— Ну и ну, — заметил полицейский, — это местечко и вправду вымерло.

Как вымрет, быть может, и моя семья, еще до того, как я вернусь домой, мысленно продолжил Тэд.

— Чего мы ждем? — спросил он Харрисона. — Можем идти.

— Неплохая мысль.

Тэд направился к двери. Харрисон с удивлением посмотрел на него.

— Елки-палки, — сказал он, — может и в самом деле в этих анекдотах про профессорскую рассеянность что-то есть.

Уставившись на него, Тэд нервно поморгал, потом перевел взгляд ниже и заметил, что все еще сжимает в руке смятый комок бумаги. Он бросил его в мусорную корзину, но нетвердая рука подвела. Комок ударился о край и отскочил на пол. Он хотел нагнуться и поднять комок, но Харрисон опередил его. Подняв бумажный шарик, он стал небрежно перебрасывать его из одной руки в другую.

— Вы хотите уйти без тех бумаг, за которыми приходили? — спросил он и ткнул пальцем в перетянутую красной резинкой пачку заявок на курсы художественной литературы, лежащую рядом с пишущей машинкой, а потом снова принялся перебрасывать комок смятой бумаги с двумя последними посланиями Старка из одной руки в другую — левая-правая, правая-левая, туда-сюда, — следя за ним глазами. Тэду были видна часть строки: «АТЬ КОМУ-НИБУДЬ, И ОНИ ПОКОЙНИКИ».

— Ах эти. Спасибо.

Тэд взял заявки и едва не уронил их. Сейчас Харрисон развернет комок. Он сделает это, и хотя Старк в данный момент не следит за ним — в этом Тэд почему-то был уверен, — скоро он вернется. А когда вернется, то узнает. А когда узнает, сделает с Лиз и близнецами что-то неописуемое.

— Не стоит, — Харрисон кинул комок в мусорную корзину. Тот прокатился почти по всему ободку и очутился внутри. — Два очка, — сказал он и вышел в холл, чтобы Тэд мог запереть дверь.

8

Он спустился по лестнице на первый этаж со своим полицейским эскортом за спиной. Рауль Де-Лессепс высунулся из своего кабинета и пожелал ему — на тот случай, если они больше не увидятся, — хорошо провести лето. Тэд пожелал ему того же тоном, который, по крайней мере на его слух, звучал вполне нормально. Он чувствовал себя так, словно двигается на автопилоте. Это чувство не покидало его до того момента, как он сел в свою машину. Бросив бумаги на сиденье рядом с собой, он вдруг заметил на другой стороне стоянки платный телефон-автомат.

— Я позвоню жене, — сказал он Харрисону, — спрошу, не нужно ли чего-нибудь купить.

— Сделали бы это наверху, — заметил Манчестер, — сэкономили бы четвертак.

— Забыл, — сказал Тэд, — наверно, в анекдотах о профессорах что-то все-таки есть.

Двое легавых довольно переглянулись и забрались в «плимут», где можно было включить кондиционер и наблюдать за Тэдом под струйками холодного воздуха.

Тэд чувствовал себя так, словно все его нутро было набито толченым стеклом. Он выудил четвертак из кармана и опустил его в прорезь. Рука у него дрожала, и вторую цифру он набрал неверно. Он повесил трубку, дождался, пока выскочит его четвертак, и попробовал еще раз. «Господи, — подумал он, — это как в ту ночь, когда умерла Мириам. Все снова, как в ту ночь».

Это было deja vu того сорта, без которого он вполне мог бы обойтись.

Со второй попытки он набрал номер правильно и так крепко прижал трубку к уху, что ему стало больно. Он постарался ослабить хватку. Нельзя, чтобы Харрисон и Манчестер заподозрили, что что-то не так — как бы там ни было, а этого допускать нельзя ни в коем случае. Но оказалось, мышцы заклинило и он просто не в силах их расслабить.

На первом же гудке Старк взял трубку:

— Тэд?

— Что ты с ними сделал? — слова выплюнулись, как сухие комки ваты. Издалека до Тэда доносились яростные вопли близнецов. Как ни странно, эти крики произвели на Тэда успокаивающий эффект. Это был не тот жуткий вопль, который издавала Уэнди, когда свалилась с лестницы: вопили от обиды, от злости, но не от боли.

Но Лиз… Где же Лиз?

— Ничегошеньки, — ответил Старк. — Как ты сам можешь слышать. Я не тронул ни единого волоска на их драгоценных головках. Пока.

— Лиз, — произнес Тэд. Его вдруг захлестнул дикий страх, словно его засосало в огромную воронку холодного омута.

— Да? Что — Лиз? — дразнящий тон прозвучал кошмаром, от которого не было спасения.

— Дай ей трубку! — рявкнул Тэд. — Если хочешь, чтобы я написал хоть одно распроклятое слово под твоим именем, дай ей трубку! — и часть его мозга, не затронутая даже столь жутким страхом и яростью, предупредила: следи за своим лицом, Тэд; ты стоишь в пол-оборота к легавым; так не орут в трубку, когда звонят домой, спросить жену, не нужно ли ей свежих яиц.

— Тэд! Старина! — в голосе Старка звучала обида, но Тэда не покидала твердая, непоколебимая уверенность, что сукин сын издевается. — Как же ты погано обо мне Думаешь, приятель. Это же просто низко, сынок! Охлади нутро, вот она.

— Тэд? Тэд, это ты? — Голос у нее был торопливый и испуганный, но без паники. Почти.

— Да. Родная, с тобой все в порядке? И с малышами?

— Да, мы в порядке. Мы… — последнее слово прозвучало неясно. Тэд слышал, как ублюдок что-то говорит ей, но не разобрал, что именно. Она сказала: «Да. Ладно» — и снова повернулась к трубке. Теперь она едва не рыдала. — Тэд, тебе придется сделать то, что он хочет.

— Да. Я знаю.

— Но он хочет, чтобы я сказала тебе, что ты не можешь это сделать здесь. Сюда скоро приедет полиция. Он… Тэд, он говорит, что убил тех двоих, которые следили за домом.

Тэд закрыл глаза.

— Я не знаю, как он это сделал, но он сказал, что убил, и… я… я верю ему, — теперь она действительно плакала. Стараясь сдержать слезы, зная, что это расстроит Тэда, и понимая, что если он расстроится, то может сделать что-то опасное. Он стиснул трубку, прижал к уху и постарался принять беззаботный вид.

Старк снова что-то забормотал вдалеке. И Тэд уловил одно слово: сотрудничество. Невероятно. Невероятно, мать его…

— Он собирается забрать нас отсюда, — сказала она. — Говорит, что ты знаешь, куда мы поедем. Помнишь тетю Марту? Он говорит, что ты должен избавиться от тех людей, которые с тобой. Говорит, он знает, что ты можешь это сделать, потому что он смог бы. Он хочет, чтобы ты присоединился к нам, когда стемнеет. Он говорит… — она испуганно всхлипнула, едва не издав сдавленное рыдание, но сумела подавить его. — Он говорит, что ты будешь сотрудничать с ним, что у вас двоих получится самая лучшая книга. Он…

Бормотание, бормотание, бормотание.

Ох, как же Тэду хотелось сдавить пальцами проклятую шею Джорджа Старка и давить до тех пор, пока пальцы не пройдут сквозь шкуру и не вонзятся сукину сыну прямо в глотку.

— Он говорит, что Алексис Машина восстал из мертвых и теперь он сильнее, чем прежде, — а потом на крике. — Пожалуйста, сделай то, что он хочет, Тэд! У него пистолеты! И у него паяльная лампа! Маленький паяльник! Он говорит, что если ты попробуешь выкинуть какую-нибудь…

— Лиз…

— Тэд, пожалуйста, сделай то, что он сказал!

Ее голос отдалился и пропал, когда Старк забрал у нее трубку.

— Скажи мне кое-что, Тэд, — произнес Старк, и сейчас в его тоне не было издевки. Он был очень серьезен. — Скажи мне кое-что, и лучше тебе сделать так, чтобы это прозвучало достоверно и искренно, приятель, или они заплатят за это. Ты меня понимаешь?

— Да.

— Точно? Учти, она говорила правду про паяльник.

— Да. Да, будь оно проклято!

— Что она имела в виду, когда напомнила тебе про тетю Марту? Кто это, мать ее, такая? Тэд, это было что-то вроде шифра? Она хотела запудрить мне мозги?

Тэд вдруг увидел жизни своей жены и детей, подвешенными на тоненьком волоске. То была не метафора, а нечто, что он мог и впрямь видеть. Волосок был цвета голубого льда — тоненькая паутинка, едва заметная среди вечности, где висела. Теперь все сводилось к двум моментам: что он скажет и чему поверит Джордж Старк?

— С телефонов снята записывающая аппаратура?

— Конечно, снята! — сказал Старк. — За кого ты меня принимаешь, Тэд?

— А Лиз знала об этом, когда ты дал ей трубку?

Последовала пауза, а потом Старк сказал:

— Ей достаточно было взглянуть. Эти чертовы проводки валяются на полу.

— Но она сделала это? Она смотрела туда?

— Не виляй, Тэд, говори по делу.

— Она пыталась сказать мне, куда вы собираетесь, не произнося этого вслух, — объяснил ему Тэд терпеливым тоном лектора — терпеливым, но слегка снисходительным.

Он не мог определить наверняка, удался ему этот тон или нет, но полагал, что Джордж тем или иным способом даст ему знать это, причем очень скоро.

— Она имела в виду летний дом. В Кастл-Роке. Марта Теллфорд — тетка Лиз. Каждый раз, когда она звонила и предупреждала, что собирается навестить нас, мы мечтали убежать в Кастл-Рок, спрятаться в летнем домике и дожидаться там, пока она не умрет. Итак, я произнес это вслух, и если телефон прослушивается без проводов, то тут уже твои трудности, Джордж.

Обливаясь потом, он ждал, поверит ли в это Старк или… Тоненький волосок, который отделяет тех, кого он любит, от вечности, оборвется.

— Он не прослушивается, — наконец сказал Старк, и голос его звучал спокойно. Тэд удержался от непреодолимого желания облокотиться на стенку телефонной будки и с облегчением закрыть глаза. Если я когда-нибудь вновь увижу тебя, Лиз, подумал он, я сверну тебе шею за такую безумную попытку. Однако в глубине души он прекрасно знал, что, если ему снова доведется увидеть ее, первое, что он сделает, это станет целовать, пока у нее не оборвется дыхание.

— Не трогай их, — сказал он в трубку. — Пожалуйста, не трогай их. Я сделаю все, что ты хочешь.

— О, я это знаю. Знаю, что сделаешь, Тэд. И мы сделаем это вместе. По крайней мере начнем. Приступай к делу. Стряхни с хвоста своих сторожевых псов и тащи свою задницу в Кастл-Рок. Двигай туда как можно быстрее, но не так быстро, чтобы привлекать к себе внимание. Это было бы ошибкой. Можешь попробовать махнуться с кем-нибудь тачками, но это уже детали, и я оставляю их на твое усмотрение — в конце концов, это ведь ты у нас выдумщик. Будь там до темноты, если хочешь застать их в живых. Не пытайся меня наколоть. Ты усек? Не пытайся меня наколоть и не вздумай выкидывать никакие фортели.

— Не буду.

— Это верно. Не будешь. Ты сыграешь по правилам, старина. А если заартачишься — то найдешь здесь одни только трупы и пленку с голосом твоей жены, где она будет проклинать твое имя перед смертью.

Раздался щелчок. Связь оборвалась.

9

Когда он уселся в свой «сабербан», Манчестер приоткрыл окошко «плимута» и спросил, все ли в порядке дома. По его глазам Тэд мог судить, что это не просто праздный голос. Парень все-таки углядел что-то в его лице, но… с этим все уладится. Тэд решил, что с этим он справится. Он ведь в конце концов выдумщик, и, казалось, мысли его сейчас летят со страшной скоростью, как пулеподобный японский экспресс. Снова встал вопрос: лгать или говорить правду. И как прежде, выбора по сути дела не было.

— Все нормально, — сказал он естественным и небрежным тоном. — Малыши капризничают. От этого и у Лиз маленькие капризы. — Он слегка повысил голос: — Вы, ребята, ведете себя как-то суетливо, с тех пор как мы выехали из дому. Может, что-то происходит, о чем мне тоже не худо бы знать, а?

Даже в этой отчаянной ситуации у него хватило рассудка, чтобы ощутить слабый укол совести. Что-то действительно происходило, но… это он знал, что именно — знал и молчал.

— Нет, — сказал сидевший за рулем Харрисон, нагибаясь и выглядывая из-за спины своего напарника. — Мы никак не можем связаться с Чаттертоном и Эддингсом, которые у дома. Может, они зашли внутрь.

— Лиз сказала, она только что заварила им холодный чай, — беззаботным тоном соврал Тэд.

— Вон оно что, — протянул Харрисон и улыбнулся Тэду, который вновь ощутил резкий укол совести. — Может, и нам останется, когда вернемся, а?

— Все возможно, — сказал Тэд, захлопнув дверцу машины. Рукой, казалось, обладавшей не большей чувствительностью, чем кусок деревяшки, он вставил ключ зажигания. В голове у него сложным и не очень приятным узором вертелись вопросы. Уехали ли Старк с его семьей в Кастл-Рок? Он надеялся на это — он хотел, чтобы они были уже далеко, прежде чем известие о том, что его родные схвачены, разойдется по полицейским каналам связи. Если они в машине Лиз и кто-то заметил ее или если они еще не выехали из Ладлоу, дело может обернуться плохо. Смертельно. Была какая-то жуткая ирония в том, что ему приходилось надеяться на способность Старка улизнуть от преследователей, но не он выбирал ситуацию, в которой очутился.

Кстати, насчет улизнуть — как он собирается оторваться от Харрисона и Манчестера? Еще один хороший вопрос. Дать по газам и уйти на своем «сабербане» — нет, так ничего не выйдет. Их «плимут» был похож на старую собаку — с его пыльными боками и вытертой резиной на протекторах, — но ровное урчание двигателя свидетельствовало о том, что пес этот — гончая. Он подумал, что может сбросить их в кювет — у него даже возникла идея, где и как это сделать, — но как потом ухитриться, оставшись незамеченным, проскочить сто шестьдесят миль, отделяющих его от Рока?

Об этом он не имел ни малейшего понятия, но… знал лишь одно: как-то ему придется это сделать.

Помнишь тетю Марту?

Он накормил Старка чистым враньем о том, что означает эта фраза, и тот это вранье проглотил. Значит, ублюдок знает не все, что творится у Тэда в голове. Марта Теллфорд действительно была теткой Лиз, и они часто шутили, в основном в постели, о том, как они сбегут от нее, но сбегут в какие-нибудь экзотические места, вроде Арубы или Таити, потому что тетя Марта прекрасно знала о летнем доме в Кастл-Роке. Она навещала их там гораздо чаще, чем в Ладлоу. И любимым местом тети Марты Теллфорд в Кастл-Роке была мусорная свалка. Она обладала карточкой Охотничьей ассоциации и состояла исправным ее плательщиком, потому что обожала стрелять в крыс, что и проделывала на свалке, недалеко от их летнего дома.

— Если хочешь, чтобы она уехала, — вспомнил Тэд, как он однажды сказал Лиз, — тебе придется самой сказать ей об этом, — разговор начался тоже в постели, незадолго до окончания неизбежного визита тети Марты летом… 79-го или 80-го? Впрочем, вряд ли это имело значение. — Она твоя тетка. Кроме того, боюсь, если я скажу это ей, она наставит свой винчестер на меня.

Лиз ответила тогда:

— Не думаю, что кровное родство здесь поможет. У нее такой взгляд… — она шутливо передернула плечом, легла рядом, а потом — он вспомнил — захихикала, ткнув его пальцем в ребра. — Давай же. Бог трусов не любит. Скажи, что мы консерваторы, даже когда дело касается крыс на свалке. Тэд, пойди прямо к ней и скажи: «Выкатывайтесь, тетя Марта! Вы застрелили последнюю крысу на нашей свалке! Собирайте вещички и катитесь!»

Конечно, никто из них так и не велел тете Марте убираться вон; она продолжала совершать свои каждодневные рейды на свалку, где отстреливала крыс дюжинами (а иногда и чаек, как подозревал Тэд, когда крысы все прятались). Наконец настал тот благословенный день, когда Тэд отвез ее в аэропорт в Портланд и посадил на самолет в Элбэни. У ворот она, как обычно, крепко, по-мужски дважды тряхнула его руку — словно заканчивала деловую встречу, а не прощалась с родственником, — и сообщила, что, возможно, осчастливит их своим посещением в будущем году.

— Прекрасно постреляла, — сказала она, — кокнула дюжин шесть-семь этих говноедов.

Она так больше никогда и не возвращалась, хотя однажды все-таки чуть было не приехала (от угрозы того визита их спасло то, что, к счастью, в последнюю минуту она получила приглашение в Аризону, где, как сообщила им тетя Марта по телефону, все еще открыта охота на койотов).

Все годы, после ее последнего приезда, фраза: «Помнишь тетю Марту» — оставалась шифром для: «Помнишь Мэн?» Это означало, что кто-то из них должен достать с полки в кладовой револьвер 22-го калибра и застрелить особо надоедливого гостя, как стреляла крыс на свалке тетя Марта. Сейчас, когда Тэд думал об этом, ему казалось, что Лиз прибегла к этой условности во время фотоинтервью для журнала «Пипл». Помнится, она повернулась к нему и пробормотала:

— Интересно, эта дамочка Майерс помнит тетю Марту, а, Тэд? — Хихикнув, она прикрыла рот.

Довольно смешно.

Только сейчас это не было шуткой.

И речь сейчас шла не об отстреле крыс.

Если он правильно понял, Лиз пыталась ему сказать, чтобы он приехал вслед за ними и застрелил Джорджа Старка. И если она хотела, чтобы он сделал это, — Лиз, которая плакала каждый раз, когда слышала, что бездомных животных «усыпляют» в приюте для зверей в Дерри, — значит, она уверена, что другого выхода нет. Значит, она считает, что есть только два варианта: смерть Старка или… гибель для нее и близнецов.

Харрисон и Манчестер с любопытством уставились на него, и до Тэда дошло, что он сидит, погруженный в свои мысли, за рулем не двигающегося с места «сабербана» почти целую минуту. Он махнул им рукой, подал назад и свернул на Главную улицу, идущую мимо кампуса. Он начал быстро обдумывать, как ему избавиться от этих двоих, прежде чем они услышат по рации новость о том, что двое их напарников мертвы; он отчаянно силился думать, но в ушах у него звучал голос Старка: если только он вздумает его наколоть, то найдет в летнем доме в Кастл-Роке лишь трупы и пленку, где Лиз будет проклинать перед смертью его имя.

И он видел перед собой тетю Марту Теллфорд, приникшую щекой к стволу ее винчестера (который был куда больше его револьвера 22-го калибра, хранящегося в запертом шкафчике, в кладовой летнего дома) и целящуюся в жирных крыс, снующих среди отбросов на огороженной низкими оранжевыми щитами свалке. Неожиданно он понял, что хочет застрелить Старка, причем отнюдь не из 22-го калибра.

Хитрый Джордж заслуживал чего-то покрупнее.

Пожалуй, для него подошла бы гаубица.

Крысы высоко подпрыгивали среди солнечных бликов от бутылочных осколков, их тушки сначала дергались, а потом разрывались так, что кишки и клочья шерсти летели во все стороны.

Да, было бы очень здорово посмотреть, как что-то вроде этого происходит с Джорджем Старком.

Он сдавил рулевое колесо так, что левая рука отозвалась болью — словно застонала, и стон этот отдался где-то глубоко у него в костях и мышцах.

Он расслабился — по крайней мере постарался, — и, нащупав в нагрудном кармане «Перкодан», всухую проглотил одну таблетку.

Он начал думать о переезде школьной зоны в Визи. Том самом, где был перекресток с четырьмя стоп-знаками.

И еще он начал думать о том, что сказал ему Рауль Де-Лессепс. Психопомы — так их назвал Рауль.

Посланники живых мертвецов.

XXI. Старк пасет добычу

1

Ему было совсем не трудно рассчитать все, что он хотел сделать и как он хотел это сделать, хоть он и ни разу в своей жизни не посетил Ладлоу.

Старк бывал здесь достаточно часто в своих снах.

На украденной развалюхе «хонде» он съехал с дороги на лужайку, за полторы мили от дома Бюмонтов. Тэд уже уехал в университет, и это — неплохо. Иногда невозможно было определить, что Тэд делает или о чем думает, хотя он почти всегда мог уловить дух его эмоций, если напрягался.

Когда почему-либо оказывалось нелегко связаться с Тэдом, он просто брал в руку один из бероловских карандашей, которые купил в лавке на Хьюстон-стрит.

Это помогало.

Сегодня все будет просто. Просто, поскольку, чтобы там Тэд ни наплел своим сторожевым псам, он отправился в университет по одной-единственной причине: потому что он преступил последнюю черту и рассчитывал, что Старк постарается с ним связаться. Именно это Старк и собирался сделать. Безусловно.

Только он не собирался делать это так, как рассчитывал Тэд.

И, уж конечно, не из того места, откуда Тэд ожидал. Был уже почти полдень. На лужайке расположилось несколько отдыхающих, приехавших на пикник, но они либо сидели за столами, стоящими прямо на траве, либо болтались возле небольших каменных валунов у реки. Никто из них даже не взглянул на Старка, когда он вылез из тачки и пошел прочь. Это получилось удачно, потому что, увидев, его наверняка бы запомнили.

Запомнили — да.

А вот сумели бы описать — вряд ли.

Выйдя на шоссе и пешком направляясь к дому Бюмонта, Старк здорово походил на Человека-невидимку из романа Герберта Уэллса. Широкий бинт скрывал его лоб от волос до самых бровей. Другой бинт закрывал нижнюю челюсть и подбородок. На голову была глубоко надвинута бейсбольная кепка «Нью-йоркские янки». Вдобавок к этому — темные очки, стеганая куртка и черные перчатки.

Бинты были пропитаны желтой клейкой субстанцией, сочащейся из-под марли, как липкие слезы. Желтая влага струилась из-под черных очков «Фостер Грант». Время от времени он вытирал ее со щек своими перчатками, из тонкого кожзаменителя, отчего пальцы перчаток затвердели. Большая часть кожи под бинтами слезла. То, что осталось, уже не было человеческой плотью: вместо нее образовалась какая-то темная пористая масса почти постоянно мокнущая. Все это походило на гной, но еще имело и какой-то неприятный запах — смеси крепкого кофе и индийских чернил.

Он шел, немного наклонив вперед голову. Сидящие в проезжавших навстречу машинах видели мужчину в спортивной кепке, наклонившего голову от яркого света и засунувшего руки в карманы. Тень от козырька скрывала почти все лицо, но, даже взгляни они попристальней, увидели бы только бинты. Водители и пассажиры машин, которые ехали на север и обгоняли его, разумеется, вообще ничего не видели, кроме его спины.

Ближе к двум городам-близнецам, Бэнгору и Брюэру, эта прогулка оказалась бы потруднее. Там пришлось бы столкнуться с городскими окраинами и жилыми домами. Та часть Ладлоу, где жили Бюмонты, была достаточно недалеко за городом, чтобы считаться сельской местностью, — не совсем деревня, но уже явно и не часть какого-то из двух больших городов. Дома стояли на больших участках, которые можно было даже назвать полями. Их разделяли не изгороди — эти символы частных владений в пригородах, — а узкие полоски деревьев, а иногда и неровные каменные стены. Тут и там на горизонте зловеще маячили тарелки спутниковых антенн, как заблаговременно установленные форпосты какого-то инопланетного вторжения.

Старк шел прямо по дороге, пока не оказался у дома Кларков. Следующим был дом Тэда. Он срезал дальний угол переднего двора Кларка, где было больше сена, чем травы, и быстрым взглядом окинул дом. Тенты над окнами были опущены — от жары, а ворота гаража заперты. Дом Кларка выглядел не просто безлюдным: в сегодняшнее утро тут явно присутствовал унылый дух долгого запустения. За стеклянной дверью не валялись пачки газет, но тем не менее Старк решил, что семья Кларка уехала в ранний летний отпуск и что для него это очень кстати.

Он вошел в полосу деревьев, отделяющих одно частное владение от другого, перешагнув через остаток крошащейся каменной стены и опустился на одно колено. Первый раз он смотрел прямо на дом своего упрямого близнеца. У въезда к дому была припаркована полицейская машина, а двое легавых стояли неподалеку от нее, в тени дерева, курили и болтали. Неплохо.

Теперь у него есть все, что ему нужно. Остальное — уже пироги и ягоды. Тем не менее он задержался еще на секунду. Он никогда не считал себя ни человеком с большим воображением — по крайней мере за пределами страниц тех книг, которые были созданы при его живейшем участии, — ни эмоциональной личностью, и потому был несколько удивлен, ощутив сильный приступ обиды и ярости, вдруг комом подступившей к горлу.

Какое право имел этот сукин сын отказать ему? Какое, черт бы его побрал, право, а? Потому что он первый стал реальным? От того, что Старк просто не знал, как, почему и когда он сам стал живым? Но это же чушь. Первенство тут ровным счетом ничего не значило для Джорджа Старка. Он не считал своим долгом лечь и умереть без единого возражения и вздоха протеста, как, кажется, он должен был поступить, если послушать Тэда Бюмонта. У него есть долг перед самим собой — просто выжить. Но это еще не все.

Он обязан был подумать и о своих верных поклонниках, разве не так?

Взглянуть хотя бы на этот дом. Просто взглянуть. Многокомнатная махина в колониальном стиле Новой Англии, которому, быть может, не хватает лишь одного крыла, чтобы считаться особняком. Большая лужайка, где хлопотливо вертятся оросители, чтобы она ровно зеленела. Деревянный забор вдоль одной стороны черного асфальтированного въезда — к такого сорта забору, по мнению Старка, подходило слово «живописный». Оранжерея между домом и гаражом — подумать только, оранжерея! Внутри дом был красиво обставлен (или это называют — «со вкусом»?) в колониальном стиле, соответствующем внешнему виду, — длинный дубовый стол в столовой, красивые высокие шкафы в комнатах наверху и стулья, приятные глазу, но не претенциозные — они не только вызывают восхищение, но и на них можно усесться без опаски. Стены без обоев — покрытые краской, а потом расписанные.

Старк видел все это во снах, о которых Бюмонт даже и не подозревал, когда писал в качестве Джорджа Старка.

Неожиданно ему захотелось спалить дотла весь этот очаровательный белый домик. Чиркнуть спичкой — или, может быть, включить паяльник, лежащий в кармане его спортивной куртки, — и сжечь его весь до самого основания. Но… не раньше, чем он побывает внутри. Не раньше, чем он расколошматит всю мебель, насрет на ковре в гостиной и размажет дерьмо по аккуратно расписанным стенам. Не раньше, чем он возьмет топор и превратит эти ах-какие-расчудесные шкафы в груду щепок.

Какие права были у Бюмонта на детей? На красивую женщину? Какое право вообще было у Бюмонта жить при свете и быть счастливым, в то время как его темный брат — который сделал его богатым и знаменитым и без которого он прозябал бы в нищете и безвестности — подыхал в темноте, как больной дворовой пес в канаве?

Конечно же, никакого. Ни малейшего. Просто Бюмонт всегда верил в это право и, несмотря ни на что, продолжал верить до сих пор. Но эта вера, а вовсе не Джордж Старк из Оксфорда, штат Миссисипи, была вымыслом.

— Пришло время преподать тебе первый урок, дружочек, — пробормотал Старк, стоя среди деревьев. Он нащупал скрепки, удерживающие бинт на его лбу, снял их и засунул до поры до времени в карман. Потом принялся разматывать бинт, и чем ближе было к его странной плоти, тем влажнее становились марлевые полоски. — Причем такой, который ты никогда не забудешь. Это уж я тебе, мать твою, обещаю.

2

Это было простым повтором камуфляжа с белой тросточкой, с которой он кинулся на легавых в Нью-Йорке, но Старка это вполне устраивало; он твердо знал — если уж ты отыскал хороший прием, то из него нужно выжать все, что можно. С этим легашами не будет никаких трудностей, если только он совсем уже не развинтился; на дежурстве они больше недели, и с каждым днем в них крепнет уверенность в том, что, когда тот психованный малый рассказывал, как он соберет вещички и уберется домой, он говорил правду. Единственной темной картой была Лиз — если она случайно выглянет в окно, когда он будет разбираться с этими свиньями, это может усложнить дело. Но сейчас почти полдень, и она вместе с близнецами или дремлет, или вот-вот задремлет. Словом, как бы там ни обернулось, он рассчитывал, что все пройдет гладко.

По сути дела он не сомневался в этом.

Любовь всегда найдет верный способ.

3

Чаттертон поднял ногу, чтобы затушить окурок о подошву ботинка — он намеревался потом положить потушенный бычок в пепельницу в машине, ибо полицейские штата Мэн не сорят на дорожках у домов налогоплательщиков, — и когда он поднял голову, то увидел, как человек с ободранным лицом медленно бредет по дорожке к дому. Одной рукой он слабо махнул Чаттертону и Джеку Эддингсу, другая была заведена за спину и, похоже, сломана.

У Чаттертона едва не стало плохо с сердцем.

— Джек! — заорал он, и Эддингс повернул голову на крик. У него отвисла челюсть.

— Помогите… — промычал человек с ободранным лицом.

Чаттертон и Эддингс бросились к нему.

Останься полицейские живы, они, наверняка, рассказали бы своему начальству и сослуживцам, как подумали, что человек этот побывал в автомобильной катастрофе, или его обожгло взрывом бензина, или он угодил лицом прямо в какой-то фермерский агрегат вроде тех, что время от времени решают поуродовать хозяев своими ножами, секаторами или бешено вращающимися спицами.

Да, они, вероятно, могли бы рассказать что-нибудь в этом роде своему начальству, но в тот момент они на самом деле вообще ни о чем не думали. Им словно начисто промыло мозги ужасом. Левая половина лица у человека, казалось, почти кипела — как будто после того, как с нее содрали кожу, кто-то вылил прямо на сырое мясо сильный раствор карболки. Густая, страшная жидкость стекала по бугоркам оголенной плоти и по черным трещинам в ней, порой выплескиваясь жуткими фонтанчиками.

Они ни о чем не успели подумать; они просто отреагировали.

В том-то и заключалась красота трюка с белой тросточкой.

— …Помогите…

Старк зацепил одну ногу за другую и стал падать вперед.

Проорав что-то неразборчивое своему напарнику, Чаттертон ринулся навстречу раненому, чтобы не дать ему упасть. Старк правой рукой обхватил полицейского за шею и вытащил из-за спины левую руку. Там был сюрприз. Сюрпризом оказалась опасная бритва с перламутровой рукояткой. Лезвие ярко блеснуло в сыром воздухе. Старк двинул его вперед, и оно вонзилось в правое глазное яблоко Чаттертона, издавшее негромкий, но явственный хлопок. Чаттертон заорал и прижал ладонь к лицу. Старк запустил руку ему в волосы, откинул его голову назад и перерезал ему горло от уха до уха. Кровь хлынула из мускулистой шеи красным фонтаном. Все это заняло четыре секунды.

— Что? — спросил Эддингс тихим и странно заботливым голосом. Он застыл как вкопанный в двух футах от Старка и Чаттертона. — Что?

Его безвольно свисающая рука болталась возле рукоятки служебного револьвера, но Старку хватило одного быстрого взгляда, чтобы удостовериться в том, что жирная свинья так же способна выхватить оружие, как тотчас решить проблему численности населения Мозамбика. Глаза у полицейского вылезли на лоб. Он не понимал, что происходит и кто истекает кровью. Нет, это не так, подумал Старк, он считает, что это я. Он стоял там и видел, как я перерезал глотку его напарнику, но он думает, что это я истекаю кровью, потому что у меня нет половины лица, а впрочем, даже и не поэтому — истекаю кровью я, должен истекать я, потому что они с напарником — полиция. Стало быть, они герои этого фильма.

— Вот, — сказал он, — подержи-ка это для меня. Поможешь? — и толкнул тело умирающего Чаттертона к напарнику.

Эддингс издал короткий и высокий вопль. Он попытался отступить, но опоздал. Двухсотфунтовая туша умирающего быка, которая была раньше Томом Чаттертоном, откинула его назад к полицейской машине. Горячая струя крови окатила его задранное кверху лицо, как поток воды из засорившегося душа. Он закричал и замолотил кулаками по телу Чаттертона. Чаттертон медленно отвалился и из последних сил ухватился за машину. Его левая рука ударилась о капот, оставив там растекшийся кровавый отпечаток, а правая слабо ухватилась за радиоантенну и оторвала ее. Он рухнул на дорожку, держа антенну перед единственным глазом, как ученый какой-то экспонат, слишком редкий, чтобы бросить его, даже если жить осталось недолго.

Эддингс увидел, как неясный силуэт человека без кожи неумолимо приближается, и попытался отпрянуть назад, но лишь наткнулся спиной на машину.

Старк махнул бритвой снизу вверх, распоров ширинку фирменных брюк Эддингса и ткань трусов, дернул лезвие еще глубже и выше и резко вытащил. Неожиданно гениталии Эддингса разделились и повисли у внутренних сторон его ляжек, как два тяжелых узла на конце распутанного шнура от оконной фрамуги. Кровь залила штаны возле ширинки. На мгновение ему показалось, будто к его мошонке кто-то приложил целую пригоршню мороженого… А потом резко ударила яростно рвущая плоть зубами горячая боль.

Старк резким движением выбросил бритву вперед к горлу Эддингса, но тот как-то ухитрился поднять руку, и первый удар лишь разрезал пополам ладонь. Эддингс попытался повернуться влево и открыл правую сторону шеи.

Раскрытое лезвие, отливающее серебром в подернутом дымкой свете дня, снова распороло воздух и на этот раз попало туда, куда должно было попасть. Зажав руки между ногами, Эддингс рухнул на колени. Его бежевые брюки стали красными почти до колен, голова свесилась, и теперь он стал похож на жертву в каком-то ритуальном обряде.

— Удачи на сегодня, мать твою, — будничным тоном произнес Старк. Он нагнулся, запустил руку в волосы Эддингса и дернул его голову назад, обнажив шею для последнего взмаха.

4

Он открыл заднюю дверцу полицейской машины, ухватил Эддингса за ворот форменной рубахи и пояс залитых кровью брюк и кинул его внутрь, как мешок с крупой. Потом проделал то же самое с Чаттертоном. Тот вместе с одеждой и револьвером 45-го калибра на поясе весил фунтов двести тридцать, но Старк обращался с ним так, будто имел дело с подушкой, набитой перьями. Он захлопнул дверцу машины и окинул дом взглядом, исполненным любопытства.

Дом был тих. Слышался лишь стрекот кузнечиков в высокой траве дорожки и слабый шорох — вик! вик! вик! — оросителей лужайки. К этому прибавилось урчание проезжавшего мимо грузовика «ориноко» с цистерной. Он ехал на север со скоростью около шестидесяти. Когда Старк увидел, как большие подфарники грузовика загорелись красным светом, он напрягся и немного пригнулся за полицейской машиной. А когда они потухли и грузовик, прибавив газу, исчез за соседним холмом, Старк издал короткий смешок. Шофер заметил полицейскую тачку, припаркованную на дорожке возле дома Бюмонтов, глянул на спидометр и заподозрил ловушку на превышение скорости. Самая обычная вещь на свете. Но ему не стоило беспокоиться; эта ловушка захлопнулась навсегда.

На дорожке было полно крови, но на ярко-черном асфальте ее можно было принять за воду, если… если не подходить очень близко. Так что все было в порядке. А если и не было, все равно сойдет.

Старк закрыл бритву и, сжимая ее в руке, подошел к двери. Он не увидел ни маленькой кучки мертвых воробьев у крыльца, ни живых, которые усеяли конек дома и яблоню возле гаража и молча следили за ним.

Через минуту или две Лиз, еще как следует не проснувшаяся после полуденного сна, спустилась вниз, чтобы открыть дверь на звонок.

5

Она не закричала. Крик рванулся было у нее из горла, но ободранное лицо, возникшее перед ней, когда она открыла дверь, заперло этот крик у нее глубоко внутри, заморозило, отрезало, похоронило его заживо. В отличие от Тэда она не помнила, чтобы ей когда-нибудь снился Джордж Старк, но, быть может, сны все же были где-то в глубине ее подсознания, потому что появление этого светящегося ухмыляющегося лица, несмотря на весь его ужас, казалось почти обыденным.

— Эй, мадам, не хотите утку по дешевке? — спросил из-за стеклянного щита Старк, обнажив в ухмылке зубы. Почти все они уже были мертвые. Темные очки делали его глаза похожими на большие черные впадины. Гной стекал с его щек и подбородка прямо на куртку.

Запоздалым движением она попыталась закрыть дверь. Рукой в перчатке Старк прошиб стеклянный щит и распахнул дверь. Лиз отступила назад, пытаясь закричать, но не смогла. Горло у нее по-прежнему было заперто.

Старк зашел в дом и закрыл за собой дверь.

Лиз смотрела, как он медленно приближается к ней. Он походил на разлагающееся воронье пугало, которое каким-то образом ожило. Самым страшным была усмешка, поскольку левая часть его верхней губы уже не разлагалась, а просто отсутствовала, словно ее сжевали. Ей были видны черно-серые зубы и дырки, где до недавнего времени были остальные.

Его руки в перчатках протянулись к ней.

— Привет, Бет, — ухмыльнулся он, обнажив свой жуткий оскал. — Ты, уж, пожалуйста, извини за вторжение, но я был здесь, по соседству, и решил заглянуть. Меня зовут Джордж Старк, и я рад тебя видеть. Рад, думаю, больше, чем ты можешь себе представить.

Один из его пальцев дотронулся до ее подбородка и… погладил его. Плоть под черной кожей была какой-то растекающейся, нетвердой. В этот момент она вспомнила про близнецов, спящих наверху, и очнулась от паралича. Она повернулась и ринулась в кухню. Где-то на самом краю своего сметенного сознания она увидела, как снимает с магнитной присоски над столиком один из разделочных ножей и всаживает его глубоко в эту непристойную пародию на человеческое лицо.

Она услышала его движение за собой, быстрое, как ветер. Он попытался ухватить ее сзади, но его рука лишь скользнула по блузке.

Дверь на кухню открывалась в обе стороны и сейчас ее держала раскрытой деревянная подпорка. Она пнула подпорку на бегу, понимая, что если она промахнется или выбьет ее не до конца, другого шанса не будет. Она, как следует, попала по ней, но нога была в шлепанце, и Лиз ощутила на мгновение яростную вспышку боли в пальцах. Подпорка перелетела через всю кухню, пол которой был так натерт, что в нем было видно перевернутое отражение всего помещения. Она чувствовала, что Старк сзади снова настигает ее, протянула руку назад и захлопнула дверь за собой. Она услыхала глухой звук, когда дверь ударила его. Он вскрикнул, удивленный и рассерженный, но невредимый. Она потянулась к ножам, и… Старк схватил ее сзади за волосы и за блузку, дернул назад и развернул. Она услышала резкий треск рвущейся одежды, и в мозгу у нее бессвязно промелькнуло: если он меня изнасилует, о Господи, если он меня изнасилует — сойду с ума…

Она замолотила по его чудовищному лицу кулаками, свернув очки сначала набок, а потом вообще сбросив их на пол. Кусок плоти под его левым глазом оторвался и упал, как мертвый комок, обнажив все кроваво-красное глазное яблоко целиком.

И он смеялся.

Он схватил ее за руки и с силой опустил их вниз. Она сумела как-то повернуть и вырвать одну руку, подняла ее и расцарапала ему лицо. Пальцы оставили там глубокие борозды, из которых сразу же стали медленно сочиться кровь и гной. Плоть почти не оказывала сопротивления: с тем же успехом она могла разодрать кусок гнилого, объеденного мухами мяса. Наконец ей удалось издать какие-то звуки — она хотела кричать, криком выразить свой ужас, свой страх, прежде чем он проглотит ее целиком, но все, на что она оказалась способна — это несколько вымученных, испуганных стонов.

Он поймал ее освободившуюся руку в воздухе, опустил ее вниз, завел ее обе руки за спину и сжал запястья в одной своей. Его рука была, словно губка, но непреодолима, как наручники. Другую руку он поднес к ее блузке спереди и взял за грудь. Ее плоть застонала от его прикосновения. Она закрыла глаза и попыталась отодвинуться.

— А ну, прекрати, — сказал он. Теперь он уже не ухмылялся, но на левой стороне рта оставалась вынужденная, словно замороженная, гнилая усмешка. — Прекрати, Бет. Для твоей же пользы. Меня заводит, когда ты сопротивляешься. А я уверяю тебя, это не в твоих интересах, чтобы я завелся. Думаю, у нас должны быть платонические отношения — у тебя со мной. Пока во всяком случае.

Он сдавил ей грудь сильнее, и она почувствовала непреодолимую силу под гниющей плотью, как-будто это была арматура из движущихся стальных штырей, одетых в мягкий пластик.

Как он может быть так силен? Как он может быть так силен, если выглядит, словно умирает.

Ответ напрашивался сам собой. Это был не человек. Она не думала, что он был даже по-настоящему живым.

— Или, может быть, ты этого хочешь? — спросил он. — Так как? Хочешь? Прямо сейчас? — его черный язык с красно-желтыми пятнами и с поверхностью, испещренной странными трещинами, как высыхающая после наводнения почва, высунулся из оскаленного в усмешке рта и стал извиваться перед ней.

Она тут же прекратила бороться.

— Уже лучше, — сказал Старк. — А теперь… Я собираюсь отпустить тебя, Бетти, дорогая моя и сладчайшая. Когда я это сделаю, тебя снова может охватить желание пробежать сто ярдов за пять секунд. Это вполне естественно, мы ведь почти незнакомы друг с другом, и я понимаю, что выгляжу не лучшим образом. Но прежде чем ты совершишь какую-нибудь глупость, я хочу предупредить тебя — те двое легавых снаружи — мертвые. И я хочу, чтобы ты подумала о своих малышах, своих бамбино, мирно спящих там, наверху. Детям нужен покой, так ведь? Особенно очень маленьким детям и очень беззащитным — таким, как твои. Ты понимаешь? Понимаешь меня?

Она молча кивнула. Теперь она чувствовала его запах. Жуткий, страшный запах мяса. Он гниет, подумала она, гниет прямо здесь, на моих глазах.

Ей стало совершенно ясно, почему он так отчаянно хочет, чтобы Тэд начал снова писать.

— Ты вампир, — хрипло сказала она. — Проклятый вампир. И он посадил тебя на диету. Потому ты и ворвался сюда. Потому ты угрожаешь мне и моим детям. Трус ты недоделанный, Джордж Старк.

Он отпустил ее и как следует натянул перчатки — сначала на левую, а потом на правую руку. Это выглядело и забавно и зловеще одновременно.

— Вряд ли это по-честному, Бет. А что бы ты стала делать, очутись в моем положении? Что бы ты стала делать, если бы тебя, скажем, выбросили на остров без еды и питья? Сидела бы в вялой позе и томно вздыхала? Или стала бы бороться? Ты и вправду винишь меня за то, что я просто-напросто хочу выжить?

— Да! — рявкнула она.

— Сказано истинным приверженцем, но… ты можешь изменить свое суждение. Видишь ли, цена преданности может подскочить выше, чем ты можешь сейчас представить, Бет. Когда противник хитер и коварен, цена может подскочить до невиданных высот. И сотрудничество может прийтись тебе больше по душе, чем ты когда-либо считала возможным.

— Мечтай дальше, ублюдок!

Правый угол его рта раздвинулся, а вечно ухмыляющийся левый приподнялся чуть выше, и он одарил ее одобрительной, как она поняла, улыбкой вурдалака. Его рука, леденяще холодная под тонкой перчаткой, ласково скользнула по ее предплечью вниз, к кисти. Один палец призывно коснулся внутренней стороны ладони, прежде чем рука убралась.

— Это не мечты и не сон, Бет… уверяю тебя. Тэд и я станем вместе работать над новым романом Старка… Какое-то время. Иначе говоря, Тэд даст мне толчок. Понимаешь, я сейчас, как заглохшая тачка. Только вместо дохлого движка у меня творческий кризис. Вот и все. Полагаю, в этом вся проблема. Как только я тронусь с места, я отпущу сцепление и — Фрррумм! — Поехали!

— Ты сумасшедший, — прошептала она.

— Ага. Но и Толстой был им. И Ричард Никсон, а эту жирную свинью избрали президентом Соединенных Штатов, — Старк повернул голову и выглянул в окно. Лиз ничего не слышала, но он вдруг насторожился напряг все свое внимание, пытаясь уловить какой-то слабый, почти неслышный звук.

— Что ты… — начала было она.

— Захлопни свой рот на секунду, детка, — оборвал ее Старк. — Засунь в него тряпку.

Где-то вдалеке она услыхала шум взлетевшей стаи птиц. Звук был невообразимо далекий, удивительно красивый и… удивительно свободный.

Она стояла, глядя на него с учащенно бьющимся сердцем, и думала, не может ли она сейчас ускользнуть. Он не был в трансе или в забытьи, но внимание у него было явно отвлечено чем-то. Может быть, ей удается убежать, если она сумеет это сделать.

Его разлагающая рука снова обхватила одно из ее запястий.

— Знаешь, я могу влезть внутрь твоего мужа и выглянуть оттуда наружу. Я могу чувствовать, что он думает. С тобой у меня это не выходит, но я могу следить за твоим лицом и неплохо догадываться кое о чем. Что бы ты сейчас не замышляла, Бет, тебе лучше помнить о тех легавых и… о твоих малышах. Тебе это будет полезно на будущее.

— Почему ты меня так называешь?

— Как? Бет? — он засмеялся. Звук был неприятный, словно у него камни застряли в горле. — Знаешь, так называл бы тебя он, если бы у него хватило ума додуматься до этого.

— Ты сума…

— Сумасшедший, знаю. Все это прекрасно, распрекрасная моя, но нам придется отложить твои высказывания о моей нормальности на потом. Слишком многое происходит прямо сейчас. Слушай, мне нужно позвонить Тэду, но не в его кабинет. Там телефон может прослушиваться. Он не думает, что это так, но легавые могли это сделать, не поставив его в известность. Твой муж — парень доверчивый. Я — нет.

— Откуда ты можешь…

Старк наклонился к ней и заговорил очень медленно и отчетливо, как говорят учителя с туповатым первоклассником:

— Я хочу, чтобы ты прекратила болтать попусту, Бет, и отвечала на мои вопросы. Потому что, если я не смогу вытащить из тебя то, что мне надо, быть может, мне удастся вытащить это из твоих близнецов. Я знаю, они еще не умеют разговаривать, но, может, я сумею их научить. Небольшая терапия способна делать чудеса.

Несмотря на жару, поверх рубашки он носил стеганую куртку со множеством карманчиков на молниях, которые так любят охотники и бродяги. Он расстегнул один из кармашков, где лежал какой-то цилиндрический предмет в целлофановой упаковке, и вытащил… маленький газовый паяльник.

— Даже если я не сумею научить их разговаривать, ручаюсь, я могу научить их петь. Будь уверена, они у меня запоют, как парочка жаворонков. Вряд ли тебе захочется слушать эту музыку, Бет.

Она попыталась отвести глаза от паяльника, но у нее ничего не вышло. Ее взгляд послушно следил за ним, пока он перебрасывал его из одной руки в черной перчатке в другую. Казалось, ее глаза гвоздями приколотили к самому кончику паяльника.

— Я скажу тебе все, что ты захочешь узнать, — произнесла она и подумала: пока.

— Вот и хорошо, — сказал он и убрал паяльник обратно в карман. Куртка при этом немного съехала в сторону, и она увидела под ней рукоятку очень большого револьвера. — И очень разумно, Бет. Теперь слушай. Там есть кто-то еще сегодня, на английском факультете. Я вижу его так же ясно, как вижу сейчас тебя. Маленький мужичок, белые волосы, во рту трубка размером почти с него самого. Как его зовут?

— Похож на Рауля Де-Лессепса, — мрачно ответила она, подумав, откуда же он мог знать, что там сегодня Рауль, и… решила, что на самом деле она этого знать не хочет.

— Может это быть кто-то еще?

Лиз быстро обдумала все и отрицательно покачала головой.

— Это наверняка Рауль.

— У тебя есть телефонный справочник?

— Он в ящике столика под телефоном. В комнате.

— Хорошо, — он скользнул мимо нее так быстро, что она едва успела уловить его движение — маслянисто-кошачья грация этого куска гниющего мяса вызвала у нее слабую дурноту, — и снял один из длинных ножей с магнитной прищепки. Лиз окаменела. Старк взглянул на нее, и снова у него из глотки вырвался звук, похожий на перекатывающиеся камешки.

— Не волнуйся, я не стану тебя резать. Ты ведь мой чудесный маленький помощник, правда? Пошли.

Его кисть, сильная, но неприятно губчатая на ощупь, снова обхватила ее запястье. Когда она инстинктивно попыталась освободиться, хватка усилилась. Она тут же прекратила сопротивляться и послушно повиновалась.

— Уже лучше, — сказал он.

Он провел ее в комнату, она уселась там на диван и стиснула колени. Старк взглянул на нее, удовлетворенно кивнул и перевел взгляд на телефон. Убедившись в том, что никакой сигнализации нет — что за тупая небрежность, — он вырвал вставленные полицейскими проводки: один, идущий к отслеживающей сигнал аппаратуре, и другой — вниз, в подвал, где стоял магнитофон, включающийся при звуке голоса.

— Ты знаешь, как себя вести, и это очень важно, — произнес Старк, обращаясь к макушке склоненной головы Лиз. — Теперь слушай. Я отыщу номер этого Рауля Де-Лессепса и быстренько поболтаю с Тэдом. А пока я это делаю, ты поднимешься наверх и соберешь побрякушки и прочие вещички, которые понадобятся твоим малышам в летнем доме. Когда закончишь, разбудишь их и спустишь сюда.

— Откуда ты знал, что они…

Ее удивление вызвало у него едва заметную улыбку.

— О, я знаю твое расписание, — сказал он. — Знаю его, быть может, лучше, чем ты сама. Разбуди их, Бет, приготовь и принеси сюда. Мне известно расположение комнат в доме не хуже, чем ваше расписание, и если ты, детка, попробуешь убежать, я это сразу узнаю. Не стоит их одевать; просто собери все, что им нужно, и принеси их сюда в ночных рубашонках. Ты сможешь одеть их позже, когда мы отправимся в наше веселое турне.

— В Кастл-Рок? Ты хочешь поехать в Кастл-Рок?

— Угу. Но тебе не стоит сейчас об этом думать. Все, о чем тебе нужно думать в данный момент, это — если ты задержишься дольше, чем на десять минут по моим часам, мне придется подняться наверх и выяснить, что тебя задержало, — он нагнулся и взглянул на нее; темные очки делали его глазные впадины похожими на отверстия в голом черепе под мокнущими и шелушащимися бровями. — И я поднимусь со своим маленьким паяльником — зажженным и готовым к работе. Ты поняла меня?

— Я… да.

— И еще, Бет, запомни одно. Если ты поможешь мне, с тобой все будет в порядке. И с твоими детьми все будет в порядке, — он снова улыбнулся. — Поскольку ты хорошая мать, я полагаю, это для тебя важнее. Я хочу лишь одного — чтобы ты не пыталась умничать со мной. Те двое легавых из полиции штата валяются на заднем сиденье своей таратайки и кормят мух, потому что им не повезло и они оказались на рельсах, когда проезжал мой экспресс. В Нью-Йорке тоже осталась груда мертвых легавых, которым также не повезло… что тебе хорошо известно. Единственный способ помочь себе и своим детям — да и Тэду тоже, потому что, если он сделает то, что я хочу, с ним все будет нормально, — это помогать мне и держать рот на замке. Поняла?

— Да, — хрипло произнесла она.

— Тебе может прийти в голову какая-нибудь ненужная мысль. Я понимаю, что это может случиться, когда человек чувствует, что его загнали в угол и прижали спиной к стене. Но если она придет, тебе лучше сразу выкинуть ее из головы. Тебе стоит запомнить, что, хотя я, быть может, и выгляжу неважно, уши у меня отличные. Если ты попытаешься открыть окно, я услышу. Если ты попробуешь снять решетку с окна, я и это услышу. Бетти, я — тот, кто может слышать ангелов, поющих в небесах, и дьяволов, вопящих в самых темных пещерах преисподней. Тебе лучше спросить себя, стоит ли испытывать судьбу. Ты умная женщина. Думаю, ты примешь правильное решение. Давай, девочка. Шевелись.

Он смотрел на часы, явно засекая время. И Лиз стала подниматься по лестнице, не чувствуя под собой ног, словно все нервные окончания в них исчезли.

6

Она слышала, как он коротко поговорил с кем-то по телефону внизу. Потом последовала долгая пауза, и он снова стал говорить. Его голос изменился. Она не знала с кем он разговаривал до паузы — может быть, с Раулем Де-Лессепсом, — но, когда он заговорил снова, она почти не сомневалась, что на другом конце провода Тэд. Она не могла разобрать слов и не смела поднять трубку параллельного телефона, но все равно была уверена, что это Тэд. Так или иначе, на подслушивание времени не было. Он сказал, чтобы она спросила себя, посмеет ли она испытывать судьбу, идя ему наперекор. Нет, не посмеет.

Она побросала пеленки в сумку, а одежду — в чемодан. Кремы, детскую пудру, салфетки, пеленочные булавки и прочие мелочи засунула в свою женскую сумочку.

Разговор внизу закончился. Она подошла к близнецам, собираясь разбудить их, когда он крикнул снизу:

— Бет! Пора!

— Я иду! — она взяла на руки Уэнди, которая начала сонно хныкать.

— Я хочу, чтобы ты спустилась… Я жду телефонного звонка, и мне нужны ваши голоса для звукового фона.

Конец фразы она пропустила мимо ушей. Ее глаза были прикованы к пластиковой коробочке для пеленочных булавок, лежащей на детском шкафчике.

Рядом с коробкой поблескивали швейные ножницы.

Она положила Уэнди обратно в ее колыбельку, кинула быстрый взгляд на дверь и ринулась к шкафчику. Она схватила ножницы и две булавки, булавки засунула в рот, словно собиралась наметывать платье, и расстегнула юбку. Она приколола ножницы булавками к внутренней стороне трусиков, а потом застегнула юбку. На том месте, где была ручка ножниц и головки булавок, оставался маленький бугорок. Она не думала, что обычный мужчина мог бы его заметить, но Джордж Старк не был обычным мужчиной. Она выпустила блузку поверх. Уже лучше.

— Бет! — теперь голос был уже на грани злобы, и, что еще хуже, он раздавался с середины лестницы, а она не слышала ни звука, хотя… если бы ее спросили, она сказала бы, что невозможно подняться по главной лестнице в этом старом доме так, чтобы она не скрипнула.

И тут раздался телефонный звонок.

— Принеси их вниз немедленно! — заорал он ей, и она кинулась поднимать Уильяма. У нее не было времени на осторожно-ласковое обращение и потому, когда она спустилась вниз, в каждой руке у нее раздавался детский рев, включенный на полную громкость. Старк говорил по телефону, и она ожидала, что шум разозлит его еще больше. Но, напротив, он выглядел вполне довольным, и… тут до нее дошло, что, если он говорит с Тэдом, то и должен быть доволен. Вряд ли ему самому удалось бы достичь такого звукового эффекта.

Ставит ультиматум, подумала она и ощутила могучий прилив ненависти к этому разложившемуся существу, которое не должно было оживать, а теперь не желало исчезнуть.

В одной руке Старк держал карандаш, постукивая концом с мягким ластиком по краю телефонного столика, и, вздрогнув от слабого шока, она узнала «Черную Красотку». Один из карандашей Тэда, подумала она. Он что, побывал в кабинете?

Нет… Конечно же, он не заходил в кабинет, и карандаш был не Тэда. Эти карандаши никогда не были карандашами Тэда — просто он покупал их иногда. «Черные Красотки» принадлежали Старку.

Этим карандашом он написал что-то заглавными буквами на задней обложке факультетского телефонного справочника. Подойдя ближе, она сумела разобрать два предложения: первое — «УГАДАЙ, ОТКУДА Я ЗВОНИЛ, ТЭД», и второе, с откровенной угрозой — «ПОПРОБУЙ СКАЗАТЬ КОМУ-НИБУДЬ, И ОНИ ПОКОЙНИКИ».

Словно подтверждая это, Старк произнес:

— Ничегошеньки, как ты сам можешь слышать. Я не тронул ни единого волоска на их маленьких драгоценных головках.

Он повернулся к Лиз и подмигнул ей. Это почему-то показалось едва ли не самым поганым во всем происходящем — словно они здесь были заодно. Старк вертел темные очки большим и указательным пальцами левой руки. Его глазные яблоки торчали на гниющей физиономии, как мраморные шарики на лице тающей восковой фигуры.

— Пока, — добавил он, послушал и ухмыльнулся.

Даже если бы его физиономия не распадалась почти у нее на глазах, все равно эта ухмылка резанула бы ее своей издевательской порочностью.

— Да? Что — Лиз? — спросил Старк почти веселым тоном, и вот тут ее злоба одолела страх, и она в первый раз подумала о тете Марте и о крысах. Ей захотелось, чтобы тетя Марта сейчас оказалась здесь и занялась этой крысой. У нее были ножницы, но это вовсе не означало, что он подставится так, как ей нужно, и она сумеет ими воспользоваться. Но вот Тэд… Тэд знал о тете Марте. И в голове у нее забрезжила одна идея.

7

Когда Старк закончил разговор и повесил трубку, она спросила, что он намерен делать.

— Спешить, — ответил он. — Это моя специальность, — он протянул к ней руки. — Дай мне одного ребенка. Неважно, которого.

Она отпрянула от него, инстинктивно прижав обоих малышей крепче к груди. Они уже было успокоились, но от ее судорожного движения снова принялись хныкать и извиваться.

Старк пристально посмотрел на нее и терпеливо сказал:

— Бет, у меня нет времени препираться с тобой. Не заставляй меня убеждать тебя этим, — он погладил цилиндрическую выпуклость на кармашке своей охотничьей куртки. — Я не собираюсь причинить боль твоим малышам. Знаешь, в каком-то забавном смысле, я ведь тоже их папочка.

— Не смей так говорить! — заорала она на него, отодвигаясь еще дальше и вся дрожа на грани истерики.

— Возьми себя в руки.

Слова прозвучали спокойно, без тени эмоций, и от них повеяло мертвым холодом. Ей показалось, что на нее вылили ушат холодной воды.

— Расслабься, дорогая. Мне надо выйти на улицу и загнать полицейскую тачку в ваш гараж. И пока я буду этим заниматься, я не могу тебе позволить выскочить из дома и побежать по дороге в противоположную сторону. Если у меня будет один из твоих малышей — так сказать, в качестве залога, — мне не придется беспокоиться об этом. Я не вру, когда говорю, что ничего не имею ни против них, ни против тебя, а… если даже и вру, что я выиграю, причинив вред одному из твоих близнецов. Мне нужна твоя помощь. Таким способом я ее не добьюсь. Теперь дай мне одного из них или я сделаю больно им обоим — не убью, но сделаю больно, очень больно, и… виновата в этом будешь ты.

Он протянул руки. Его разложившееся лицо было тверже камня. Глядя на него, она видела, что никакие аргументы не убедят его, и никакие просьбы не тронут. Он даже не станет слушать. Он просто приведет свою угрозу в исполнение.

Она подошла к нему, и когда он попытался взять Уэнди, ее рука снова напряглась, задержав его на мгновение. Уэнди принялась хныкать сильнее. Лиз расслабила руку, отпустила девчушку и расплакалась сама. Она посмотрела ему прямо в глаза и сказала:

— Если ты сделаешь ей больно, я убью тебя.

— Я знаю, что ты попытаешься, — мрачно сказал Старк. — Я очень уважаю материнские чувства, Бет. Ты считаешь меня монстром, возможно, ты и права. Но настоящие монстры никогда не бывают бесчувственными. Я думаю, что в конечном счете именно это, а не то, как они выглядят, делает их такими страшными. Я не собираюсь причинять боль этой крошке, Бет. Со мной она в безопасности… Пока ты мне помогаешь.

Лиз держала Уильяма в обеих руках, и… никогда еще та окружность, которую описывали ее руки, не казалась ей такой пустой. Никогда в жизни она не была так уверена, что совершила ошибку, но… Что еще было делать?

— А кроме того… Посмотри! — воскликнул Старк, и было что-то в его голосе, чему она не могла, не хотела поверить. Мягкость, которую, как ей показалось, она услыхала, должна была быть фальшивой — очередным его чудовищным издевательством. Но он смотрел вниз, на Уэнди, с пристальным и раздражающим вниманием, а Уэнди… смотрела вверх, на него, — с восторгом и больше не плакала. — Эта крошка не знает, как я выгляжу. Бет, она ничуть меня не боится. Ни капельки.

Молча, с ужасом она следила за тем, как он поднял правую руку. Он давно стащил перчатки, и ей была видна тяжелая марлевая повязка на ней на том же точно месте, где на левой руке была повязка у Тэда. Старк разжал кулак, сжал и снова разжал. По напрягшейся нижней челюсти было ясно, что движение причиняет ему боль, но он тем не менее делал это.

Тэд так всегда делает, и он делает это точно также.

О Господи, он делает это точно также…

Уэнди уже совершенно успокоилась. Она смотрела прямо вверх, на лицо Старка, внимательно изучая его; ее ясные серые глазки остановились на мутно-голубых глазах Старка. Его глаза с отвалившейся кожей вокруг выглядели так, словно в любой момент могут выпасть и повиснуть у щек на стебельках.

И Уэнди махнула ручкой в ответ.

Ручка — открыта, ручка — закрыта, ручка — открыта.

Знак Уэнди.

Лиз почувствовала движение у себя в руках, взглянула вниз и увидела, что Уильям смотрит на Джорджа Старка с таким же серо-голубым восторгом, как Уэнди.

Ручка Уильяма открылась — закрылась; открылась — закрылась.

Знак Уильяма.

— Нет, — застонала она тихо, почти неслышно. — О Господи, нет, пожалуйста, не дай этому случиться.

— Видишь? — сказал Старк, переводя взгляд на нее. Он ухмылялся своей сардонической усмешкой, и самое страшное сейчас было ее понимание того, что он старается быть добрым и… не может им быть. — Видишь? Я нравлюсь им, Бет. Я им нравлюсь.

8

Старк, снова надев темные очки, вынес Уэнди на улицу, Лиз подбежала к окну и с тревогой стала следить за ними. Какая-то часть ее мозга не сомневалась в том, что он собирается влезть в полицейскую машину и укатить с ее дочкой на переднем сиденье и двумя мертвыми патрульными — на заднем.

Однако в течение нескольких секунд он вообще ничего не делал — просто стоял на солнце возле передней дверцы, опустив голову, с Уэнди на руках. Он простоял в этой позе какое-то время, словно ведя серьезный разговор с девочкой, или, быть может, читая молитву. Позже, когда она узнала побольше, она решила, что он пытался снова связаться с Тэдом, возможно, прочесть его мысли и определить, собирается ли он выполнить то, что хочет от него Старк, или у него свои планы.

Примерно через полминуты Старк поднял голову, легонько тряхнул ею, словно выкинул ненужные мысли, залез в машину и завел мотор. Ключи торчали в замке зажигания, уныло подумала она. Ему даже не пришлось соединять провода напрямую, или что там в таких случаях обычно делают. Этому человеку везет, как дьяволу.

Старк завел машину в гараж и выключил двигатель. Потом она услышала, как хлопнула дверца, и он вышел, задержавшись у входа, лишь затем, чтобы ударить по кнопке, опускающей дверь гаража. Через несколько мгновений он уже снова был в доме и протягивал ей Уэнди.

— Ты видишь? — спросил он. — Она в порядке. Теперь расскажи мне о людях, живущих рядом, по соседству. О Кларках.

— О Кларках? — переспросила она, чувствуя себя удивительной тупицей. — А зачем тебе знать о них? Это лето они проводят в Европе.

Он улыбнулся. Самое отвратительное в этой улыбке было то, что, если бы не жуткая деформация его лица, улыбка бы вышла очень довольной и… как она догадывалась, победной. И разве она не испытала мгновенного влечения? Причудливую вспышку? Это было безумием, конечно, но разве это означало, что она могла все отрицать? Нет, Лиз так не думала и даже знала, чем это могло быть вызвано. В конце концов она ведь замужем за ближайшим родственником этого человека.

— Прекрасно! — сказал он. — Лучше и быть не может! А у них есть машина?

Уэнди начала плакать. Лиз взглянула на нее и увидела, что дочь смотрит на человека с разлагающимся лицом и вытаращенными мраморными шариками вместо глаз и протягивает к нему свои нежные пухленькие ручонки. Она плакала не потому, что боялась его, она плакала потому, что хотела опять к нему.

— Разве это не чудесно! — воскликнул Старк. — Она хочет обратно к папочке.

— Заткнись, ты, чудовище! — заорала она на него.

Старая лиса Джордж Старк откинул голову и расхохотался.

9

Он дал ей пять минут на то, чтобы собрать еще какие-то мелочи для близнецов. Она твердила ему, что не сумеет сложить и половины всего нужного за это время, но он велел ей постараться.

— Бет, тебе повезло, что я даю тебе хоть пять минут в такой ситуации — двое мертвых легавых лежат у тебя в гараже и твой муж знает, что происходит. Если ты хочешь провести эти пять минут в пререканиях со мной, это дело твое. У тебя уже осталось… — он взглянул на свои часы и улыбнулся ей — четыре с половиной.

Итак, Лиз стала делать что могла, лишь один раз оторвавшись от укладывания баночек с детским питанием в сумку, чтобы взглянуть на малышей. Они сидели рядышком на полу, играя друг с дружкой в классические «ладушки» и глядя на Старка. Она ужасно боялась, что догадывается, о чем они думают.

Разве это не чудесно?

Нет. Она не станет об этом думать. Она не станет, но… Это было все, о чем она могла думать: Уэнди, плача, протягивает свои пухленькие маленькие ручонки. Протягивает их к этому незнакомцу-убийце.

Они хотят обратно к папочке.

Он стоял в дверях кухни, следя за ней с улыбкой, и ей захотелось воспользоваться ножницами прямо сейчас. Никогда в жизни она ничего так страстно не хотела.

— Ты не можешь помочь мне? — сердито крикнула она ему, указывая на две сумки с одеждой и битком набитую сумку-холодильник.

— Конечно, Бет, — кивнул он и взял у нее одну — переносной холодильник. Другую руку, левую, — он оставил свободной.

10

Они пересекли боковой дворик, прошли через узкую зеленую полоску, разделяющую оба владения, а потом через двор Кларков вышли к их въезду. Старк все время подгонял ее, и, когда они остановились перед закрытой дверью гаража, она тяжело дышала. Он предложил ей взять одного из близнецов, но она отказалась.

Он поставил сумку на землю, достал из заднего кармана бумажник, вынул из него узкую металлическую полоску с заостренным концом и всунул ее в гаражный замок. Повернул ее сначала вправо — прислушался, потом влево. Раздался щелчок, и он улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он. — Даже замочки типа «Микки Маус» могут доставить много хлопот. Большие пружины. Трудно отжимаются. А эта изношена, как койка проститутки к концу рабочего дня. Нам везет, — он повернул ручку и как следует дернул ее. Дверь скользнула вверх на шарнирах.

В гараже было жарко, как в стогу сена летом, а внутри кларковского «вольво-пикапа» — еще жарче. Старк нагнулся под щиток, обнажив перед ней затылок и заднюю часть шеи, когда она усаживалась на сиденье. Ее пальцы сжались. Лишь секунда уйдет на то, чтобы достать ножницы, но все равно это слишком долго. Она уже видела, как быстро он реагирует на сюрпризы. Ее вовсе не удивляло, что реакция у него, как у дикого зверя — ведь он и был зверем.

Он выдернул пучок проводов из-под щитка, а потом вынул из переднего кармана опасную бритву. Она вздрогнула, и ей пришлось дважды быстро сглотнуть, чтобы избавиться от мгновенно возникшего кома в горле. Он открыл лезвие, снова нагнулся, соскоблил изоляцию с двух проводков и соединил оголенные концы. Сверкнула голубая искра, и мотор заурчал. Мгновением позже машина тронулась и поехала.

— Ну, все отлично! — прокукарекал Джордж Старк, подмигнув близнецам. — Поехали кататься, как по-вашему?

Близнецы захихикали хором и замахали ему ручонками. Старк весело махнул в ответ. Когда он вывел машину из гаража, Лиз потихоньку завела руку за спину Уэнди, устроившейся у нее на коленях, и нащупала слегка выпирающие под блузкой кольца ножниц. Не сейчас, но скоро. Она не собиралась ждать Тэда. Ее слишком донимала мысль о том, что это темное существо в самое ближайшее время решит сделать с близнецами.

Или с ней.

Поэтому она намеревалась, как только он достаточно расслабится, извлечь ножницы из укромного тайника и всадить их ему в глотку.

ЧАСТЬ 3