Иаков внезапно представляться здесь не так, как раньше: Янкель Лейбович, но как Иаков Франк, как называют здесь евреев с Запада, так говорят про его тестя и жену. "Франк" или "френк" – означает "чужой". Нахман знает, что это Иакову нравится – быть чужим, это отличительная черта тех, которые часто меняли место проживания. Он сам говорил Нахману, что ему лучше всего в новом месте, поскольку тогда словно бы и мир начинается заново. Быть чужим – это быть свободным. Иметь за собой громадное пространство, степь, пустыню. Иметь за собой форму месяца, который похож на коляску, оглушительную музыку цикад, пахнущий шкуркой дыни воздух, шелест скарабея, который под вечер, когда небо делается уже совсем красным, выходит в песок на охоту. Иметь свою историю, предназначенную не для каждого, собственную повесть, написанную оставленными после себя следами.
Повсюду чувствовать себя гостем, заселять дома лишь на какое-то время, не беспокоиться о саде, скорее, радоваться вину, чем привязываться к винограднику. Не понимать языка, по причине чего лучше видеть жесты и мины, выражение людских глаз, эмоции, которые появляются на лицах, будто тени облаков. Учиться чужому языку с самого начала, в каждом месте понемножку, сравнивать слова и находить порядки подобий.
И за этим состоянием необходимо тщательно присматривать, поскольку оно дает огромную силу.
Одну вещь сообщил ему Иаков – как он всегда – вроде как в шутку, вроде как дурачась, неясную вещь, но которая тут же отпечаталась в памяти Нахмана, поскольку то было первым наставлением Иакова, хотя сам он о том, возможно, и не знал: что необходимо каждодневно тренироваться, как говорить: "нет". Что это означает? Нахман обещает себе, что спросит об этом – но когда? Уже нет времени. Сейчас он печальный и раздраженный, может, то вино было плохим? Он сам не знает, когда из учителя начал становиться коллегой, а потом, вот сейчас, незаметно – учеником. Сам позволил такое.
Иаков никогда не говорит так, как мудрецы, длинными, усложненными предложениями, в которых полно редких, ценных сло и постоянных ссылок на цитаты из писаний. Иаков говорит коротко и ясно, будто кто-то, кто живет торговлей на рынке или перевозит грузы фурой. Он все время шутит, вот только, собственно, шутки это или серьезные суждения. Глядит прямо в глаза, выскажет предложение, будто выстрелил, и ожидает реакции собеседника. Как правило, его упорный, похожий на птичий – орлиный, соколиный, хищный – взгляд заставляет собеседников конфузиться. Они отводят глаза, путаются. Бывает, что, ни с того, ни с сего, он заходится смехом, и тогда все окружающие испытывают облегчение. Но бывает и грубым, бесцеремонным. Передразнивает. Если что-то ему не так, сводит брови, и взгляд его делается, будто нож. Говорит он вещи и мудрые, и глупые. Слишком не открывайся ему, иначе он тебя высмеет – такого его Нахман тоже видел, хотя на Нахмана своего взгляда пернатого хищника он не поднимал. Из-за всего этого Иаков, на первый взгляд, кажется своим и равным, но уже в ходе разговора появляется чувство, что он ни свой, ни кому-либо равный.
Молодой муж собирается выезжать. Иегуда Леви бен Това, тесть Иакова, нашел Иакову хорошую работу в Крайове. Это крупный город, лежащий на Дунае, ворота между Севером и Югом. У Товы там имеется свояк, который с успехом занимается торговлей, так что теперь они станут заниматься для него складом товаров – получать, рассылать, выписывать счета. Всей этой взаимозависимой коммерческой сетью заведует Осман из Черновцов, необычайно оборотливый человек, о нем говорят, что к чему он не прикоснется, то сразу же превращается в золото. Золото приходит из Польши, из Моравии, ним платят за турецкие товары и за такие, которых там, на севере, нет. Вот почему в Польше не производят шляп их шерстяного войлока? Почему не ткут ковров? А фарфор и стекло? Мало чего там делают, а все привозят, потому-то некто такой, как Осман, обязан находиться при границе – соль земли, которая помогает проводить импульсы мира. У него громадное брюхо, одевается он по-турецки. Тюрбан, который венчает его загорелое лицо, окончательно делает его турком.
Реб Мордке остается в Никополе; он ведь старый и усталый человек. Ему нужны мягкие подушки, чистое постельное белье, его миссия завершилась, тайна раскрыта, Иакова высватали и женили, он стал уже взрослым мужчиной. Одна испорченная шестерня в машине мира была исправлена. Теперь реб Мордке может отодвинуться в тень и в дым собственной трубки.
Завтра все расстанутся. Иаков вместе с Гершеле бен Зебу, молоденьким кузеном Ханы, отправляются в Крайову, а Нахман возвращается в Польшу. Он завезет добрые новости братьям из Подолии, из Рогатина, Глинна и Буска, и, наконец, попадет к себе домой. Об этом он размышляет со смесью радости и неохоты. Не так уже легко возвращаться домой, каждый об этом знает.
Прощаются еще до полуночи. Женщин послали спать, закрыли двери. Сейчас они пьют никопольское вино и строят планы на будущее, играясь крошками хлеба на столе, насыпая из них горки, свертывая шарики. Нуссен уже спит на тюке хлопка, он закрыл свой единственный глаз и не видит, как Иаков с затуманенными глазами гладит Нахмана по лицу, а Нахман, пьяный, кладет ему голову на грудь.
На рассвете, толком еще не придя в себя, Нахман садится на воз, который везет путешественников в Бухарест, в его светлом лапсердаке зашито золото, это все, что он заработал на этой поездке. Еще он везет полтора десятка бутылок масла алоэ, которое продаст в Польше по цене в несколько раз дороже. Глубоко в кармане плаща из белой шерсти, который купил на базаре в Никополе, прячет он комок пахучей смолы. На его повозке имеется еще куча писем и связки подарков для женщин. По его веснушчатому, обветренному лицу текут слезы, но сразу же за рогатками города его охватывает такое возбуждение, что кажется ему, словно бы он летит над каменистым трактом в сторону солнца, которое как раз поднимается и совершенно слепит его.
Ему везет, потому что в Бухаресте он присоединяется к каравану каменецкого общества Верещиньского, Давида и Мурадовича – именно так отмечены тюки на возах. Груз пахнет табаком и каффой. Караван выступает на север.
Через почти три недели Нахман счастливо добирается до Рогатина и в грязных чулках, в запыленном светлом плаще на закате останавливается перед домом Шоров, где как раз готовятся к свадьбе.
В Крайове. О торговле в праздники,
и про Гершеле, который становится перед дилеммой вишни
Склад Авраама, свояка Товы – это самый настоящий сезам, там со всей Европой торгуют тем, что Ориент имеет наилучшего, что через Стамбул течет живописным потоком различных товаров: ярких, блестящих, желанных при дворах и в дворцах Буды, Вены, Кракова и Львова. Стамбульские ткани, называемые "стамбулкияри", самого различного цвета, прошитые золотом, в пурпурную, красную, зеленую и синюю полоску или же тисненные в цветочные узоры, лежат, свернутые в рулоны, прикрытые материей для защиты от пыли и солнца. Рядом мягкие алжирские коврики из такой тонкой шерсти, что на ощупь походят они на бархат, с кистями или же обрамленные галуном. Камлот тоже в рулонах, самых различных цветов; это тот материал, из которого в Европе шьют богатые мужские кафтаны с подкладкой из шелка.
А еще коврики, кисти, бахрома, пуговицы из перламутровой массы и лака, мелкое декоративное оружие, табакерки из лака – на подарок благородному мужчине, веера с картинками – для европейских дам, трубки, драгоценные камни. Имеются даже сладости: халва и рахат-лукум. На склад приезжают босняки, называемые здесь греками, и привозят кожаные изделия, губки, мохнатые полотенца, блестки, хорасанские и керманские[63] шали, восхищающие вышитыми на них павлинами и львами. А от куч ковров исходит некий экзотический, чуждый запах, аромат невообразимых садов, цветущих деревьев, фруктов.
- Субханулах, слава Аллаху, - говорят контрагенты, входя в это святилище. – Салям алейкум, шалом алехем.
Им приходится склонять головы, поскольку входная дверь низкая. Иаков никогда не сидит в конторе, вечно он за столиком с чаем, одетый словно богатый турок – ему нравится носить сине-зеленый кафтан и темно-красную турецкую феску. Прежде чем переходить к торговым делам, необходимо выпить две или три чашечки чаю. Все окрестные купцы желают познакомиться с зятем Товы, так что Иаков уделяет нечто вроде аудиенции, что злит Авраама. Зато, благодаря этому, небольшой склад Авраама всегда полон народу. Среди всего прочего здесь торгуют драгоценными камнями и готовыми украшениями в наполовину оптовых количествах. Нанизанные на шнурки кораллы, малахиты и бирюза самой различной величины висят на крюках на стене и покрывают ее цветным, сложным узором из волн и линий. Особо ценные изделия находятся в застекленной металлической витрине. Там можно увидеть исключительно дорогую жемчужину.
Иаков приветствует поклоном каждого прибывшего. Уже через несколько дней, как он начал работу, склад Авраама сделался самым плотно набитым народом местом во всей Крайове.
Через несколько дней после прибытия в Крайову начинается праздник Тиша бе-ав. Это память о разрушении храма – время мрачное и темное, день печали; весь мир тогда тоже замедляется, словно бы печалился и от этой печали слонялся из стороны в сторону. Иудеи, полтора десятка домов, закрывают свои лавки и склады, не работают, сидят в тени и читают Плач Иеремии, вспоминая о несчастье.
Это хорошо для Авраама – он, как правоверный, как почитатель Шабтая Цви и его преемника, Барухии, празднует этот праздник по-другому, помня о том, что перед концом света все необходимо делать наоборот. Для него это радостное празднество.
Барухия родился точно через девять месяцев после смерти Шабтая Цви, причем, в девятый день месяца ав, как это и было предсказано. Да еще и в день траура, в день разрушения храма. АМИРАХ, как записывали имя Шабтая, то есть: Адонею Малкейну Йарум ХДодо – Наш Господь и Царь, да будет Его величие возвышено, вернулся и все эти годы жил как Барухия в Салониках. В 5476 году, то есть, в христианском 1726-м, его признали воплощенным Богом, на него сошла Шехина, которая перед тем сошла в Шабтая. Поэтому все, кто поверил в послание Барухии, день печали превращают в день радости, к ужасу всех других иудее. Женщины моют волосы и сушат их в сентябрьском солнце во дворе, убирают в домах, украшают их цветами, заметают полы, чтобы Мессия мог войти в аккуратный мир. Страшен этот мир, это правда, но, возможно, кое-где его и удастся чуточку убрать.