Нахману трудно вынести подобное унижение над кем-либо, пускай бы тот был и самый большой враг. Зато Иаков собой ужасно доволен:
- Кто боится, тот уважает, так уж оно есть.
Вскоре Иакова узнают все в Салониках, и реб Мордке с Изохаром постановляют, что им следует освободить его от занятий торговлей. И что сами они тоже обязаны посвятить себя науке.
- Устрой все, что тебе следует устроить, только новых контактов уже не ищи, - говорит реб Мордке крайне удивленному этим Нахману.
- То есть как? – спрашивает изумленный Нахман. – А с чего мы будем жить? Что станем есть?
- Жить станем, прося милостыню, - простодушно отвечает ему реб Мордке.
- Но ведь никогда до сих пор работа не становилась помехой науке, - защищается Нахман.
- А вот теперь стала.
Как выглядит руах ха-кодеш,
когда дух нисходит в человека
В месяце кислев 5515 года, то есть, в ноябре 1754, Иаков оглашает устами и письменными извещениями Нахмана, что открывает собственный бет мидраш, собственную школу, и сразу же объявляется много желающих. Тем более, что – что было уж совершенно необычным – первым учеником становится равви Мордехай, реб Мордке. Торжественно введенный, он собирает на своей достойной фигуре множество взглядов; ему верят и его очень ценят. Раз уж он доверяет этому вот Иакову, то Иаков должен быть кем-то исключительным. Через несколько дней Иаков вводит в свою школу Нахмана и Нуссена. Нахман кажется оробевшим – выступает в новых греческих одеждах, которые купил себе за деньги от продажи привезенного с Подолии воска.
Через пару десятков дней до них добирается сообщение, что в Никополе Хана родила доченьку, и, как они заранее определили с Иаковом, дала ей имя Авача, Ева. К этому событию у них уже были предсказания – ослица Нуссена родила ослят-близнецов: хотя сама она была серой, но один из ослят, самочка, был совершенно белым, а второй, самец, темным, необычного цвета, словно бы каффы. Иаков обрадован, на несколько дней он вроде как становится серьезнее и каждому рассказывает, что у него родилась дочка, и в тот же самый день сам роди школу.
А потом случается нечто странное, что-то такое, что уже давно ожидалось, а по крайней мере, что было известно: это должно было случиться, и оно неизбежно. Сложно это описать, хотя речь идет об отдельном событии, в котором все ведь происходит поочередно, и для каждого движения, для каждого образа существует соответствующее слово... Возможно, будет лучше, если это расскажет свидетель, тем более, что он и так все записывает.
Вскоре после того меня разбудил Нуссен, говоря, сто с Иаковом творится нечто странное. Имелась у него привычка долго ночью сидеть и читать, потому все отправлялись спать перед ним. Нуссен разбудил и остальных, которые находились тогда у нас в мидраше, а те, сонные и перепуганные, сошлись в комнате Иакова, где горело несколько масляных ламп, и где уже находился равви Мордехай. Иаков стоял посредине, среди валявшейся мебели, полуголый, шаровары едва держались на худых бедрах, кожа блестела от пота, а лицо у него было бледным, глаза какими-то странными, невидящими; он трясся всем телом, словно бы с ним случился приступ горячки. Все это продолжалось какое-то время, когда мы стояли, глядя на него и ожидая, что еще произойдет, и ни у кого не доставало смелости прикоснуться к нему. Мордехай начал читать молитву каким-то плачущим, перепуганным голосом, так что и мне передалась дрожь, другие тоже до смерти обеспокоились, видя то, что творилось на их глазах. Ибо стало нам ясно, что к нам нисходит дух. Заслоны между тем миром и этим были нарушены, это время утратило свою девственность, к нам, словно таран, пропихивался дух. В маленьком, душном помещении загустела вонь нашего пота, а еще разносился запах вроде как сырого мяса или крови. Мне сделалось не по себе, потом я почувствовал, как все волосы на тле у меня становятся дыбом; еще видел я, как мужское достоинство Иакова растет и натягивает ткань его шаровар; в конце концов, он застонал и, спустив голову, опустился на колени. Через мгновение он тихо и хрипло произнес слова, которые не все поняли: "Mostro Signor abascharo", что реб Мордке повторил уже на нашем языке: "Наш Господь нисходит".
Так Иаков, скрючившись, Иаков стоял на коленях в неестественной позе; пот выступил на его спине и плечах, лицо облепили мокрые волосы. Тело его, раз за разом, легко подрагивало, словно бы через него проходили дуновения холодного воздуха. А потом, через длительное время, он упал без чувств напол.
Так выглядит руах ха-кодеш, когда дух нисходит в человека. Это похоже на болезнь, липкую и неизлечимую, словно бы внезапная потеря сил. Можно чувствовать себя разочарованным, ибо большинство людей считает, будто бы этот момент торжественный и возвышенный. А акт сей более всего походит на бичевание или роды.
Когда Иаков стоял так на коленях, скрючившись, словно в болезненном спазме, Нахман увидел над ним сияние и указал его кому-то пальцем – более светлый, словно бы раскаленный холодным светом воздух, неровный ореол. Только лишь тогда, увидев это сияние, остальные рухнули на колени, а над ними медленно, словно бы в воде, кружило нечто вроде блестящих железных лпилок.
Сообщение обо всем этом быстро разошлось по городу, и под домом, где проживал Иаков, теперь массово ходили туда-сюда люди. А вдобавок ко всем у него стали случаться видения.
Нахман скрупулезно их записывал:
Ведомый из комнаты в комнату, вздымался он в воздухе, а по бокам его были две прекрасные девы. В комнатах видел он множество женщин и мужчин, а в некоторых из помещений увидел мидраши и слышал сверху, о чем там говорили, и прекрасно все понимал уже с первого слова. Комнат тех было множество, и в последней из них увидел он Первого, Шабтая, да будет благословенно имя его – одет он был во франкскую одежду, как и наши одеяния, а вокруг него собралось множество учеников. И сказал Первый Иакову: "Ты ли тот самый Мудрый Иаков? Слыхал я, что ты силен и отважного сердца. Это меня радует, ибо я дошел досюда, и нет у меня силы идти далее. Многие пред нами уже взяли это бремя на себя, только все они пали. А ты не боишься?".
И показал Первый Иакову бездну, выглядящую словно черное море. На другом, дальнем ее берегу высилась гора. И тогда воскликнул Иаков: "Да свершится это! Я пойду!".
Известие об этом видении расходится по Салоникам, люди передают го из уст в уста, иногда с какой-то новой подробностью. Оно распространяется по городу, словно весть о прибытии судов с необыкновенным товаром. Еще больше народу приходит слушать Иакова из любопытства. Школа его лопается по швам. Когда он идет, люди с набожным уважением уступают ему дорогу. Некоторые, наиболее смелые, вытягивают руку, чтобы коснуться его одежд. Его уже начали называть "хахам", то есть мудрец, хотя это его и злит, он повторяет всем, что сам он простец. Даже те старики, что разбирались в старинной каббале, признают теперь, после этого видения, его величие. Они сидят на корточках в тени и дискутируют, а наиболее мудрые усматривают во всем этом тайных знаков от давних пророков.
Еще Иакову снятся божественные дворцы. Он был там, где Первый. Видел те же самые двери. Шел за ним. Шел тем же самым путем.
Всякий день начинается с выслушивания снов Иакова. Все ожидают, когда он проснется, все готовы к его первому же шевелению. Ему нельзя ни подняться, ни чего-либо коснуться, он только лишь обязан сразу же начать говорить, прямо после сна, словно бы приносил известия из тех, больших, обширнейших миров, которые находятся ближе к свету.
Приходят туда и ученики сына Барухии, того самого Конио, который не желал их принять; и они тоже слушают Иакова, чему более всего радуется реб Мордке. Но большинство из них относится к Иакову с подозрением, заранее сложив о нем мнение. К нему относятся, как к конкуренту, к ком-то такому, кто нагло поставил рядом с ними лавку со спасением, точно такую же, как и у них самих, но вот цены выставил получше. Вот они громко и театрально выспрашивают: Кто этот приблуда?
Но больше всего к Иакову приходит евреев из Польши, тех, у кого в Салониках имеются какие-то торговые дела, либо такие, что застряли здесь и не возвращаются домой, растратив деньги. Как их узнать? Да без особого труда, они сами бросаются в глаза. Нахман, к примеру, сразу же способен выловить таких из толпы, даже если те носят уже греческую или турецкую одежду и быстрым шагом ходят по узким, забитым народом улочкам. Он видит в них самого себя – их отличают те же жесты и манера поведения,а еще, не совсем уверенный, а немного нагловатый шаг. Чаще всего, те, что победнее, носят серую, никакую одежду, а даже если кто из них зарабатывал себе на какой-то платок или плащ, то, все равно, из них выглядывают Рогатин, Давидув, Черновцы. Даже когда, защищаясь от солнца, такой обмотает себе голову тюрбаном, то из-под штанов выходят у него Подгайцы и Бучач, из карманов вылезает Львов, ну а шлепанцы, вроде как и греческие, разлезаются так, словно были родом из Буска.
О том, почему в Салониках не любят Иакова
А потом ситуация меняется. Как-то раз, когда Иаков преподает, в зал проникают какие-то здоровяки с палками. Они бросаются на тех, что стоят ближе всего к двери. Бьют вслепую. Свое получает Нуссен, у него из разбитого носа течет кровь. На полу следы крови, слышны крики и вопли. Ученики сбегают на улицу, они боятся прийти снова, потому что такое же повторятся и на следующий день. Все знают, что это почитатели Конио, сына Барухии, пытаются прогнать Иакова, заявляя, будто бы только они могут учить в Салониках. У некоторых даже знакомые лица, когда-то3они были друзьями, ведь они тоже признают истинную веру, но теперь старая дружба не считается. В Салониках нет места для двух претендентов на Мессию. Потому-то Нуссен размещает перед мидрашем охрану, которая теперь стоит там целый день и всю ночь. Несмотря на это, кто-то пару раз подкладывает огонь. Несколько раз на Иакова нападают на улице, но, поскольку он парень сильный, то сумел защититься. Нуссену, когда он делал закупки, чуть не выбили единственный глаз. И еще – и это было самое странное нападение – против Иакова сговорились салоникские еврейки, разъяренные женщины, молодые и старые, они напали на него, когда тот шел купаться в баню, и стали бросать в него камнями. После того он несколько дней хромал, только стыдно было признаться, что все это из-за женщин.