. Я заткнул уши, и вот тут-то случилась странная вещь. Неожиданно море впускает Иакова в себя, подходит волна, и Иаков погружается в ней по шею, а потом на миг вообще исчезает под водой, видны только его ладони и стопы, вода вертит им, словно кусочком дерева. Наконец он выбрался на берег и свалился на берегу, словно неживой. Мы с Нуссеном подбежали и, позволяя нашим одеждам намокнуть, вытащили его дальше, и – говоря по правде – я думал, будто бы он утонул.
После этого вот купания кожа сходила с него кусками, а снизу появлялась новая, здоровая и розовая, словно у ребенка.
Через пару дней Иаков выздоровел, и когда мы добрались до Смирны, он снова был молодым и таким красивым, переполненным светом, как мог только он один. И именно таким показался жене.
Нахман чрезвычайно доволен тем, что написал. Он колеблется, а не вспомнить ли еще приключения на море, о том, что произошло, когда они плыли на корабле. Вообще-то, описать все это он и мог бы: путешествие было воистину драматическим. Так что он макает перо в чернильницу, но тут же стряхивает чернила на песок. Нет, не станет он об этом писать. Не напишет он, что за малые деньги согласилось забрать их в Смирну маленькое торговое суденышко. Перевозка была недорогой, так и условия были совершенно паршивыми. Лишь только устроились они под палубой, а судно вышло в море, оказалось, что его хозяин, ни то грек, ни то итальянец, христианин, занимается вовсе не торговлей, а пиратством. Когда они начали требовать плыть прямо на Смирну, этот моряк обругал их и угрожал, что его разбойники-матросы выбросят их прямо в море.
Нахман прекрасно запомнил дату – то было 25 июля 1755 года, в день покровителя того ужасного человека, которому тот рьяно молился, исповедываясь во всех своих преступлениях (что им приходилось выслушивать, из-за чего у всех кровь стыла в жилах), когда на море разыгралась ужасная буря. Нахман впервые в жизни переживал нечто столь ужасающее, постепенно до него доходило, что именно сегодня он и погибнет. Перепуганный, он привязался к мачте, чтобы не смыли его безумствующие волны и громко вопил. Затем в панике он судорожно схватился за плащ Иакова, пытаясь под ним спрятаться. Иаков, который не боялся ни на йоту, поначалу пытался его успокоить, но когда не подействовали никакие методы, вся ситуация стала его, похоже, смешить, потому что он начал над бедным Нахманом издеваться. Они держались за утлые мачты, когда же те поломались от ударов волн, начали хвататься за что ни попало. Вода была хуже разбойника – она вымыла всяческую добычу из-под палубы и захватила одного из моряков, который был совершенно пьян и едва держался на ногах. Смерть этого несчастного в пучине привела к тому, что Нахман уже полностью утратил над собой контроль. Он мычал слова молитвы, слезы, такие же соленые, как морская вода, слепила ему глаза.
Иакова явно веселил испуг Нахмана, потому что после исповеди пирата теперь он заставлял исповедоваться ему, и, что самое худшее – заставлял давать Богу различные обещания, и он, Нахман, в своем перепуге, со слезами обязался никогда больше не касаться ни вина, ни аква виты, и что не станет больше курить трубку.
- Клянусь, клянусь! – кричал он, закрыв глаза, слишком перепуганный, чтобы мыслить разумно, что возбуждало у Иакова громадную радость, так что он заходился в хохоте, словно демон.
- И что будешь всегда после меня дерьмо убирать! – перекрикивал шторм Иаков.
А Нахман отвечал на это:
- Клянусь, клянусь.
- И задницу мне подтирать! – кричал Иаков.
- И задницу Иакову подтирать. Клянусь, всем клянусь! – отвечал Нахман, так что другие, слушая все это, и сами начинали заходиться от смеха и насмехаться над раввином, и это всех их заняло гораздо сильнее, чем буря, которая минула будто сонный кошмар.
Даже теперь у Нахмана не проходит чувство стыда и унижения. Он ни единым словом не отзывается к Иакову до самой Смирны, хотя тот неоднократно притягивает его к себе рукой и по-свойски хлопает по спине. Трудно простить забаву над чужим несчастьем. Но – что необычно – Нахман находит в этом какое-то странное удовольствие, бледную тень невысказанного наслаждения, легкую боль, когда рука Иакова сжимает ему шею.
Среди всех тех клятв, которые Иаков со смехом вынудил произнести Нахмана, была и такая, что он никогда не покинет его.
КРОХИ.
О перестановке треугольников
В Смирне все показалось нам знакомым, словно бы мы выезжали всего на неделю.
Иаков с Ханой и малюсенькой дочуркой, которая недавно у них родилась, сняли небольшой дом на боковой улице. Хана, которую материально снабдил отец, устроила дом так, что приятно было прийти туда и посидеть. Несмотря на то, что по турецкому обычаю, она с дочкой исчезала на женской половине дома, но я частенько чувствовал ее взгляд на собственной спине.
Изохар, услышав про вступление святого духа в Иакова, теперь вел себя совершенно не так, как раньше. Он начал меня выделять, поскольку я был непосредственным свидетелем Иакова и его голосом. Ежедневно мы собирались на длительные посиделки, и Изохар все более настойчивей убеждал нас изучать науки о Троице.
Эта запретная идея заставляла нас дрожать, и непонятно, то ли была она такой, о которой нельзя размышлять всякому иудею, как мы, либо же настолько могущественной, что нам казалось, что в ней заключена та же сила, как в четырех древнееврейских буквах, что образуют имя Бога.
На рассыпанном по столу песке Изохар чертил треугольники и отмечал их углы в соответствии с тем, что имелось в Зоаре, а затем – в соответствии с тем, что говорил Шабтай Цви, да будет благословенно его имя. Кто-то мог бы подумать, что иы дети, играющиеся рисунками.
Имеется Бог правды в духовном мире и Шехина, плененная в материи, а как бы "под ними", в нижнем углу треугольника находится Бог Творец, первопричина божественных искр. Когда же приходит Мессия, он исключает Первую Причину, и тогда треугольник становится га голову, теперь сверху Бог Правды, а уже под ним: Шехина и ее сосуд – Мессия.
Я мало чего из всего этого понимал.
"Да, да, да", - только и повторял Изохар, который за последнее время страшно постарел, словно бы он шел быстрее, чем другие, а сам – впереди. Еще он постоянно показывал нам две скрещенные линии, из которых образуется крест, как учетверенность, являющаяся матрицей мира. Он рисовал две пересекающиеся линии и слегка искривлял их.
"Что это тебе напоминает?" – спрашивал он.
И Иаков тут же увидел тайну креста.
"Это "алеф". Крест – это "алеф".
В тайне, оставаясь в одиночестве, я подносил ладонь ко лбу и касался кожи, говоря: "Бог Авраама, Исаака и Иакова", - поскольку я только-только осваивался с этой мыслью.
В одну из смирненских ночей, душную от запаха цветущих апельсинов, поскольку это уже была весна, Изохар открыл нам очередную тайну:
Имеется единый Бог в трех воплощениях, а четвертое – святая Мать.
Через какое-то время, подгоняемый моими письмами, в Смирну прибыл купеческий караван из Подолии, а с ним Элиша Шор с сыновьями, Натаном и Соломоном. Я настаивал при Иакове, Изохаре и реб Мордке, что это Божественная воля направляет нас, ставит нас напротив других и заставляет встречаться с теми, в которых мы, аккурат, нуждаемся, но правда выглядит иначе. Это я написал реб Шору еще из Салоник, описывая ему руах ха-кодеш Иакова. И тщательно рассказал то, что с нами там происходило. Но, говоря откровенно, я и не думал, что это приведет к тому, что этот пожилой человек оседлает лошадей, заставит вытащить повозки и отправится в столь далекое путешествие. Было ясно, что Шоры всегда умели соединить большой дух с различного рода коммерческими и другими интересами, так что, пока братья занимались продажей и закупкой товаров, старый Шор дискутировал с нами, и постепенно, в ходе всех тех вечеров, проявлялось видение тех дней, которые должны были прийти, и которыми мы должны были направлять. В этом плане он нашел большую опору в лице реб Мордке, который давно уже об этом упоминал, ссылаясь на свои странные сны. Но Шорам сны были не интересны.
Знал ли Иаков, что мы готовили? Тогда он сильно заболел и чуть не умер, когда же пробудился из горячки, сообщил, что у него был сон. Будто бы ему снился некий человек с белой бородой, сказавший ему: "Отправишься на север и там многих людей привлечешь к новой вере".
Мудрый Иаков возражал ему: "Как идти мне в Польшу, когда я не понимаю польский язык, а весь интерес мой здесь, в турецком краю, и у меня молоденькая жена, да и дочка только что родилась, она не пожелает идти за мной..." – защищался Иаков перед нами и перед собственным сном, мы же сидели перед ним словно парадная четверка: Изохар, Элиша Шор, реб Мордке и я.
"Тот человек с бородой, которого ты видел во сне, это сам Илия, разве ты не знал? – сказал ему реб Мордке. – Когда тебе будет тяжко, он будет идти перед тобой. Поедешь первым, а потом к тебе приедет Хана. В Польше ты будешь королем и спасителем".
"А я буду с тобой", - прибавил я, Нахман из Буска.
О встрече с отцом Иакова в Романи,
а еще – о старосте и воре
С началом октября 1755 года двинулись мы на север в две фуры и несколько конных. И наверняка мы не были похожи на тех, кем были – посланниками великого дела, а походили на обычных купцов, которые без устали, словно муравьи, кружат туда-сюда. По пут в Черновцы мы прибыли в Романь[72], чтобы проведать отца Иакова, который после смерти супруги в одиночестве проживал там. Иаков остановился на рогатках города и надел свой самый лучший костюм; зачем это было ему надо – не знаю.
Иегуда Лейб Бухбиндер проживал в маленьком домике в одну тесную, задымленную комнату. Даже лошадей некуда было поставить, так они и простояли всю ночь на улице. Нас было трое: Иаков, Нуссен и я, поскольку караван Шоров гораздо раньше двинулся на Польшу.