вал ее, как поступил бы любой приличный режиссер, и — чудо из чудес! — уловка удалась. Тогда он проявил немного большую активность, чем прежде: его руки задержались на ее груди, скользнули под блузку, нащупали соски, сжали их между большими и указательными пальцами.
Это сработало безупречно. В грозовых тучах забрезжили первые лучи солнца: она вздохнула, расстегнула ремень на его брюках и позволила его жару высушить последние капли дождя. Пальцы Кэллоуэя нашарили кружевную тесемку ее трусиков и настойчиво двинулись дальше. Упала бутылка водки, опрокинутая ее неосторожным движением, и залила разбросанные по столу бумаги. Но любовники даже не услышали, как стекло ударилось о дерево.
Затем отворилась проклятая незапертая дверь, и дуновение сквозняка мгновенно остудило их пыл.
Кэллоуэй хотел обернуться, но вовремя сообразил, какое зрелище явил бы собой. Он уставился в зеркало за спиной Дианы. Оттуда на него смотрело невозмутимое лицо Личфилда.
— Простите, что не постучал.
В ровном голосе не было ни доли замешательства. Кэллоуэй поспешно натянул брюки, застегнул ремень и обернулся, проклиная свои горящие щеки.
— Да… это было бы более вежливо, — выдавил он из себя.
— Еще раз примите мои извинения. Я хотел переговорить, — Личфилд перевел взгляд на Диану, — с вашей звездой.
Кэллоуэй почти физически ощутил, как что-то возликовало в душе Дианы. Его охватило недоумение: неужели Личфилд переменил мнение о ней? Неужели он пришел сюда как пристыженный поклонник, готовый припасть к ногам величайшей актрисы?
— Я был бы очень благодарен, если бы мне позволили поговорить с леди, — продолжил он вкрадчивым голосом.
— Видите ли, мы…
— Разумеется, — перебила Диана. — Но только через пару секунд, хорошо?
Она мгновенно овладела ситуацией. Слезы были забыты.
— Я подожду в коридоре, — сказал Личфилд, покидая гримерную.
За ним еще не закрылась дверь, а Диана уже стояла перед зеркалом и вытирала черные потеки туши под глазами.
— Приятно иметь хоть одного доброжелателя, — проворковала она — Ты не знаешь, кто он?
— Его зовут Личфилд, — сказал Кэллоуэй. — Он очень переживает за этот театр.
— Может быть, он хочет предложить мне что-нибудь?
— Сомневаюсь.
— Ох, не будь таким занудой, Теренс, — недовольно проворчала она — Тебе просто не нравится, когда на меня обращают внимание. Разве нет?
— Извини, каюсь.
Она придирчиво осмотрела себя.
— Как я выгляжу? — спросила она.
— Превосходно.
— Прости за то, что было прежде.
— Что была прежде?..
— Ты знаешь, что.
— Ах… да, конечно.
— Увидимся внизу, ладно?
Его бесцеремонно выставляли за дверь. Присутствие любовника и советчика больше не требовалось.
В коридоре было прохладно. Личфилд терпеливо ждал, прислонившись к стене. Сейчас он был лучше освещен и стоял ближе, чем в предыдущий вечер. Кэллоуэй все еще не мог полностью разглядеть лицо под широкополой шляпой. Но что-то в этих чертах — какая странная мысль! — показалось искусственным, ненастоящим Сама плоть его лица не походила на единую систему мышц и нервов, она выглядела слишком плотной и розовой, почти как ткань шрама.
— Она еще не совсем готова, — сказал Кэллоуэй.
— Замечательная женщина, — промурлыкал Личфилд.
— Да.
— Я не виню вас…
— М-м…
— Но все-таки она не актриса.
— Личфилд, вы ведь не собираетесь мешать мне? Я вам не позволю.
— Можете не опасаться этого.
Явное удовольствие, которое Личфилд испытывал от его замешательства, сделало Кэллоуэя менее почтительным к собеседнику, чем прежде.
— Если вы ее хоть немного расстроите…
— У нас общие интересы, Теренс Я хочу только успеха для спектакля, поверьте мне. Неужели вы думаете, что в сложившейся ситуации я рискнул бы чем-нибудь встревожить вашу первую актрису? Я буду кроток, как ягненок, Теренс.
— Кто бы вы ни были, — последовал раздосадованный ответ, — вы не похожи на ягненка.
Улыбка, скользнувшая по губам Личфилда, едва заставила шевельнуться Мускулы вокруг его рта.
Спускаясь по лестнице, Кэллоуэй крепко сжимал, зубы и никак не мог объяснить себе причину собственного беспокойства.
Диана отошла от зеркала, готовая сыграть свою роль.
— Можете войти, мистер Личфилд, — объявила она.
Тот появился в дверях прежде, чем она успела договорить.
— Мисс Дюваль, — почтительно поклонившись, сказал он (она улыбнулась: как галантно), — вы простите мою недавнюю неучтивость?
Она взглянула на него томными глазами: мужчины всегда таяли от ее взгляда.
— Мистер Кэллоуэй… — начала она.
— Очень настойчивый молодой человек, полагаю.
— Да.
— Не слишком ли он докучает первой актрисе?
Диана немного нахмурилась, на переносице проступила едва заметная складка.
— Боюсь, вы правы.
— Профессионалу это непозволительно, — сказал Личфилд. — Но, прошу простить меня, его пылкость вполне объяснима.
Она придвинулась к лампе возле зеркала, зная, что такой свет выгодно подчеркнет пышность ее волос.
— Ну, мистер Личфилд, что я могу сделать для вас?
— Честно говоря, у меня очень деликатное дело, — сказал Личфилд. — Горько признать, но — как бы получше выразиться? — ваш талант не идеально соответствует характеру пьесы. Вашему стилю недостает нужной тонкости.
Последовало напряженное молчание. Диана сопела и обдумывала значение произнесенных слов. Затем она двинулась к двери. Ей не понравилось начало сцены. Она ожидала поклонника, а получила критика.
— Уходите, — проговорила она бесцветным голосом.
— Мисс Дюваль…
— Вы меня слышали.
— Вы ведь не годитесь на роль Виолы, не так ли? — продолжал Личфилд, словно не слышал слов кинозвезды.
— Не ваше дело, — отрезала она.
— Но это так. Я видел репетиции. Вы вялы и неубедительны. Все комические эпизоды выходят плоскими, а сцена воссоединения просто разбивает наши сердца — она сыграна со свинцовой тяжеловесностью.
— Спасибо, я не нуждаюсь в вашем мнении.
— У вас нет стиля…
— Заткнитесь.
— Нет стиля и нет вкуса Уверен, на телеэкране вы — само очарование, но театр требует особой правдивости. И души, которой вам, честно говоря, не хватает.
Игра перешла все границы разумного. Диана хотела ударить непрошеного гостя, но не находила повода. Она не могла воспринимать всерьез престарелого позера — он был персонажем даже не из мелодрамы, а из музыкальной комедии, с этими его тонкими серыми перчатками и тонким серым галстуком. Глупый злобный педераст, что он понимал в искусстве?
— Убирайтесь вон, или я позову менеджера, — сказала она.
Но он встал между ней и дверью.
Сцена изнасилования? Так вот какую пьесу они играли? Неужели он сгорает от страсти к ней? Боже упаси.
— Моя жена, — улыбнувшись, произнес он, — играет Виолу…
— Я рада за нее.
— …И она чувствует, что сможет вдохнуть в эту роль немного больше жизни, чем вы.
— У нас завтра премьера, — неожиданно для себя проговорила Диана, будто защищая Свое участие в спектакле.
Какого черта она оправдывалась перед человеком, что вломился к ней и наговорил таких ужасных вещей? Может быть, потому что была напугана. Он подошел очень близко, и его дыхание пахло дорогим шоколадом.
— Она знает роль наизусть.
— Эта моя роль. И я сыграю ее. Я сыграю ее, даже если буду самой плохой Виолой в истории театра, ясно?
Диана старалась сохранять самообладание, но ей было нелегко. Что-то заставляло ее нервничать. Нет, не насилия; но чего-то она все же боялась.
— Увы, я уже обещал эту роль своей жене.
— Что? — она изумилась его самонадеянности.
— И ее сыграет Констанция.
Услышав имя соперницы, Диана рассмеялась. В конце концов, это похоже на классическую комедию — что-то из Шеридана или Уайльда, запутанное и хитроумное. Но он говорил с такой непоколебимой уверенностью: «Ее сыграет Констанция», — словно дело обдумано и решено.
— Я не собираюсь больше спорить с вами. Если вашей жене угодно играть Виолу, ей придется играть ее на улице. На паршивой улице, ясно?
— У нее завтра премьера.
— Вы глухой, тупой или то и другое одновременно?
Спокойно, твердил ей внутренний голос, ты переигрываешь, выходишь за рамки сценического действия. Какая бы сцена это ни была.
Он шагнул к ней, и лампа возле зеркала высветила лицо под широкополой шляпой. До сих пор она не могла внимательно разглядеть его, а теперь увидела четко прорисованные линии вокруг его глаз и рта. Это не настоящая плоть и кожа, без сомнений. Личфилд носил накладки из латекса, и они были плохо приклеены. У Дианы зачесались руки от желания сорвать их и открыть его настоящее лицо.
Конечно. Вот оно что. Сцена, которую она играла, называлась «Срывание маски».
— А ну, поглядим, на кого вы похожи, — произнесла Диана, и, прежде чем Личфилд перестал улыбаться, ее рука коснулась его щеки. В последний момент у нее мелькнула мысль, что именно этого он и добивался, но было поздно извиняться или сожалеть о содеянном. Пальцы нащупали край маски и потянули за него. Диана вздрогнула.
Тонкая пленка латекса соскочила и обнажила истинную физиономию гостя. Диана попыталась убежать, но рука Личфилда крепко ухватила ее за волосы. Теперь она могла лишь смотреть в его лицо, полностью лишенное кожного покрова. Кое-где свисали сухие волокна мышц, около горла сохранились остатки бороды, но все прочее истлело. По большей части лицо состояло из голых костей, покрытых пятнами грязи и плесени.
— Я не был, — отчетливо проговорил череп, — бальзамирован. В отличие от Констанции.
Диана никак не отреагировала на объяснение. Она ни единым звуком не выразила протеста, несомненно необходимого в данной сцене. У нее хватило сил лишь на то, чтобы хрипло застонать, когда его рука сжалась еще крепче и отклонила ее голову назад.
— Рано или поздно мы все должны сделать выбор, — сказал Личфилд. Его дыхание уже не пахло шоколадом, а разило гнилью.