Они разбились.
Проснулся и Джуд.
Крик за дверью затих. Женщина бросилась бежать в лес. Любое дерево лучше, чем это зрелище. Ее муж дрожащими губами твердил молитвы, пока громадная нога великана поднималась для нового шага…
Бум…
Дом заходил ходуном. Запрыгала посуда в шкафу, глиняная трубка скатилась с каминной полки и разбилась в прах.
Любовники узнали этот грохот, этот земной гром.
Мик схватил Джуда за плечо.
— Ты видишь — сказал он, и его зубы отсвечивали сине-серым в темноте. — Видишь? Видишь?
В его голосе слышались истерические нотки. Опрокинув стул, он кинулся к двери. Выругался и выбежал в ночь…
Бум…
Грохот стоял оглушительный. Со звоном лопались оконные стекла. Трещали балки под крышей.
Джуд присоединился к приятелю у двери. Старый хозяин лежал ничком, пальцами судорожно сжимая комья сухой земли.
Мик, подняв голову, смотрел в небо. Джуд проследил за его взглядом.
В одном месте не было звезд. Там сгустилась кромешная тьма в форме огромного человека, нависшего над холмами. Отчетливо выделялись контуры фигуры.
Великан казался шире обычных человеческих пропорций — слишком толстые ноги и чересчур короткие для такого торса руки.
Он поднял и опустил на землю исполинскую ступню, сделав шаг в направлении дома.
Бум…
Крыша дома покачнулась. Человек, угнавший их машину, говорил правду. Пополак был городом и великаном. И он шел по холмам…
Их глаза освоились с темнотой, и они различили ужасающие подробности строения монстра. Несомненно, это шедевр инженерной мысли: человек, созданный из людей. Или, лучше сказать, бесполый гигант, сделанный из живых мужчин, женщин и детей. Все жители Пополака были стиснуты и связаны, образуя плоть великана. Их тела так крепко соединились в одно целое, что кости ломались от напряжения.
Они рассмотрели, как безукоризненно продумана конструкция исполина; как ловко рассчитан центр тяжести; как слоноподобные ноги соответствовали громадному весу туловища; как низко к плечам посажена голова — оптимально для движения и с минимальной нагрузкой на шею.
Несмотря на диспропорцию, он был ужасающе жизнеподобен. Кожа его состояла из массы полностью обнаженных людей, чьи тела блестели при свете звезд как одно огромное тело. Даже мускулы скопировали, точно, хотя и упрощенно. Людей идеально подогнали друг к другу. С акробатической виртуозностью работали те, кто стал частью суставов рук и ног, позвонков и сухожилий.
Великан наклонил голову, и любовники увидели его лицо.
Щеки из человеческих тел; глубокие впадины, откуда глядели человеческие головы, образующие глазное яблоко; широкий нос; рот открывался и закрывался — мышцы челюсти сжимались и разжимались. И из этого рта с зубами из бритых детских голов доносился голос гиганта — одна нота какой-то идиотской мелодии.
Пополак шел — и Пополак пел.
Видела ли Европа подобное зрелище?
Не в силах сдвинуться с места, Мик и Джуд смотрели на приближение монстра.
Старик обмочился. Он забормотал молитвы и пополз к деревьям, волоча больную ногу.
Англичане остались на пороге, глядя на представление, что разворачивалось перед ними. Теперь они ощущали не страх и ужас — трепет приковал их к месту. Они знали, что это зрелище никогда не повторится, нет надежды увидеть его вновь. Они достигли высшего пика жизни — дальше будет только обыденность. Лучше остаться здесь, хотя с каждым шагом смерть становится ближе; лучше остаться и смотреть, пока можно видеть. Если чудовище убьет их — они, по крайней мере, стали свидетелями чуда, узнали его ужасающее величие. Это честная цена.
Пополак был уже в двух шагах от дома. Отчетливо виднелись бледные, изможденные, обливающиеся потом лица, ритмично работающие тела. Ноги тех, кто уже умер, болтались, как у висельников. Другие, особенно дети, сократили натяжение и ослабили свои позиции, отчего форма тела исказилась.
Но великан еще шел вперед, и шаги требовали от людей неимоверных усилий и координации.
Бум…
Он сделал один шаг и подступил к дому ближе, чем можно было ожидать.
Мик видел, как поднималась его громадная ступня. Видел людей, коренастых и крепких, в лодыжке и стопе. Много мертвых. Подошва представляла собой сплошное месиво из раздавленных и окровавленных тел, расплющенных весом остальных горожан.
Нога с грохотом опустилась.
Дом разлетелся в пыль.
Пополак заслонил небо. В какой-то момент он заполнил собой весь мир — и небо, и землю. Его уже нельзя было охватить взглядом взор метался вверх и вниз в пространстве, но разум отказывался признать истину.
Обломок камня отлетел от разрушенного дома и поразил Джуда прямо в лицо. Убийственный удар прозвучал для него, как удар мяча о стену; смертельная игра. Ни боли, ни сожаления. Смерть как свет, слабый, ничтожный свет; последний стон потерялся в этом аду, тело укрыли дым и тьма. Мик не увидел и не услышал, как Джуд умер.
Он был слишком поглощен происходящим одна нога великана прочно стояла посреди обломков дома, а другая двигалась, делая новый шаг.
Мик воспользовался возможностью: испустив душераздирающий вопль, он опрометью бросился к громадной ступне. Она уже поднималась в воздух, когда он, задыхаясь, добежал до нее. В последнюю секунду ему удалось, подпрыгнув, ухватиться то ли за обрывки каната, то ли за чьи-то волосы, то ли за человеческую плоть — удалось поймать уходящее чудо и стать его частью. Быть с ним, служить ему или умереть с ним — это лучше, чем жить без него.
Мик взобрался вверх и нашел безопасное место. Он закричал в экстазе и посмотрел вниз, когда нога великана стала подниматься. Там, где только что стоял Мик, теперь вилась пыль.
Земля внизу исчезла. Он словно поймал машину и стал попутчиком бога Прежнее существование закончилось. Отныне он будет жить вот так — бесконечно смотреть, смотреть, пожирая глазами это зрелище, пока не умрет от обжорства.
Он кричал, выл и раскачивался на веревке, упиваясь своей победой. Там, на земле, осталось изувеченное тело Джуда, но это больше не имело значения. Любовь и разумная жизнь исчезли навсегда, равно как и память о собственном имени, поле и притязаниях.
Это ничего не значило. Вообще ничего.
Бум..
Бум…
Пополак шел. Гул его голоса терялся в ночи.
Настал день, появились птицы, пришли лисы, прилетели мухи, бабочки и пчелы. Джуд двигался, Джуд поворачивался, Джуд давал жизнь новым существам. В его животе копошились черви, а лисицы дрались за его сладкую плоть. Все произошло быстро. Кости пожелтели и рассыпались; то, что когда-то наполнялось дыханием и мыслью, стало пустым местом.
Тьма, свет, тьма, свет. Их чередование не прервалось его именем.
Книга крови II
Джонни
Страх(пер. с англ. В. Филипенко)
Нет большего наслаждения, чем страх. Прислушайтесь к беседам в поезде или в приемной учреждения: разговор вечно вертится вокруг этой темы. Люди обсуждают положение в стране, автомобильные аварии или цены у дантистов, но если убрать иносказания, намеки и метафоры, в основе всего неизменно гнездится страх. Рассуждая о природе божественного начала или о бессмертии души, мы с готовностью перескакиваем на проблему страдания. Это всеобщий синдром; ритуал повторяется везде: в бане и на ученом семинаре. Как язык тянется к больному зубу, так мы снова и снова возвращаемся к нашим страхам, говорим о них со страстью голодного человека над полной дымящейся тарелкой.
Когда он учился в университете и боялся говорить, Стивен Грейс выучился говорить о том, почему боится. И не просто говорить, а анализировать и препарировать каждый нерв в поисках мельчайших источников ужаса.
В расследовании у него имелся наставник — Куэйд.
Это было время гуру, их сезон. Молодые люди обоих полов из университетов Англии лихорадочно искали пастырей с востока или с запада, чтобы, как ягнята, следовать за учителями; среди них и Стив Грейс К несчастью, его «мессией» стал именно Куэйд.
Познакомились они в студенческом общежитии.
— Меня зовут Куэйд, — сказал парень, оказавшийся рядом со Стивом в баре.
— Ага.
— А ты?..
— Стив Грейс.
— Точно. С отделения этики, верно?
— Верно.
— Я ни разу не видел тебя на других семинарах и лекциях философского факультета.
— Это моя дополнительная тема. Я с филологического, с отделения английской литературы. Подумал, что не вынесу целый год занятий древнескандинавскими языками…
— И подался на этику.
— Да.
Куэйд заказал двойной бренди. Он выглядел не слишком состоятельным, а у самого Стива двойной бренди опустошил бы карманы на неделю. Куэйд залпом осушил бокал и велел повторить.
— А ты что будешь пить?
Стив тянул полпинты теплого легкого пива, собираясь продлить эту порцию на час.
— Мне ничего не хочется.
— Брось.
— Серьезно, мне вполне достаточно.
— Еще один бренди и пинту пива моему другу.
Стив не стал возражать против щедрости Куэйда.
В конце концов, полторы пинты развеют тоску, охватившую его накануне семинара на тему «Чарльз Диккенс как социальный аналитик». Сама мысль об этом вызвала у него зевоту.
— Кто-нибудь должен написать о пьянстве как о социальной активности.
Куэйд задумчиво взглянул на свой бокал бренди и осушил его.
— Или как о способе забыться, — сказал он.
Стив окинул взглядом нового знакомого. Кажется, он был лет на пять старше двадцатилетнего Стива. Одежда его представляла собой сбивающую с толку смесь вещей поношенные кроссовки и вельветовые штаны, грязно-белая рубашка, знававшая лучшие дни; а сверху — очень дорогой черный кожаный пиджак, мешковато сидящий на худых костлявых плечах. Его длинное лицо было неприметным Глаза младенческой голубизны — такие бледные, что цвет радужки почти сливался с белком, и за стеклами сильных очков виднелись лишь острые, как булавки, зрачки. Губы полные, как у Джаггера, но бледные, сухие и совсем не чувственные. Светлые волосы.