Он не понимал, что делать. Конечно, его обвинят в том, что он не предусмотрел возможных случайностей, но тут он сможет за себя постоять. Он заплатит за свое неумение предвидеть обстоятельства. Он даст им все, чего они потребуют. Ухо, ногу — ему нечего терять, кроме плоти и крови.
Но он должен тщательно разработать планы защиты, потому что они ненавидят слабую логику. Если он придет к ним с бессвязными извинениями, расплата будет больше, чем жизнь.
За спиной потянуло холодом Он знал, что это такое. Ад следовал за ним даже здесь, в утробе демократии. Но он выживет, если не обернется, если будет идти, глядя в пол или на свои обожженные и искалеченные большие пальцы; тогда с ним не случится ничего плохого. Это один из первых уроков, которые нужно усвоить, когда имеешь дело с темными силами.
Воздух был ледяным. Берджесс видел пар от своего дыхания, и голова его болела от мороза.
— Мне очень жаль, — искренне сказал он своему преследователю.
Голос, отозвавшийся на его слова, звучал мягче, чем он ожидал:
— Здесь нет твоей вины.
— Нет, — согласился Берджесс, черпая уверенность в сочувственном тоне. — Это была ошибка, и я продолжу. Я не учел Киндермана.
— Это была ошибка. Мы все их совершаем, — сказал ад. — Но в следующем столетии мы попробуем вновь. Демократия — новый культ, она пока не потеряла первоначального блеска. Мы дадим им еще столетие, а потом возьмем лучших из них.
— Да.
— Но ты…
— Я знаю.
— Никакой силы для тебя, Грегори.
— Нет.
— Это еще не конец света. Взгляни на меня.
— Не сейчас, если вы не возражаете.
Берджесс продолжал двигаться, один аккуратный шаг за другим. Веди себя спокойно, веди себя разумно.
— Посмотри на меня, пожалуйста, — позвал ад.
— Позже, господин.
— Я ведь всего лишь прошу тебя поглядеть на меня. Этот маленький знак внимания оценят.
— Обязательно. В самом деле, обязательно. Позже.
Здесь коридор разделялся. Берджесс выбрал левый поворот. Он подумал, что это слишком символично. Там оказался тупик.
Берджесс стоял, упершись взглядом в стену. Холодный воздух обволакивал его, а обрубки больших пальцев болели. Он снял перчатки и стал сосать пальцы.
— Погляди на меня. Повернись и погляди на меня, — сказал любезный голос.
Что теперь делать? Вернуться назад и выбрать другой путь — вот самое лучшее. Он будет ходить кругами, пока не подберет достаточно аргументов, чтобы преследователь оставил его в живых.
Он стоял, перебирая возможные решения, и вдруг почувствовал режущую боль в шее.
— Погляди на меня, — вновь сказал голос.
Горло Берджесса сжалось. Затем, странно отозвавшись в голове, раздался звук кости, трущейся о кость. Ощущение было такое, словно в основание черепа проникло лезвие ножа.
— Погляди на меня, — сказал ад еще один, последний раз, и голова Берджесса повернулась. Не тело. Оно по-прежнему было обращено к слепой стене тупика.
Но голова его медленно поворачивалась на своей хрупкой оси, невзирая на здравый смысл и анатомию. Берджесс кашлянул, когда его гортань, подобно сырой веревке, скрутилась вокруг самой себя, позвонки рассыпались, хрящи распались. Из глаз его полилась кровь, в ушах загудело, и он умер, глядя в сумрачное безжалостное лицо.
— Я же просил тебя взглянуть на меня, — сказал ад и пошел своим горьким путем, оставив труп здесь — как прекрасный парадокс для демократов, когда те, перебрасываясь словами, найдут тело в коридоре Вестминстерского дворца.
Ее последняя воля(пер. с англ. М. Талиной)
«Боже, — подумала она, — разве это жизнь! День приходит, день уходит. Скука, нудная работа, раздражение. Господи, выпусти меня, освободи меня, распни, если такова Твоя воля, но выведи меня из ничтожества».
Но вместо благословенной безболезненной кончины она однажды вынула лезвие из бритвы Бена — в конце марта, в тоскливый день — заперлась в ванной и перерезала себе запястья.
Сквозь гул в ушах она, в полуобмороке, слышала Бена за дверью ванной:
— Дорогая, с тобой все в порядке?
«Убирайся». — Она подумала, что сказала это.
— Сегодня я вернулся раньше, милая.
«Пожалуйста, уходи».
Пытаясь выговорить эти слова, она упала с сиденья унитаза на белый кафельный пол, где уже собирались лужицы ее крови.
— Дорогая?
«Уйди».
— Дорогая?
«Прочь!»
— С тобой все в порядке?
Теперь он скребся в дверь, как крыса Неужели он не понимает, что она не откроет ее, не сможет открыть.
— Ответь мне, Джеки.
Она застонала. Она не могла удержаться. Боль, против ее ожиданий, оказалась не такой уж страшной, но было неприятное ощущение, словно ее ударили по голове. Все же он не успеет помешать ей, уже поздно. Даже если он выбьет двери.
Он выбил двери.
Она поглядела на него сквозь воздух, так густо насыщенный смертью, что, казалось, его можно резать.
«Слишком поздно». — Она подумала, что сказала так.
Но нет.
«Боже, — подумала она, — я не убила себя. Я не умерла».
Доктор, которого пригласил Бен, оказался очень искусным. Как Бен и обещал, «только лучшее для моей Джеки».
— Ерунда, — заверял ее доктор. — Небольшая починка, и мы все уладим.
«Почему бы ему не оставить меня в покое, — думала она. — Ему же наплевать. Он же не знает, каково это».
— Я сталкивался с подобными женскими проблемами, — говорил ей доктор, источая профессиональное дружелюбие. — В определенном возрасте они носят характер эпидемии.
Ей едва исполнилось тридцать. Что он пытается сказать — что у нее преждевременный климакс?
— Депрессия, частичный или полный уход в себя, различные неврозы. Вы не одна такая, поверьте мне.
«О нет, я одна, — подумала она. — Я одна здесь, в моей голове, я сама по себе, и вы понятия не имеете, каково это».
— Мы приведем вас в порядок очень быстро — между двумя взмахами овечьего хвоста, как говорится.
Так я овечка? Он думает, я — овечка?
Врач задумчиво глянул на свой диплом в рамке на стене, потом на свои ухоженные ногти, потом на ручки и блокнот на столе. Но на Жаклин он не смотрел На что угодно, Но не на нее.
— Я знаю, — заговорил он, — о чем вы думали и как это болезненно. У женщин есть определенные потребности. Если они не встречают понимания…
«Что ты знаешь о женских потребностях? Ты не женщина», — подумала она.
— Что? — спросил он.
Она произнесла это вслух? Она покачала головой, отказываясь от своих слов.
Он продолжал, вновь попав в свой ритм:
— Я вовсе не собираюсь назначать вам обязательные лечебные процедуры. Вы ведь не хотите этого, верно? Вы просто хотите небольшой поддержки и чего-нибудь, что помогло бы вам спать по ночам.
Теперь он ее здорово раздражал. Его снисходительность была огромной, безграничной. Всезнающий и всевидящий Отец — именно эту роль он и разыгрывал. Словно был одарен неким чудесным зрением, проникающим в самую суть женской души.
— Разумеется, в прошлом я проводил лечебные курсы со своими пациентами. Но, сугубо между нами…
Он слегка похлопал ее по руке. Отеческая ладонь на тыльной стороне ее ладони. Вероятно, предполагалось, что сейчас она смягчится, обретет уверенность, может быть, расслабится.
— Между нами, это лишь разговоры. Бесконечные разговоры. Ну, если честно, какая от них польза? У всех есть проблемы. Вы ведь не можете избавиться от них, если просто выскажете их, верно?
«Ты — не женщина. Ты не выглядишь как женщина, ты не чувствуешь себя женщиной».
— Вы что-то сказали?
Она покачала головой.
— Мне послышалось, вы что-то сказали. Пожалуйста, не стесняйтесь, будьте со мной откровенны.
Она не ответила, а он как будто устал притворяться ее лучшим другом. Он встал и подошел к окну.
— Думаю, лучше всего для вас будет…
Он стоял против света, закрывая его, заслоняя вид на вишневые деревья на лужайке перед окном. Она глядела на его широкие плечи и узкие бедра. Образцовый мужчина, как сказал Бен. Такое тело создано не для того, чтобы вынашивать детей. Оно должно переделывать мир. А если не мир, то чей-то разум.
— Думаю, лучше всего для вас будет…
Что он может знать, с такими бедрами, с такими плечами? Он слишком мужчина, чтобы понять в ней хоть что-нибудь.
— Думаю, лучше всего вам подойдет курс успокаивающих препаратов…
Ее взгляд остановился на его талии.
— …и отдых.
Ее разум сконцентрировался на его теле, прикрытом одеждой. Мышцы, кости и кровь под эластичной кожей. Она рисовала это тело со всех сторон, оценивала, прикидывая его силу и упругость, а потом покончила с ним Она подумала: «Будь женщиной».
Как только ей пришла в голову эта нелепая мысль, его тело стало менять форму. К сожалению, это было не то превращение, какие случаются в сказках; его плоть сопротивлялась волшебству. Она вынудила его мужественную грудную клетку сформировать груди — они вспухали, пока кожа не лопнула и грудина не раздалась в стороны. Его таз, словно надломленный посредине, тоже стал расходиться. Врач потерял равновесие, упал на стол и оттуда уставился на нее: лицо его побледнело от потрясения, он вновь и вновь облизывал губы, пытаясь заговорить, но рот его пересох и слова не рождались. Самые дикие изменения происходили у него в промежности: брызнула кровь, и внутренности глухо шлепнулись на ковер.
Она закричала при виде чудовищного абсурда, который сама и устроила, и отпрыгнула в дальний угол комнаты. Там ее вырвало в горшок с искусственным растением.
«Боже, — подумала она, — это не убийство. Я даже не дотронулась до него!»
То, что Жаклин сотворила сегодня, она держала при себе. Не стоит отнимать у людей сон и покой, заставляя их думать о столь странной способности.
Полицейские были очень любезны. Они выдвинули множество версий внезапной смерти доктора Блэндиша, хотя никто не сумел объяснить, почему его грудь распалась таким удивительным образом, сформировав два красивых (правда, волосатых) конуса.