— Что для тебя день? — спросил он, все еще усмехаясь.
Ей больше не нужен был сводник, но Каас не знал об этом. В своей наивности он думал, будто Васси — просто еще один мужчина, что попался на их пути, что он будет опустошен и выброшен точно так же, как другие. Каас думал, что понадобится завтра, и наивно играл в смертельную игру.
— Закрой двери, — предложила она. — Останься, если хочешь.
— Остаться? — спросил он, пораженный. — Ты хочешь сказать, я могу посмотреть?
И он смотрел Она знала, что он всегда смотрел через дырочку, которую сам провертел в панели. Иногда она слышала, как; он возится за дверью. Но на этот раз пусть он останется здесь навеки.
Очень осторожно он вынул ключ из замка снаружи, вставил его изнутри и повернул. Едва замок щелкнул, она убила сводника. Он даже не успел обернуться и поглядеть на нее в последний раз. В его казни не было ничего демонстративного: она просто взломала грудную клетку и раздавила легкие. Каас ударился о дверь и соскользнул вниз, проехавшись лицом по деревянной панели.
Васси даже не обернулся, чтобы поглядеть на него. Он хотел смотреть только на Жаклин.
Он приблизился к матрасу, нагнулся и начал развязывать ее локти. Кожа была стерта, веревки задубели от засохшей крови. Он методично распутывал узлы. Он обрел утерянное спокойствие, пришел к пониманию, что в итоге он здесь и нельзя вернуться назад. Он знал, что его дальнейший путь — это проникновение в нее, глубже и глубже.
Освободив ее локти, он занялся запястьями. Теперь она видела над собой не потолок, а его лицо. Голос его был мягким.
— Зачем ты позволила ему делать это?
— Я боялась.
— Чего?
— Двигаться, даже жить. Каждый день… агония.
— Да.
Он слишком хорошо понимал, что выхода нет.
Она почувствовала, как он раздевается рядом с ней, потом целует смуглую кожу ее живота — тела, где она обитала На этой коже лежал отпечаток ее работы; она была натянута и исцарапана.
Он лег рядом, и ощущение его тела не было неприятным.
Жаклин коснулась его головы. Суставы ее затекли, все движения причиняли боль, но она хотела притянуть его лицо к своему. Он появился у нее перед глазами, улыбаясь, и они обменялись поцелуями.
«Боже мой, — подумала она, — мы вместе».
И вместе с этой мыслью воля ее начала формировать плоть. Под его губами черты ее лица растворились, стали красным морем, о котором он мечтал, и омыли его растворившееся лицо. Смешались воды, созданные из мысли и плоти.
Ее заострившиеся груди проткнули его, точно стрелы; его эрекция, усиленная ее мыслью, убила одним ответным выпадом. Омытые приливом любви, они расплавились в нем.
Снаружи остался твердый мир скорби; торговцы и покупатели шумели в ночи. Постепенно усталость и равнодушие справились даже с самыми рьяными. Снаружи и внутри наступило целительное молчание: конец потерям и прибылям.
Кожа отцов(пер. с англ. М. Талиной)
Автомобиль закашлялся, захлебнулся и умер. Дэвидсон неожиданно осознал, какой сильный ветер дует на пустынной дороге и врывается в окна его «мустанга». Он попытался оживить мотор, но тот сопротивлялся. Отчаявшись, Дэвидсон уронил потные руки, долго державшие руль, и обозрел территорию. Во всех направлениях, куда ни глянь, — горячий воздух, горячие скалы, горячий песок Аризоны.
Он отворил дверь и ступил на раскаленное пыльное шоссе. Оно, не сворачивая, уходило за горизонт. Прищурив глаза, Дэвидсону удавалось разглядеть далекие горы, но, как только он пытался сфокусировать взгляд, они расплывались в раскаленном дрожащем воздухе. Солнце уже припекало его макушку там, где светлые волосы редели. Он открыл капот и начал безнадежно копаться в моторе, проклиная свое техническое невежество.
«Господи, — думал он, — надо делать эти чертовы машины так, чтобы и дурак мог разобраться».
Тут он услышал музыку.
Она возникла так далеко, что поначалу походила на тихий звон в ушах, но становилась все громче.
Это была весьма своеобразная музыка.
Как она звучала? Как ветер в телеграфных проводах, без ритма, без души, ниоткуда — воздушная волна, коснувшаяся волос на затылке и заставившая их подняться: Дэвидсон пытался не замечать ее, но она не умолкала.
Он поискал глазами музыкантов, приставив ко лбу ладонь, но дорога в оба конца была пуста. Только когда он вгляделся в глубь пустыни, он заметил ряд маленьких фигурок, не то идущих, не то скачущих, не то пляшущих на границе его зрения. Их силуэты расплывались в жарком мареве Длинная процессия — если таковой она являлась — двигалась через пустыню параллельно шоссе и, похоже, не собиралась выходить на дорогу.
Дэвидсон еще раз взглянул на остывающее нутро своей машины, а потом — на далекую процессию танцоров.
Ему нужна помощь, без сомнений.
Он двинулся через пустыню по направлению к ним.
Там свободно парила пыль, которую на шоссе уплотняли машины. Она летела ему в лицо с каждым шагом Он двигался медленно, хоть и трусил мелкой рысью; танцоры все удалялись. Тогда он перешел на бег.
Теперь, сквозь шум крови в ушах, он лучше различал музыку. Это была не мелодия, а высокие и низкие звуки множества духовых и ударных инструментов: свист, гудение и грохот.
Голова процессии исчезла за горизонтом, но участники праздника (если это праздник) продолжали шествие. Он слегка поменял направление, чтобы пересечься с ними, и, обернувшись через плечо, поглядел назад. Внезапно Дэвидсона охватило такое сильное ощущение одиночества, что сердце его сжалось. Он увидел свой автомобиль: маленький, точно присевший на дороге жук, а на него наваливалось раскаленное небо.
Он побежал. Через четверть часа он рассмотрел процессию более четко, хотя голова колонны давно скрылась из виду. Это, подумал он, какой-то карнавал, довольно необычный для этой господней пустоши. Замыкающие шествие танцоры были наряжены очень ярко. Высокие прически и маски делали их гораздо выше человеческого роста, раскрашенные перья и разноцветные ленты развевались в воздухе. По какому бы поводу ни был устроен этот праздник, вели они себя точно пьяные: раскачивались взад-вперед, падали, кое-кто ложился на землю животом в горячий песок.
Легкие Дэвидсона горели от напряжения. Он понял, что упускает цель: процессия удаляется быстрее, чем он способен (или может себя заставить) двигаться.
Он остановился, оперся руками в колени для облегчения боли в спине, и из-под залитых потом бровей поглядел на исчезающее вдали шествие. Затем собрал все оставшиеся силы и закричал:
— Остановитесь!
Поначалу никакой реакции не было. Потом он разглядел, что один или два участника процессии остановились. Дэвидсон выпрямился. Да, они смотрят на него. Он больше чувствовал это, чем видел.
Он пошел к ним.
Какие-то инструменты смолкли, будто весть о его присутствии распространилась среди музыкантов. Совершенно очевидно, что они заметили его.
Он пошел быстрее, и вблизи ему открылись подробности процессии.
Его шаг слегка замедлился. Сердце, колотившееся от напряженных усилий, затрепетало в груди.
— Боже мой, — сказал он, и в первый раз за тридцать шесть лет его безбожной жизни эти слова звучали как молитва.
Он находился на расстоянии полумили от них, но уже не ошибался в том, что видел. Его слезящиеся глаза могли отличить папье-маше от кожи, иллюзию от реальности.
Создания, замыкающие процессию, последние из последних, оказались чудовищами. Такие грезятся в кошмаре безумия.
Одно было ростом около восемнадцати или двадцати футов. Его утыканная шипами кожа складками свешивалась с мышц, коническая голова заканчивалась рядом зубов, посаженных на алые десны. У другого имелось три крыла, и тройной хвост взбивал пыль с энтузиазмом рептилии.
Третье и четвертое спаривались в чудовищном союзе, более омерзительном, чем его отдельные составляющие. Казалось, все их конечности стремятся соединиться, проникнуть глубже и глубже, прорвать плоть партнера. Головы их сплелись языками, но они все равно издавали немелодичные вопли.
Дэвидсон отступил на шаг и оглянулся на свою машину. Заметив это, одно из созданий — красное с белым — подняло пронзительный вой. Даже ослабленный расстоянием в полмили, звук чуть не снес Дэвидсону голову. Он вновь взглянул на чудовищ.
Вопящий монстр покинул процессию и на кривых ногах понесся к нему через пустыню. Дэвидсона охватила неуправляемая паника — он почувствовал, как содержимое кишечника опорожняется ему в брюки.
Существо бежало с неимоверной скоростью, и с каждым его прыжком Дэвидсон видел все больше подробностей чудовищной анатомии: острые зубастые ладони, лишенные больших пальцев; голова с единственным трехцветным глазом; изгибы плеч и грудной клетки. Он различал даже вставшие от гнева или (не дай бог) от похоти гениталии — раздвоенные и трясущиеся.
Дэвидсон издал визг почти такой же, как и монстр, и помчался обратно.
Автомобиль был далеко, до него оставалась миля или две. Дэвидсон знал, что машина не защитит, если чудовище до него доберется. В тот миг он понял, как близка смерть — как она близка всегда; и это понимание оказалось желанным посреди бессмысленной паники.
Монстр был уже рядом, когда измазанные дерьмом ноги Дэвидсона поскользнулись, он упал, скорчился и пополз к машине. Услышав за спиной тяжелую поступь, инстинктивно свернулся в комок трясущейся плоти и стал ждать смертельного удара.
Он выждал два биения сердца.
Три. Четыре.
Смерть все не шла.
Свистящий голос поднялся невыносимо высоко, потом чуть понизился. Страшные лапы не коснулись Дэвидсона. Готовый к тому, что голова его в ту же секунду будет оторвана, он осторожно глянул сквозь пальцы.
Тварь обогнала его.
Возможно, из презрения к человеческой слабости, она побежала дальше по шоссе.
Дэвидсон чувствовал запах собственных испражнений и собственного страха Странно, но больше никто не обращал на него внимания. Процессия монстров продолжала движение. Только парочка особенно любопытных оглянулась через плечо в его направлении, растворяясь в клубящейся пыли.