Это не человекообразная обезьяна из рассказа По, можно сказать наверняка Рассказ написан в 1835 году, фотография сделана позже. Кроме того, обезьяна на фотографии определенно была гориллой.
Что же, история повторилась? Неужели другая обезьяна, другого вида, но тоже человекообразная, потерялась на улицах Парижа на пороге нашего века?
А если история с человекообразной обезьяной повторилась однажды… то почему не дважды?
Пока Льюис морозной ночью возвращался на набережную Бурбон, идея повторяемости событий все более привлекала его. Он видел их скрытую симметрию. Возможно ли, чтобы он, внучатый племянник С. Огюста Дюпена, оказался вовлечен в происшествие, схожее с первым случаем?
Ключ от комнаты Филиппа на улице Мортир казался ледяным. Близилась полночь, но Льюис не удержался и свернул с моста на Севастопольский бульвар, потом на запад — на бульвар Бон-Нувель, и на север — на Пляс-Пигаль. Получилась долгая утомительная прогулка., но он чувствовал, что ему необходим свежий воздух, чтобы голова оставалась ясной и неподвластной эмоциям До улицы Мортир он добрался лишь через полтора часа.
Это была ночь с субботы на воскресенье, и из многих комнат доносился шум Льюис поднялся на два пролета вверх так тихо, как только смог. Сумрак скрывал его присутствие. Ключ легко повернулся в замке, и дверь отворилась.
Комнату освещали огни с улицы. Кровать, занимавшая большую часть комнаты, оставалась непокрытой. Должно быть, простыни и одеяло унесли в лабораторию для судебной экспертизы. Пятна крови на матрасе в сумерках казались черничного цвета Других свидетельств преступления здесь не было.
Льюис щелкнул выключателем. Ничего не изменилось. Он прошел в глубь комнаты и посмотрел на светильник. Лампочка была разбита вдребезги.
Он подумал, что надо уйти отсюда и вернуться утром, когда теней будет поменьше. Но пока он стоял под разбитой лампочкой, глаза его немного привыкли к темноте, и он различил большой деревянный шкаф у дальней стены. Чтобы собрать одежду Филиппа, много времени не потребуется. Иначе завтра придется совершить еще один долгий поход по снегу. Лучше сделать это сейчас и поберечь свои кости.
Комната была большая, и в ней царил беспорядок, оставленный полицией. По дороге к шкафу Льюис спотыкался то об опрокинутую лампу, то о разбитую вазу. Вопли и визг лихой вечеринки на втором этаже заглушали производимый им шум. Там у них оргия или драка? Шум мог означать и то и другое.
Льюис потянул на себя верхний ящик комода, и тот внезапно вывалился, открыв взору доказательства любви Филиппа к комфорту чистые тонкие рубашки, носки, носовые платки с инициалами. Все отглажено и надушено.
Он чихнул. Холодная погода усилила хрипы в груди и выделение слизи в носовых пазухах. Платок был у него в руке, и он высморкался, прочищая заложенные ноздри. И тут впервые он различил, чем пахнет эта комната.
Над духом сырости и увядших растений преобладал один сильный запах. Духи. Всепроникающий запах духов.
Он резко повернулся в темноте под хруст собственных суставов, и взгляд его упал на какую-то тень за кроватью. Огромную тень; она все росла и росла.
Это он, незнакомец с бритвой. Он прятался здесь, ожидая.
Странно, но Льюис не испугался.
— Что вы здесь делаете? — требовательно спросил он громким властным голосом.
Когда незнакомец выбрался из своего укрытия, его лицо попало в зыбкую полосу уличного освещения. Широкое плоское лицо. У него были глубоко посаженные, но беззлобные глаза, и он улыбался, улыбался Льюису.
— Кто вы? — вновь спросил Льюис.
Человек покачал головой и затрясся всем телом. Его руки в перчатках прикрыли рот. Немой? Он тряс головой сильнее и сильнее, словно у него начинался припадок.
— С вами все в порядке?
Внезапно дрожь прекратилась, и Льюис с удивлением увидел, что из глаз незнакомца на его плоские щеки и в заросли бороды текут крупные слезы.
Словно устыдившись такого проявления чувств, человек отвернулся от света, глухо всхлипнул и вышел. Льюис последовал за ним. Он был скорее заинтересован, чем испуган.
— Погодите!
Человек уже наполовину спустился на площадку второго этажа; несмотря на свое сложение, он шел семенящими шажками.
— Пожалуйста, подождите, я хочу поговорить с вами!
Льюис пошел за ним по ступеням, но быстро понял, что упустил свою цель, даже не начав преследования. Суставы Льюиса плохо гнулись из-за возраста и холода; к тому же было поздно. Мог ли он бежать за человеком гораздо моложе себя, да еще по скользкому снегу? Он проследил путь незнакомца до двери и смотрел, как тот убегает вниз по улице. Его походка была мелкой — точно такой, как; говорила Катрин. Странно для такого крупного мужчины.
Запах его духов уже унес северо-западный ветер. Задыхаясь, Льюис вновь поднялся по лестнице мимо шума вечеринки и собрал одежду для Филиппа.
На следующий день Париж накрыла снежная буря исключительной ярости. Никто не пошел к мессе, никто не раскупал горячие воскресные круассаны, газеты на лотках газетчиков остались нечитаными. Лишь у немногих нашлось мужество или неотложная причина выйти на улицу, где завывал ветер. Остальные сидели у каминов, грели ноги и мечтали о весне.
Катрин собиралась навестить Филиппа, но Льюис настоял, что пойдет один. Не только потому, что хотел избавить ее от тяжелой прогулки в непогоду; он намеревался задать Филиппу кое-какие деликатные вопросы. После ночной встречи в комнате Льюис был уверен, что у Филиппа имелся соперник; возможно, соперник, склонный к убийству. Похоже, единственный способ спасти жизнь Филиппа — выследить того человека И если для расследования придется вторгнуться в сферу интимной жизни Филиппа, придется сделать это. Но, конечно, подобную беседу ни он, ни Филипп не желали бы вести при Катрин.
Одежду, принесенную Льюисом, обыскали, потом передали Филиппу, который взял ее с кивком благодарности.
— Прошлой ночью я ходил к тебе на квартиру, чтобы забрать оттуда вещи.
— О!
— В комнате кто-то был.
Лицо Филиппа напряглось так, словно он плотно стиснул зубы. Он избегал взгляда Льюиса.
— Большой человек, с бородой. Ты знаешь его? Или о нем?
— Нет.
— Филипп…
— Нет!
— Тот же самый человек напал на Катрин, — сказал Льюис.
— Что? — Филипп задрожал.
— С бритвой.
— Напал на нее? — переспросил Филипп. — Ты уверен?
— Или собирался напасть.
— Нет! Он никогда бы не прикоснулся к ней. Никогда.
— Кто это, Филипп? Ты знаешь?
— Скажи ей, чтобы она туда больше не заходила, Льюис! — Его глаза наполнились слезами. — Пожалуйста, бога ради, пускай она туда больше не заходит. Скажешь? И ты тоже. Ты тоже не заходи.
— Кто это?
— Скажи ей!
— Я скажу. Но ты должен мне объяснить, кто этот человек, Филипп.
— Ты не поймешь, Льюис. Я и не надеюсь, что ты поймешь.
— Объясни мне, я хочу помочь.
— Просто позволь мне умереть.
— Кто он?
— Просто позволь мне умереть. Я хочу забыть. Зачем ты заставляешь меня вспоминать? Я хочу…
Он посмотрел на Льюиса. Глаза Филиппа были красные, веки воспалены от пролитых ночами слёз. Теперь казалось, что слез у него не осталось; вместо честного страха смерти, жажды любви и жизни — сухая пустота Льюис увидел в глазах друга абсолютное безразличие ко всему: к тому, что будет дальше, к собственной безопасности, к чувствам.
— Она была шлюха, — неожиданно воскликнул он.
Руки его сжались в кулаки. Никогда в жизни Льюис не видел, чтобы Филипп сжимал кулаки. Теперь же его ногти так вонзились в мягкую плоть ладоней, что потекла кровь.
— Шлюха, — повторил он, и его голос прозвучал слишком громко в этой маленькой камере.
— Потише, — сказал охранник.
— Шлюха! — На этот раз он прошипел свои проклятия сквозь ощеренные, как у разозленного павиана, зубы.
Льюису никак не удавалось осмыслить превращение Филиппа.
— Ты начал все это, — сказал Филипп, глядя прямо на него, впервые открыто встречаясь с ним взором Горькое обвинение, хоть Льюис и не понимал его значения.
— Я?
— С твоими историями. С твоим проклятым Дюпеном.
— Дюпеном?
— Это ложь, глупая ложь: женщины, убийство…
— Ты имеешь в виду историю про улицу Морг?
— Ты же так гордился им, верно? Так вот, все это дурацкая ложь, ни слова правды.
— Это было на самом деле.
— Нет. Никогда не было, Льюис. Просто рассказ, вот и все. Дюпен, улица Морг, убийства… — Голос его прервался, словно последнее слово он никак не мог выговорить. — Обезьяна.
Вот оно, это слово. Он произносил его с таким трудом, точно вырезал из горла каждый звук.
— Так что насчет обезьяны?
— Они просто звери, Льюис. Некоторые внушают жалость — цирковые животные. У них нет разума, они рождены жертвами. Но есть и другие.
— Какие другие?
— Натали была шлюхой! — закричал он снова.
Глаза его стали большими, как блюдца. Он ухватил Льюиса за лацканы и начал трясти. Все остальные в маленькой комнате повернулись, чтобы посмотреть на стариков, сцепившихся через стол. Заключенные и их подружки усмехались, когда Филиппа оттаскивали от Льюиса. Он продолжал выкрикивать, извиваясь в руках охранников:
— Шлюха! Шлюха! Шлюха!
Вот и все, что он мог сказать, пока они волокли его обратно в камеру.
Катрин встретила Льюиса у дверей своей квартиры. Она тряслась и всхлипывала. Комната за ее спиной была разворочена.
Она заплакала на его груди, когда он попытался успокоить ее. Много лет прошло с тех пор, как он в последний раз успокаивал женщину. Он разучился это делать. Он смутился, и Катрин почувствовала его неловкость. Она освободилась из его объятий — так было лучше.
— Он был здесь, — сказала она.
Не требовалось уточнять, о ком она Незнакомец, слезливый незнакомец с бритвой.
— Что ему было нужно?
— Он твердил мне одно слово: «Филипп». Скорее мычал, чем говорил, и когда я не ответила он разнес все — мебель, вазы. Он ничего не искал, просто устроил разгром.