— Льюис, — вновь сказал зверь и показал на женщину (она сидела с раздвинутыми ногами), предлагая ее для развлечения.
Льюис покачал головой.
Туда-сюда, туда-сюда, отчасти — выдумка, отчасти — правда.
Вот до чего дошло: голая обезьяна предлагает ему человеческую женщину.
Это была последняя, помоги нам боже, последняя глава той истории, которую начал дедушкин брат. От любви к убийству, потом обратно к любви. Любовь обезьяны к человеку. Он выдумал ее, увлекшись вымышленными героями, рациональными и рассудочными. Он заставил Филиппа воплотить эту выдумку их прошедшей молодости. Именно его и нужно обвинять в убийстве. Конечно, не этого несчастного зверя, затерявшегося между джунглями и модными магазинами; не Филиппа, жаждущего вечной молодости; не холодную Катрин, которая после сегодняшней ночи останется абсолютно одна. Только он. Его преступление, его вина, его наказание.
Ноги Льюиса вновь обрели чувствительность, и он заковылял к двери.
— Так ты не остаешься? — спросила рыжеволосая женщина.
— Эта тварь… — Он не мог заставить себя назвать животное.
— Ты имеешь в виду Филиппа?
— Его не зовут Филиппом, — сказал Льюис — Он даже не человек.
— Думай как хочешь! — ответила она и пожала плечами.
За его спиной обезьяна произнесла его имя. Но теперь это не походило на ворчание, нет. Животное с удивительной, лучше любого попугая, точностью воспроизводило интонации Филиппа. Это голос Филиппа — без изъянов.
— Льюис, — сказал зверь.
Он не просил и не требовал Он просто называл человека по имени, как равный, получая удовольствие от этого действия.
Прохожие видели старика, влезшего на парапет моста Карусел, но никто не сделал попытки помешать ему прыгнуть.
Он застыл на миг, выпрямился и, перевалившись через перила, рухнул в ледяную воду.
Кто-то перебежал на другую сторону моста, чтобы поглядеть, куда понесет его течение. Он выплыл на поверхность, лицо его было бело-голубым и пустым, как у младенца. Потом что-то под водой зацепило его ноги и потащило на глубину. Густая вода сомкнулась над головой и затихла.
— Кто это был? — спросил кто-то.
— Кто знает?
Был ясный день, последний зимний снег уже выпал, и к полудню должна была начаться оттепель. Птицы, возбужденные внезапным солнцем, кружились над Сакре-Кер. Париж стал разоблачаться, готовясь к весне. Его девственно-белый наряд был слишком заношен, чтобы держаться долго.
Поздним утром молодая рыжеволосая женщина под руку с крупным неуклюжим мужчиной медленно поднялась по ступенькам Сакре-Кер. Солнце благословляло их. Колокола звонили.
Наступил новый день.