– Пусти меня, сраный…
– Успокойся! Успокойся!
Преследователи уже почти нагнали его.
– Держи его!
– Сука! Сука! Сука! Сука!
– Держи его!
Редмен словно с крокодилом боролся: у мальчишки была вся сила страха. Но ярость уже почти сошла на нет. Из подбитых глаз брызнули слезы, когда он плюнул в лицо Редмену. В его руках был Лейси – непорядочный Лейси.
– Ладно. Попался.
Редмен отступил, когда подошел надзиратель и заломил Лейси так, словно готов был вывихнуть мальчику руку. Из-за угла появились еще двое-трое. Двое мальчишек и медсестра – весьма неприятное создание.
– Пустите… пустите… – вопил Лейси, но от его пыла уже не осталось и следа. На лице возникло обиженное выражение капитулянта, а коровьи глаза, большие и карие, по-прежнему таращились на Редмена, обвиняя. Мальчик был на вид младше шестнадцати, почти неполовозрелым. На его щеке и в нескольких местах между синяками и кривой повязкой на носу проглядывал пушок. Но лицо такое девичье – девственное лицо, из тех времен, когда еще были девственники. И эти глаза.
Появилась Левертол – слишком поздно, чтобы принести какую-нибудь пользу.
– Что происходит?
Подал голос надзиратель. От погони он запыхался и лишился гонора.
– Он заперся в туалете. Пытался сбежать через окно.
– Почему? – вопрос был адресован надзирателю, а не ребенку. Красноречивое замешательство. Сбитый с толку надзиратель пожал плечами.
– Почему? – Редмен обратился к мальчику.
Тот молча смотрел в ответ, будто ему впервые в жизни задали вопрос.
– Это ты свинья? – спросил он неожиданно, из носа у него стекала сопля.
– Свинья?
– В смысле, полицейский, – насмешливо уточнил один из мальчишек так, будто разговаривал с идиотом.
– Я знаю, что он имеет в виду, парень, – произнес Редмен, все еще пытаясь переглядеть Лейси. – Я отлично знаю, что он имеет в виду.
– Правда, что ли?
– Тихо, Лейси, – сказала Левертол, – у тебя и без того хватает проблем.
– Да, сынок. Это я – свинья.
Война в гляделки продолжалась – личная битва между мальчиком и мужчиной.
– Ты ничего не знаешь, – сказал Лейси. Это была не издевка – мальчишка просто констатировал свою версию правды, его взгляд не дрогнул.
– Ну, все, Лейси, хватит, – беглеца попытался увести надзиратель; его живот торчал между пижамным верхом и штанами, словно гладкий купол молочной кожи.
– Пусть говорит, – сказал Редмен. – Чего я не знаю?
– Он расскажет свою версию этой истории директору, – сказала Левертол, прежде чем смог ответить Лейси. – Это не ваша забота.
Но это была очень даже его забота. Все изменилось из-за взгляда – такого режущего, такого обреченного. Взгляд просто требовал, чтобы это стало его заботой.
– Пусть говорит, – сказал Редмен, и властность в его голосе заставила Левертол пойти на попятный. Надзиратель слегка ослабил хватку.
– Почему ты пытался сбежать, Лейси?
– Потому что он вернулся.
– Кто вернулся? Имя, Лейси. О ком ты говоришь?
Несколько секунд Редмен чувствовал, как мальчишка борется с каким-то обетом молчания; потом Лейси тряхнул головой, разрывая электрический контакт между ними. Он как будто в какой-то момент сбился с мысли, и замешательство лишило его слов.
– Тебе ничего не сделают.
Лейси уставился себе под ноги, нахмурился.
– Я хочу обратно в кровать, – сказал он. Просьба девственника.
– Ничего не сделают, Лейси. Я обещаю.
Обещание, похоже, не возымело ожидаемого действия, Лейси словно онемел. Но тем не менее это было обещание, и он надеялся, что Лейси это поймет. Мальчика изнурила неудачная попытка побега, погоня, гляделки. Его лицо посерело. Он подчинился надзирателю и ушел. Перед тем как снова скрыться за углом, он, похоже, передумал; начал бороться, не смог освободиться, но вывернулся лицом к своему дознавателю.
– Хенесси, – сказал он, снова встретившись глазами с Редменом. И все. Его уволокли прежде, чем он смог сказать что-то еще.
– Хенесси? – спросил Редмен, вдруг почувствовав себя посторонним. – Кто такой Хенесси?
Левертол закурила. Ее руки слегка дрожали. Вчера он этого не заметил, но теперь не удивлялся. Он еще не видел мозгоправа, у которого самого не было проблем с мозгами.
– Мальчишка врет, – сказала она. – Хенесси больше нет с нами.
Небольшая пауза. Редмен не торопил, от этого она только занервничает.
– Лейси умный, – продолжала она и сунула сигарету в бесцветные губы. – Знает, что сказать.
– А?
– Вы здесь новенький, и он хочет создать впечатление, что у него есть какая-то тайна.
– А никакой тайны нет?
– С Хенесси? – она фыркнула. – Господи, о чем вы. Он сбежал из-под охраны в начале мая. У них с Лейси… – она заколебалась, сама того не желая. – У них с Лейси что-то было. Возможно, наркотики – мы так и не выяснили. Они нюхали клей, дрочили друг другу, бог знает.
Ей действительно не нравилась эта тема. Неприязнь была написана у нее на лице, исказив его в десятке мест.
– Как сбежал Хенесси?
– Нам до сих пор неизвестно, – сказала она. – Просто однажды утром не явился на перекличку. Все здесь обыскали сверху донизу. Но его не было.
– Он мог вернуться?
Искренний смех.
– Господи, нет. Он ненавидел это место. А, кроме того, как бы он смог вернуться?
– Он же выбрался.
Левертол с ворчанием уступила:
– Он был не особенно умным, но хитрым. Я не очень удивилась, когда он пропал. За несколько недель до побега он ушел в себя. Я не могла из него и слова вытянуть, а до того он был вполне разговорчивым.
– А Лейси?
– У него на поводке. Это бывает. Младшие идеализируют старших, более опытных. Лейси – из очень неблагополучной семьи.
Гладко, думал Редмен. Так гладко, что он не верил ни единому слову. Разум – не картина на выставке, разум нельзя пронумеровать и развесить в порядке влияния с этикеткой «Хитрый» или «Внушаемый». Это каракули, это расползающиеся кляксы граффити, их невозможно предсказать или сдержать.
А разум Лейси? Он напоминал картину, писаную по воде.
Уроки начались на следующей день в такой гнетущей жаре, что мастерская превратилась в духовку уже к одиннадцати. Но мальчишки сразу отреагировали на честный подход Редмена. Они разглядели в нем человека, которого могут уважать и при этом не любить. Они не ждали поблажек и не получали поблажек. Стабильный порядок.
Местные работники показались Редмену куда менее общительными, чем мальчики. Какие-то тут все были странные. Ни единой сильной личности, решил он. Рутина Тезердауна, его ритуалы, бесконечные классификации и унижения как будто размололи их всех в однородную кашу. Все чаще он ловил себя на том, что избегает общения с коллегами. Мастерская становилась убежищем, вторым домом, пропахшим свежеструганным деревом и телами.
Только в следующий понедельник один из мальчишек упомянул ферму.
Никто не говорил Редмену, что на территории изолятора есть ферма, и сама эта мысль показалась ему абсурдной.
– Туда почти никто не ходит, – сказал Крили – худший плотник, когда-либо ходивший по земле. – Там воняет.
Все засмеялись.
– Ладно, парни, успокоились.
Смех утих, разбавленный шепотом и шуточками.
– Где эта ферма, Крили?
– Это даже фермой не назвать, сэр, – ответил Крили и пожевал язык (неискоренимая привычка). – Просто пара развалюх. Воняет, сэр, как есть говорю. Особенно сейчас.
Он показал в окно на глушь за игровой площадкой. С тех пор как Редмен в последний раз окидывал взглядом территорию Тезердауна – в самый первый день с Левертол – пустырь взопрел на потной жаре, пуще прежнего буйный от сорняков. Крили показывал на далекую кирпичную стену, практически невидимую за щитом кустарника.
– Видите, сэр?
– Да, вижу.
– Это свинарник, сэр.
В классе снова захихикали.
– Что смешного? – он развернулся к классу. Десяток голов нырнул обратно к работе.
– Я бы туда не ходил, сэр. Вонища до небес.
Крили не преувеличивал. Даже в сравнительной прохладе второй половины дня от запаха, которым тянуло с фермы, выворачивало наизнанку. Редмен просто следовал за своим чутьем через поле и мимо туалетов. Теперь постройки, которые он заметил из окна мастерской, предстали во всей красе. Несколько покосившихся лачуг, сбитых из гофрированного железа и гнилого дерева, – курятник и кирпичный свинарник, вот и все, что могла предложить ферма. Как и говорил Крили, это и фермой назвать было трудно. Маленький Дахау для домашнего скота, заросший и заброшенный. Кто-то, очевидно, кормил немногих заключенных – кур, полдесятка гусей, свиней, но никто не трудился за ними чистить. Отсюда и гнилая вонь. Свиньи так вообще жили в собственных отбросах – островах навоза, запекшегося до совершенства на солнце, населенного тысячами мух.
Сам свинарник был разделен на два разных помещения высокой кирпичной стеной. Во дворе первого на боку лежала маленькая пестрая хрюшка, на ней кишмя кишели клещи и блохи. Другая свинья, поменьше, видневшаяся во мраке внутри, лежала на толстой от дерьма соломе. Ни та, ни другая не проявила к Редмену никакого интереса.
Второе помещение казалось пустым.
Во дворе не было экскрементов, в соломе копошилось меньше мух. Впрочем, скопившийся запах старых фекалий был не менее отчетливым, когда Редмен уже собирался уйти, изнутри раздался шорох, и там поднялась здоровая туша. Он перегнулся через запертую деревянную калитку, волевым усилием не обращая внимания на вонь, и всмотрелся в дверной проем.
Свинья вышла взглянуть на него. Она была в три раза крупнее своих сородичей – огромная свиноматка, которая вполне могла оказаться родительницей соседей в прилегающем загоне. Но ее выводок был изгвазданным, а свиноматка казалась девственно чистой, румяно-розовая туша лучилась здоровьем. Редмена впечатлил уже сам ее размер. Должно быть, она в два раза тяжелее его, предположил он, внушительное создание. Гламурное, на свой гадкий манер: с завивающимися светлыми ресницами и деликатным пушком на блестящем рыле, который перерастал в жесткую щетину у прядающих ушей, и с маслянистым соблазнительным взглядом темно-карих глаз.