– У меня есть такие образы, – сказал Стив. – Картинки из детства, они постоянно заставляют думать о…
Он осекся, уже пожалев о том, что разоткровенничался.
– О чем? – спросила Шерил. – Ты имеешь в виду плохие воспоминания? Типа когда ты упал с велосипеда или вроде того?
– Возможно, – ответил Стив. – Иногда эти образы неожиданно приходят мне на ум. Не намеренно, а когда я не сосредоточен. Словно разум автоматически на них перескакивает.
Куэйд удовлетворенно хмыкнул:
– Вот именно.
– Об этом Фрейд писал, – заметила Шерил.
– Что?
– Фрейд, – повторила Шерил, в этот раз устроив целое представление, словно общается с ребенком. – Зигмунд Фрейд: ты, возможно, слышал о нем.
Куэйд, не скрывая презрения, поджал губы:
– Фиксация на матери никак не отвечает на обсуждаемый нами вопрос. Настоящие ужасы, которые живут во мне, да и во всех нас, существовали еще до формирования человеческой личности как таковой. Ужас присутствует уже тогда, когда мы еще даже не мыслим о себе в категориях индивидуальности. Даже зародыш, свернувшийся в утробе матери, испытывает страх.
– И ты об этом помнишь, да? – спросила Шерил.
– Возможно, – совершенно серьезно ответил Куэйд.
– Об утробе матери?
Куэйд еле заметно улыбнулся. Этой полуулыбкой он словно говорил: «Я знаю то, о чем ты понятия не имеешь».
Это была странная, неприятная улыбка; из-за нее Стиву даже захотелось помыться.
– Ты – лжец, – сказала Шерил, вставая с места и глядя на Куэйда сверху вниз.
– Может и так, – согласился тот, неожиданно став настоящим джентльменом.
После этого споры прекратились.
Никаких больше разговоров о кошмарах или о тварях, таящихся в ночи. Весь следующий месяц Стив редко видел Куэйда, а когда все же встречался с ним, тот всегда был в компании Шерил Фромм. Куэйд был с ней вежлив, даже почтителен. Он больше не носил свой кожаный пиджак, так как она ненавидела запах мертвых животных. Столь неожиданная перемена в их отношениях сбила Стивена с толку, но он решил, что все дело в его примитивном понимании сексуальных вопросов. Стив не был девственником, но женщины по-прежнему оставались для него тайной: противоречивой и непонятной.
А еще он ревновал, хотя признаться в этом не хотел даже себе. Его возмущало то, что такая красивая и умная девушка постоянно проводит время с Куэйдом.
Было и другое чувство: казалось, Куэйд ухаживает за Шерил по каким-то своим странным соображениям. И причина тут крылась не в сексе, в этом Стив был уверен. И не в ее интеллекте. Нет, Куэйд загонял Шерил в угол, так подсказывал Стиву инстинкт. Куэйд окружал жертву, готовясь нанести последний удар.
Кажется, прошел месяц, когда Куэйд неожиданно упомянул Шерил в разговоре:
– Она – вегетарианка.
– Шерил?
– Разумеется, Шерил.
– Я знаю. Она же об этом говорила.
– Нет, ты не понял. Это не прихоть и не мода. Она очень серьезно к этому относится. Она не может посмотреть в витрину мясной лавки. Она не может потрогать мясо, понюхать его.
– О, – Стив пришел в недоумение. К чему ведет Куэйд?
– Это ужас, Стив.
– Перед мясом?
– От человека к человеку его признаки разнятся. Она боится мяса. И говорит, что такая здоровая, такая гармоничная. Черт! Я найду его…
– Что?
– Страх, Стив.
– Ты же не собираешься… – Стив волновался, но не знал, как сказать об этом, не обвинив Куэйда.
– Причинить ей вред? Нет, разумеется, я не буду причинять ей вред. Любой ущерб она себе нанесет только сама. – Куэйд смотрел на Стива, словно гипнотизируя. – Пришло время научиться доверять друг другу, Стив, – он наклонился ближе. – Это только между нами…
– Слушай, мне кажется, я не хочу об этом слышать.
– Нам надо прикоснуться к зверю, Стивен.
– Да к черту зверя! Я не хочу об этом слышать!
Стив вскочил, больше желая вырваться из-под давления Куэйда, а не закончить разговор.
– Мы же друзья, Стивен.
– Да…
– Тогда уважай нашу дружбу.
– Что?
– Молчи. Ни слова.
Стив кивнул. Обещание было легко сдержать. Он все равно никому не мог рассказать о своем беспокойстве, его бы подняли на смех.
Куэйд явно остался доволен. Он поспешил прочь, а Стив почувствовал, что невольно стал членом тайного общества, причем непонятно с какой целью. Куэйд заключил с ним соглашение, и это пугало.
На следующей неделе Стив пропустил все лекции и почти все семинары. Конспекты не вел, книг не читал, работ не писал. Лишь два раза посетил здание университета и там крался вдоль стен, как осторожная мышь, молясь о том, чтобы не столкнуться с Куэйдом.
Но бояться не стоило. Лишь раз он увидел сутулые плечи Куэйда с другой стороны двора, когда тот, улыбаясь, разговаривал с Шерил Фромм. Она заливисто хохотала, ее музыкальный смех эхом отражался от стен исторического факультета. От ревности Стива не осталось и следа. Даже за деньги он бы не хотел стоять рядом с Куэйдом, быть так близко к нему.
Пока Стив сидел в одиночестве, вдали от лекционной суеты и переполненных коридоров, он постоянно думал. Все его мысли, как язык к больному зубу, как ноготь к струпу, возвращались к страхам.
То есть в детство.
В шесть лет Стив попал под машину. Раны были не особо сильными, но от сотрясения он частично оглох. Для ребенка такой опыт стал невероятно тяжелым; он не понимал, почему так неожиданно его отрезало от мира. Пытка оказалась необъяснимой, и Стив решил, что она будет вечной.
Еще недавно его жизнь была реальной, полной криков и смеха. А потом Стива выбросили прочь, весь внешний мир превратился в аквариум, где криво улыбались рыбы, беззвучно открывающие рот. Что еще хуже, иногда он страдал от тиннитуса – так говорили врачи, – в ушах у него ревело или звенело. Голову наполняли диковинные звуки, вопли, свисты, которые становились саундтреком для трепыханий внешнего мира. В такие минуты Стива начинало мутить, лоб словно сковывала железная полоса, которая дробила мысли на куски, отделяя голову от рук, мысли от действий. Накатывала волна паники, Стив был совершенно не способен понять этот мир, пока его голова пела и звенела.
Но худшие кошмары приходили ночью. Когда-то, еще до катастрофы, утроба спальни его успокаивала, теперь же он просыпался и понимал, что звон начался во сне.
Глаза широко распахивались. Тело заливал пот. Разум переполнял пронзительный гул, и в нем Стив был заперт без всякой надежды на передышку. Ничто не могло заглушить его собственную голову и ничто, казалось, совершенно ничто не могло вернуть к нему говорящий, смеющийся или плачущий мир.
Стив был один.
Именно в этом заключались начало и конец, сама суть его ужаса. Стив был абсолютно одинок в своей какофонии. Запертый в доме, в этой комнате, в своем теле, в своей голове, пленник глухой и слепой плоти.
Это было невыносимо. Иногда ночью мальчик кричал, не зная о том, что издает какие-то звуки, а его родители, теперь так похожие на рыб, включали свет, старались помочь ему, склоняясь над кроватью, гримасничая, их беззвучные рты принимали уродливые формы. Прикосновения постепенно успокаивали Стива; и со временем мать усвоила этот трюк и поняла, как унять панику, в которой тонул сын.
За неделю до того, как ему исполнилось семь лет, слух вернулся, не полностью, но даже так он казался Стиву чудом. Мир снова стал цельным, жизнь началась заново.
Понадобилось несколько месяцев, чтобы мальчик научился доверять собственным чувствам. Иногда он все еще просыпался по ночам, ожидая, что звуки в голове пробудятся снова.
До сих пор от малейшей громкости у Стива звенело в ушах, и поэтому он не ходил на рок-концерты с другими студентами, но свою небольшую глухоту практически не замечал.
Но, разумеется, помнил о ней. Мог легко воскресить в мыслях привкус той паники; ощущение железной полосы, стягивающей голову. И страх темноты, страх одиночества так и не исчез до конца.
Но с другой стороны, разве кто-то не боялся остаться один? Совершенно один?
Теперь у Стива появился новый страх, и его оказалось куда сложнее определить.
Куэйд.
В пьяных откровениях Стив рассказал ему о своем детстве, о глухоте и ночных кошмарах.
Куэйд знал о его слабости, о прямой дороге к сердцу его ужаса. У него было оружие, палка, которой он мог избить Стива, если дело до того дойдет. Может, потому Стив и не поговорил с Шерил (не предупредил ее, ведь он же это хотел сделать?), именно поэтому избегал Куэйда.
Иногда, в определенном настроении, Куэйд казался воплощением зла. Не больше и не меньше. Он выглядел как человек, у которого глубоко-глубоко внутри таится настоящий мрак.
Может, в те четыре месяца, когда Стиву пришлось смотреть на людей с отключенным звуком, он развил повышенную восприимчивость к малейшим оттенкам поведения, к усмешкам и улыбкам, которые мимолетно возникали на человеческих лицах? Он знал, что жизнь Куэйда походила на лабиринт, и ее запутанная карта была вытравлена на его лице тысячью еле заметных гримас.
Следующая фаза посвящения Стива в тайный мир Куэйда началась только через три с половиной месяца. На летних каникулах студенты разъехались по своим делам. Стив как обычно устроился в типографию отца; смены были долгими, физически выматывающими, но принесли нескрываемое облегчение. Академический мир переполнил его разум, он чувствовал себя так, будто его насильно кормят словами и идеями. На работе же все это быстро вышло вместе с потом, и сумятица в голове улеглась.
Хорошее было время; о Куэйде он почти не вспоминал.
На кампус Стив вернулся в конце сентября. Студентов было мало. Занятия начинались только через неделю; без привычной суеты жалующихся, флиртующих и спорящих детей весь университет охватила меланхолия.
Стив сидел в библиотеке, взяв несколько важных книг, прежде чем остальные загребут их себе. В начале семестра, когда проверяли списки чтения, а в университетском магазине необходимые издания вечно продавали только по заказу, книги были на вес золота. Конечно, они всегда приходили, но только через два дня после семинара, на котором их обсуждали. На последнем курсе Стив решил всех опередить и взять в библиотеке несколько главных работ, пока те не расхватали.