закончилась раз и навсегда.
– Я упаду! Я упаду! Я упаду! – заверещал он, умоляя гравитацию.
Решетка под Стивом зашаталась.
Что-то сломалось. Болт, цепь, канат – что-то, удерживавшее решетку, сломалось. Стив больше не находился в горизонтальном положении; он уже скользил по прутьям куда-то вниз, во мрак.
С ужасом Стив понял, что больше не прикован.
И сейчас упадет.
Этот человек хотел, чтобы он упал. Плохой человек – как там его звали? Куэйк? Куэйл? Куоррел…
Рефлекторно Стив ухватился за решетку двумя руками, а та кренилась все сильнее. Может, он все-таки не хотел лететь за ботинком? Может жизнь, этот драгоценный осколочек жизни еще стоил того, чтобы за него держаться…
Тьма за краем решетки казалась непроглядной; и кто мог предположить, что там в ней таится?
В голове Стиве множились звуки паники. Громыхание проклятого сердца, заикание слизистых, сухой скрежет нёба. Ладони, скользкие от пота, теряли хватку. Притяжение хотело его. Заявило права на его тело; требовало, чтобы он упал. Когда Стив взглянул через плечо в пасть, разверзшуюся внизу, ему показалось, что он заметил там монстров. Где-то на дне копошились нелепые безумные твари, грубо нарисованные черным по черному. Злобные граффити с вожделением уставились на него из самого детства и выпустили когти, чтобы схватить Стива за ноги.
– Мама, – сказал он, когда руки подвели его, и Стив был предан тьме.
– Мама.
Вот оно, последнее слово. Куэйд расслышал его отчетливо, во всей банальности.
– Мама!
Когда Стив ударился о дно шахты, он уже не мог понять, как долго падал. В тот момент, когда его руки отпустили решетку, в тот момент, когда он понял, что тьма заполучит его, разум Стива сломался. Его животное «я» выжило, сумело расслабить тело, уберегло от травм при падении, кроме самых малых. Но на всю оставшуюся жизнь рассудок Стива разлетелся на куски, которые разбросало по дальним закоулкам памяти, не осталось ничего, кроме простейших реакций.
Когда наконец загорелся свет, он увидел у двери человека в маске Микки Мауса и улыбнулся ему. Улыбка вышла детской, как благодарность забавному спасителю. Стив позволил мужчине взять себя за лодыжки и выволочь из большой круглой комнаты. Штаны у Стива были мокрые, он понимал, что вдобавок обгадился во сне. И все равно лучше бы Смешная мышь поцеловала его, чтобы боль прошла.
Его голова безвольно болталась на плечах, пока Стива тащили из камеры пыток. На полу лежал ботинок. А всего в семи или восьми футах наверху висела решетка, откуда Стив упал.
Но теперь она уже ничего для него не значила.
Стив не стал сопротивляться, когда Микки усадил его на стул в ярко освещенной комнате. Не стал сопротивляться, когда ему вернули уши, хотя и не особо этого хотел. Мир без звуков был забавным, от него хотелось смеяться.
Потом Стив попил воды, поел какого-то сладкого пирога.
Он устал. Хотел спать. Хотел к маме. Но Микки Маус, кажется, ничего не понимал, и Стив закричал, пнул стул, скинул на пол тарелки и чашки. Потом побежал в соседнюю комнату, подкинул в воздух все бумаги, какие нашел. Они так красиво порхали, порхали и падали на пол. Одни приземлились лицом вниз, а другие – наоборот. На некоторых виднелись надписи. А еще рисунки. Ужасные рисунки. От них Стив почувствовал себя очень странно.
На всех были изображены мертвые люди, на каждом. На некоторых – маленькие дети. А на других – взрослые дети. Они лежали, или сидели, их лица и тела рассекали огромные порезы, порезы, сквозь которые виднелась масса внутри, путаница из сверкающих и сочащихся частей. А вокруг мертвых людей черная краска. Не аккуратными лужицами, нет, она разлетелась брызгами повсюду, она была заляпана пальцами или руками, и все казалось таким грязным.
На трех или четыре рисунках была штука, которая сделала разрезы. Стив знал, как она называется.
Топор.
Топор по самую рукоятку вонзили женщине в лицо. Еще один торчал в ноге мужчины, а другой лежал на полу кухни рядом с мертвым ребенком.
Этот человек собирал картинки с мертвецами и топорами, и это показалось Стиви странным.
Мысль не успела промелькнуть, когда такой знакомый запах хлороформа заполнил ему голову, и Стиви потерял сознание.
Убогое крыльцо пахло старой мочой и свежей рвотой. Рвота была его собственная; она заляпала всю рубашку. Стиви попытался встать, но ноги оказались как ватные. Было очень холодно. Болело горло.
Потом Стиви услышал шаги. Кажется, Микки Маус возвращался. Может, он отведет его домой.
– Вставай, сынок.
Это был не Микки Маус. А полицейский.
– Ты что здесь делаешь? Я сказал, вставай.
Опираясь на осыпающиеся кирпичи крыльца, Стив поднялся на ноги. Полицейский осветил его фонариком.
– Боже, – сказал он, омерзение было написано на его лице. – Да у тебя, блядь, серьезные проблемы. Ты где живешь?
Стив покачал головой, уставившись на испачканную рвотой рубашку, словно пристыженный школьник.
– Как тебя зовут?
Он не мог вспомнить.
– Имя есть, парень?
Стив старался вспомнить. Если бы только полицейский так не кричал.
– Давай, соберись.
Слова как будто не имели смысла. Стив чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.
– Дом.
И теперь он начал рыдать, всхлипывать, размазывая сопли, и чувствовал себя таким покинутым. Ему хотелось умереть: просто лечь и умереть.
Полицейский встряхнул его.
– Ты под кайфом, что ли? – потребовал он ответа, вытащил Стива под свет ярких уличных фонарей и уставился в его заплаканное лицо.
– Шевели ногами.
– Мама, – сказал Стив. – Я хочу к моей маме.
Эти слова полностью изменили ситуацию.
Неожиданно полицейский счел все это зрелище не просто жалким или отвратительным. Этот мелкий подонок с красными глазами и рубашкой, обляпанной переваренным обедом, начал реально действовать ему на нервы. Слишком много денег, слишком грязи в его венах и так мало дисциплины.
«Мама» же стала последней соломинкой. Полицейский ударил Стива в живот, аккуратно, жестко и эффективно. Стив согнулся, хныкая.
– Ты что, бичом хочешь стать?
– Нет. Нет.
Стив не знал, что такое бич; он просто хотел понравиться полицейскому.
– Пожалуйста, – произнес он и опять заплакал, – отведите меня домой.
Его слова сбили полицейского с толку. Паренек не стал сопротивляться, не стал голосить о своих правах, как обычно делали такие, как он. Обычно все так и заканчивалось: на земле, с разбитым носом и воплями, требующими соцработника. А этот просто рыдал. У полицейского появилось дурное предчувствие. Паренек, похоже, по фазе съехал или вроде того. Блядство какое-то. Теперь он почувствовал себя ответственным за этого странного парня. Взял Стива за руку и потащил через дорогу к своей машине.
– Залезай.
– Отвезите меня…
– Я отвезу тебя домой, сынок. Отвезу.
В ночлежке одежду Стива обыскали, хотели найти хоть какие-то документы, но без толку. Потом проверили тело на блох, а волосы – на вшей. Только тогда полицейский уехал, чему Стив обрадовался. Этот человек ему не понравился.
Люди в ночлежке говорили о нем так, словно Стива рядом не было. Говорили, какой он молодой; обсуждали его психическое состояние, его одежду, вид. Потом дали кусок мыла и отправили в душ. Он стоял под холодной водой десять минут, потом вытерся грязным полотенцем. Ему дали бритву, но бриться он не стал. Забыл, как это делать.
Потом он получил какую-то старую одежду, что Стиву понравилось. Эти люди оказались не такими уж плохими, пусть и говорили о нем так, словно его в комнате не было. Один даже улыбнулся ему: грузный мужик с седоватой бородой. Улыбнулся так, как собакам улыбаются.
Одежду Стиву выдали странную. Или слишком большую или слишком маленькую. Всех цветов: желтые носки, грязная белая рубашка, брюки в тонкую полоску, которые явно шили на какого-то обжору, изношенную кофту, тяжелые ботинки. Стиву понравилось одеваться, он натянул две куртки и две пары носок, пока никто не видел. Чувствовал себя увереннее с несколькими слоями хлопка и шерсти на теле.
Потом Стиву сунули в руку номерок на койку и оставили ждать, пока откроются спальни. Он был терпелив, в отличие от некоторых людей, стоящих в коридоре вместе с ним. Они что-то неразборчиво кричали, многие по крайней мере, пересыпали вопли ругательствами и плевали друг в друга. Все это пугало Стива. Он хотел спать. Просто лечь и уснуть.
В одиннадцать охранник открыл дверь общую спальню, и все потерянные души по очереди прошли внутрь, ища свою железную койку на ночь. В помещении, большом и плохо освещенном, разило дезинфицирующими средствами и старыми людьми.
Избегая взглядов и рук остальных бомжей, Стив нашел свою неубранную кровать с одним тонким одеялом и лег спать. Вокруг кашляли, бормотали и тихо плакали люди. Один, лежа на серой подушке, молился, уставившись в потолок. Стив подумал, что идея неплохая. И потому вспомнил свою любимую детскую молитву:
– Иисус кроткий, Иисус смиренный, взгляни на этого ребенка. Сжалься над моей… (Какое там было слово-то?) Сжалься над моей простотой, дозволь прийти к тебе.
От нее он почувствовал себя лучше; а сон, этот целебный бальзам, был грустным, но глубоким.
Куэйд сидел в темноте. Его снова охватил морок, причем хуже, чем обычно. Тело сковал страх, настолько сильно, что он даже не мог встать с кровати и включить свет. И что если в этот раз ужас не обманул? Что если человек с топором стоит у двери во плоти? Ухмыляется, как сумасшедший, танцует, словно дьявол, наверху лестницы, как всегда было во снах Куэйда, танцует и ухмыляется, танцует и ухмыляется?
Ничто не двигалось. Ни скрипели ступеньки, никто не смеялся во тьме. Он не пришел за ним. Куэйд доживет до утра.
Тело слегка расслабилось. Он свесил ноги с края кровати, включил свет. Комната действительно оказалась пустой. В доме стояла тишина. Сквозь открытую дверь Куэйд видел лестничную площадку. И там, разумеется, не было никакого человека с топором.