Ноги его вновь обрели чувствительность, и он заковылял к двери.
– Так ты не остаешься? – спросила рыжеволосая женщина.
– Эта тварь… – он не мог заставить себя назвать животное.
– Ты имеешь в виду Филиппа?
– Его не зовут Филипп, – сказал Луис. – Он даже не человек.
– Думай как хочешь! – сказала она и пожала плечами.
За его спиной заговорила обезьяна, произнося его имя. Но на этот раз это были не ворчащие звуки, нет, животное с удивительной точностью воспроизводило все интонации Филиппа, лучше, чем любой попугай. Это был голос Филиппа – без изъянов.
– Луис, – сказало животное.
Оно не просило, оно требовало. Оно просто называло по имени, как равный – равного, получая при этом удовольствие.
Прохожие, которые видели старика, влезшего на парапет моста Карусели, глазели на него, но никто не сделал попытки помешать его прыжку.
Он застыл там на миг, выпрямился и, перевалившись через перила, рухнул в ледяную воду.
Один или два человека перебежали на другую сторону моста, чтобы поглядеть, куда несет его течение. Он выплыл на поверхность, лицо его было бело-голубым и пустым, как у младенца. Потом что-то под водой зацепило его ноги и потащило на глубину. Густая вода сомкнулась над его головой и затихла.
– Кто это был? – спросил кто-то.
– Кто знает?
Был ясный день, последний зимний снег уже выпал, и к полудню должна была начаться оттепель. Птицы, возбужденные внезапным солнцем, кружились над Санкр-Кер. Париж начал разоблачаться, готовясь к весне, его девственно-белый наряд был слишком заношен, чтобы держаться долго.
Поздним утром молодая рыжеволосая женщина под руку с крупным неуклюжим мужчиной медленно поднялась по ступенькам Сакр-Кер. Солнце благословляло их. Колокола звонили.
Наступил новый день.
Книги крови. Том III
Посвящается Рою и Линн
Сын целлулоида
Несмотря на пойманную пулю, Барберио чувствовал себя прекрасно. Конечно, в груди кололо, если слишком глубоко вздохнуть, да и рана на бедре выглядела паршиво, но его и раньше дырявили – и всякий раз он с улыбкой поднимался. Он хотя бы на свободе – и это самое главное. Никто, клялся он, никто больше его не засадит; он лучше сдохнет, чем даст себя арестовать. Если ему не повезет и его загонят в угол, он засунет в рот ствол и вышибет себе мозги. Но не позволит снова затащить себя в клетку живьем.
Жизнь слишком длинна, если сидишь под замком и отсчитываешь ее секундами. Этот урок Барберио выучил за какие-то пару месяцев. Жизнь длинна, монотонна и изнурительна, и если потеряешь бдительность, то скоро начнешь думать, что лучше бы умер, чем прозябал в этой вонючей дыре. Лучше б ночью повесился на собственном ремне, чем еще сутки бороться со скукой – целых восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд.
И он поставил на карту все.
Для начала купил пистолет на тюремном черном рынке. Отдал за него все, что имел, и наделал долгов, которые, если он хотел остаться в живых, еще предстояло вернуть на свободе. Затем перешел к самому очевидному: перелез через стену. И какой бы бог ни присматривал за воришками вина из лавок, в эту ночь он смотрел прямо на Барберио, который просто, черт подери, перемахнул через эту стену и смылся без единой ищейки на хвосте.
А копы? Ну, а они просрали все, что только могли, разыскивая его там, куда он никогда бы не сунулся: арестовали его брата и невестку по подозрению в укрывательстве, хотя те даже не знали, что он сбежал, разослали ориентировки с подробным описанием того, как он выглядел до тюрьмы – а был он на двадцать фунтов толще, чем теперь. Все это Барберио узнал от Джеральдины – дамы, за которой он ухаживал в старые добрые времена, и которая наложила ему на ногу повязку и дала с собой бутыль «Саузен Комфорт», лежавшую теперь в его кармане почти пустой. Он принял и выпивку, и сочувствие, а после пошел своей дорогой, положившись на невероятный идиотизм полиции и бога, заведшего его так далеко.
Он звал своего бога Пой-Пой. Представлял его толстяком с ухмылкой от уха до уха, сэндвич с салями в одной руке и чашка черного кофе в другой. В воображении Барберио Пой-Пой пах сытым брюхом, как у мамы дома, еще в те дни, когда мама не повредилась головой, а он был ее гордостью и радостью.
К несчастью, Пой-Пой отвернулся в тот самый момент, когда единственный остроглазый коп во всем городе заметил, как Барберио отливает в переулке, и узнал его по этой устаревшей ориентировке. Молодой еще, не больше двадцати пяти, рвался в герои. Слишком тупой, чтобы понять, что к чему, по предупредительному выстрелу. Вместо того, чтобы спрятаться и дать Барберио сбежать, он пошел по переулку ему навстречу, сделав все только хуже.
У Барберио не было выхода. Он выстрелил.
Коп тоже открыл огонь. Наверное, в дело вмешался Пой-Пой. Он сбил копу прицел, и пуля, которая должна была попасть Барберио в сердце, попала в ногу, и направил ответную пулю копу прямо в физиономию. Остроглазый рухнул, словно только что вспомнил о назначенном свидании с асфальтом, а перепуганный Барберио убрался оттуда, сыпля проклятиями и истекая кровью. До этого ему убивать не приходилось, и начал он сразу с копа. Вполне уверенное начало.
Однако Пой-Пой его не покинул. Пуля в ноге тянула, но хлопотами Джеральдины кровотечение остановилось, ликер чудесным образом унял боль, и вот, несколько часов спустя, усталый, но живой Барберио хромал через весь город, забитый жаждущими мести копами – какой-то парад психопатов на полицейском балу. Теперь он молил своего покровителя лишь о месте, где сможет передохнуть. Совсем чуть-чуть, ему бы только перевести дыхание и продумать дальнейшие шаги. И подремать часик-другой тоже не помешает.
Проблема была в том, что в животе снова кололо, и эта глубинная боль в последнее время глодала его изнутри все чаще. Может быть, когда он немного отдохнет, он найдет телефон, снова позвонит Джеральдине, и она поворкует с доктором, чтобы тот его принял. Барберио планировал убраться из города к полуночи, но теперь это было маловероятно. Учитывая риски, придется остаться здесь на всю ночь и, может быть, на добрую часть следующего дня; он улизнет на свободу, когда немного восстановит силы и вытащит пулю из ноги.
Черт, как же кишки крутит. Он грешил на язву, открывшуюся от отвратительной бурды, которой кормили в тюрьме. Там многие мучились животом или кишками. После нескольких дней на пицце и пиве все наладится, он, черт возьми, был в этом уверен.
В лексиконе Барберио не было слова рак. Он никогда не задумывался о смертельных заболеваниях, особенно когда дело касалось его самого. Это как если бы корова на скотобойне шла под нож, беспокоясь о вросшем копыте. Люди его профессии, окруженные орудиями убийства, не рассчитывают, что их сведет в могилу опухоль в животе. Но болела именно она.
На участке за кинотеатром «Дворец кино» раньше стоял ресторан, но три года назад он выгорел в пожаре, и место так и не расчистили.
Его восстановление не принесло бы больших денег, так что никто не проявлял к нему интереса. Когда-то этот район был оживленным, но то в шестидесятые и ранние семидесятые. В те головокружительные десять лет места отдыха – рестораны, бары, кинотеатры – пользовались большим успехом. А затем неизбежно пришли в упадок. Молодежь все реже и реже тратила деньги здесь: появлялось все больше новых мест, популярных мест. Сначала закрылись бары, затем – рестораны. И лишь «Дворец кино», словно напоминание о славных деньках, остался стоять в этом районе, с каждым годом становившемся все беднее и опаснее.
Поросшее джунглями вьюнка, заваленное гнилыми досками заброшенное место идеально подошло Барберио. Нога ныла, он чуть не падал от усталости, боль в животе все усиливалась. Ему нужно было где-то приклонить липкую от пота голову, немедленно. Прикончить чертову бутылку «Саузен Комфорт» и подумать о Джеральдине.
Было полвторого утра; в сгоревшем ресторане любились кошки. Когда Барберио отпихнул несколько досок ограды и скрылся в тени, они в испуге исчезли в сорняках высотой в человеческий рост. Здесь пахло человечьей и кошачьей мочой, мусором и старой гарью, но для него это было убежище.
В поисках опоры Барберио привалился предплечьем к задней стене «Дворца кино», и его обильно вырвало ликером и кислотой. В стороне у стены, буквально в нескольких шагах, обнаружился сооруженный какими-то детьми навес из балок, обугленных досок и рифленого железа. «Идеально, – подумал он, – убежище внутри убежища». Пой-Пой смотрел на него, растягивая в улыбке перемазанные жиром губы. Тихо постанывая (боль в животе сегодня разыгралась не на шутку) и держась за стену, он доковылял до навеса, пригнулся и нырнул в дверной проем.
Не только он облюбовал для сна это место: присев, Барберио чувствовал под пальцами сырую дерюгу, а где-то слева зазвенела о кирпичи бутылка. Он старался не думать о висевшем в воздухе запахе – словно где-то прорвало сточную трубу. В целом тут было погано; зато безопаснее, чем на улице. Он прижался спиной к стене «Дворца кино» и медленно выдохнул, отпуская свои страхи.
Всего в квартале – может, в половине квартала – от него послышался надрывный вой полицейской сирены, и только обретенное чувство защищенности исчезло без следа. Они его загоняли, он был в этом уверен. Обдурили его, позволили ему думать, что он ушел от погони, а сами все это время неотступно следовали за ним, словно акулы, тихо и незаметно, а теперь он устал настолько, что не сможет оказать им никакого сопротивления. Черт: он пристрелил копа, но, когда они его сцапают, ему такая участь не грозит. Его они распнут.
О’кей, Пой-Пой, что дальше? Кончай удивленно таращить глаза и помоги мне выбраться.
Пару секунд ничего не происходило. Потом воображаемый бог улыбнулся, и Барберио, по чистой случайности, почувствовал спиной дверные петли.
Охренеть! Дверь. Он привалился к двери.