Этот дом должен был стать его замком, его убежищем от мира, наградившего его деньгами и диспепсией. Гаванью вдали от городской суеты, где Мэгги будет выращивать розы, а дети – дышать свежим воздухом. Вот только ничего до сих пор не готово. Черт, такими темпами он закончит лишь к весне. Еще одна зима в Лондоне – от одной только мысли сердце падает.
Мэгги подошла и укрыла его от дождя под красным зонтом.
– Где дети? – спросил он.
Она поморщилась.
– В отеле. Доводят до ручки миссис Блаттер.
Энид Блаттер терпела их пострелов по шесть уикэндов за лето. У нее были и свои дети, так что она весьма уверенно справлялась с Дэбби и Йеном. Однако даже у ее дружелюбия и веселости был свой предел.
– Лучше нам вернуться в город.
– Нет. Пожалуйста, давай останемся еще на пару дней. Уедем вечером в воскресенье. Я бы хотела сходить на воскресный Праздник урожая всей семьей.
Настала очередь поморщиться Рону.
– Черт подери.
– Это часть деревенской жизни, Ронни. Если мы собираемся сюда переехать, нам нужно влиться в общество.
Когда он был в таком настроении, то капризничал, как ребенок. Мэгги знала его настолько, что могла предсказать его ответ еще до того, как он открыл рот.
– Не хочу вливаться.
– У нас просто нет выбора.
– Мы можем вернуться и сегодня.
– Ронни…
– Здесь нечего делать. Дети скучают, ты страдаешь…
Мэгги посуровела: она не собиралась уступать мужу ни на дюйм.
Рон знал это выражение лица так же хорошо, как жена – его капризы.
Он оглядел свой будущий сад, покрывающийся лужами, – не в силах представить здесь траву или розы. Вдруг все это показалось ему недостижимым.
– Возвращайся в город, если тебе так хочется, Ронни. Забирай детей. А я останусь здесь. Приеду на поезде в воскресенье вечером.
Умно, подумал он: Мэгги предложила ему еще менее привлекательный вариант, чем остаться здесь. Два дня сидеть в городе и одному смотреть за детьми? Нет уж, спасибо.
– Хорошо. Сдаюсь. Давай пойдем на твой чертов Праздник урожая.
– Просто мученик.
– Только если не заставят молиться.
Белая как полотно Амелия Николсон вбежала в кухню и упала в обморок у ног матери. На ее зеленом дождевике были пятна рвоты, на зеленых резиновых сапожках – пятна крови.
Гвен завопила, зовя на помощь Дэнни. Их малышка дрожала даже лежа без сознания, ее губы пытались произнести слово или слова, которые никак не шли наружу.
– Что случилось?
Дэнни с топотом спустился по лестнице.
– Господи Боже…
Амелию снова вырвало. Ее округлое лицо уже почти посинело.
– Что с ней стряслось?
– Она только пришла. Лучше вызывай скорую.
Дэнни коснулся щеки дочери.
– У нее шок.
– Дэнни, скорая… – повторила Гвен, снимая с нее зеленый плащ и расстегивая ее кофточку. Дэнни медленно поднялся. Он посмотрел в сад через залитое струями воды окно – дверь амбара хлопала на ветру. Внутри кто-то был: краем глаза он заметил движение.
– Да Бога ради – скорую! – вновь воскликнула Гвен.
Дэнни ее не слышал. Кто-то залез в его амбар, его собственность, а с незваными гостями разговор у него был короткий.
Дверь амбара вновь приоткрылась, дразня его. Да! Кто-то отпрянул во тьму. Чужак.
Дэнни взял из-за двери винтовку, стараясь не отводить взгляда от двора. Позади Гвен отошла от лежащей на полу Амелии и позвонила в службу скорой. Девочка уже стонала – с ней все будет хорошо. Ее всего лишь напугал какой-то паршивый нарушитель, вот и все. На его земле.
Он открыл дверь и шагнул во двор. Он был в домашнем, а снаружи дул пронизывающий до костей ветер, но дождь прекратился. Под ногами поблескивала грязь, со всех карнизов и портиков капало, и по двору он шел под аккомпанемент этих тревожных звуков.
Дверь амбара вновь медленно приоткрылась и на этот раз так и застыла. Внутри было ничего не видно. Дэнни уже подумал, что это игра света…
Но нет. Он видел, как там кто-то ходит. В амбаре кто-то был. Даже сейчас он чувствовал на себе взгляд (не пони). Чужак увидит у него винтовку и намочит штаны. Пускай. Он зайдет туда с ней. И пусть нарушитель думает, что он ему сейчас яйца отстрелит.
Уверенной походкой Дэнни преодолел полдюжины шагов до амбара и зашел внутрь.
У него под подошвой оказался желудок пони. Одна из ног с обглоданной до кости голяшкой валялась справа от него. В лужах густеющей крови отражались дыры в крыше. От вида расчаленной туши подступила тошнота.
– Хорошо, – с вызовом сказал он в полутьму и поднял винтовку. – Выходи. Слышишь меня, подонок? Выходи, сказал, не то отправлю тебя прямиком в Царствие Небесное! – И он не шутил.
Кто-то шевельнулся в дальнем углу амбара, среди тюков.
Попался, сукин сын, подумал Дэнни. Чужак поднялся в полный рост – во все девять футов – и уставился на Дэнни.
– Бо-оже…
И оно без предупреждения кинулось к нему, быстро и плавно, как локомотив. Он выстрелил в тварь, и пуля пробила ей ребра, но рана ее совсем не замедлила.
Николсон повернулся и побежал. Дворовые камни скользили под ботинками, и ему не хватало скорости оторваться. Тварь догнала его в два прыжка, а на третий бросилась на него.
Услышав выстрел, Гвен уронила телефон. Она подбежала к окну как раз вовремя, чтобы увидеть, как за ее милым Дэнни несется какое-то огромное создание. Оно схватило его и, завыв, подбросило вверх, словно он был не тяжелее перышка. Она беспомощно смотрела, как ее муж переворачивается в высшей точке полета и вновь падает на землю. Он рухнул с глухим звуком, отозвавшимся в каждой ее косточке, и исполин в ту же секунду подлетел к нему, вжал его лицом в навоз.
Она закричала, попыталась заглушить вопль ладонью. Слишком поздно. Крик прозвучал, и исполин уже смотрел на нее, прямо на нее, и его злоба проникала сквозь окно. О боже, оно видело ее, оно уже приближалось, размашисто шагая через двор и плотоядно скаля зубы.
Гвен подхватила Амелию и крепко ее обняла, заставляя уткнуться лицом в шею. Может, она не увидит – не должна увидеть. Звук шлепающих по мокрой земле ног становился громче. На кухню легла его тень.
– Господи, спаси.
Оно прижималось к окну: его тело было таким широким, что заслоняло свет, его ужасающая, отвратительная морда пачкала покрытое каплями оконное стекло. И тут существо разбило его, не обращая внимания на впившиеся в плоть осколки. Оно чуяло детское мясо. Оно хотело детского мяса. Оно обязано было его получить.
Оно обнажило клыки в широкой ухмылке и безобразно рассмеялось. С его пасти свисали нитки слюны, а оно все размахивало когтистой лапой, словно кошка, которая пытается выудить забившуюся в коробку мышь, тянулось все дальше и дальше, все ближе к лакомству.
Потеряв терпение, тварь прекратила вылавливать их и начала ломать окно, чтобы забраться внутрь. Гвен распахнула дверь в холл. Заперла ее за собой, слыша, как в кухне бьется посуда и трещит дерево, и стала приваливать к двери всю стоявшую в холле мебель. Столы, стулья, вешалку – хоть она и знала, что все это разлетится в щепки за пару секунд. Амелия сидела на полу, где ее оставила Гвен. Ее лицо, по счастью, было лишено всяких эмоций.
Ладно, она сделала все возможное. Теперь наверх. Она подхватила дочь, вдруг ставшую легкой, как пушинка, и побежала по лестнице, преодолевая по две ступени за раз. На середине пути шум внизу внезапно прекратился.
На нее вдруг обрушились сомнения в реальности происходящего. Она стояла на площадке, вокруг было тихо и спокойно. На подоконниках медленно оседала пыль, увядали цветы; незаметная домашняя рутина шла своим чередом, словно все было в порядке.
– Почудилось, – сказала она. Боже, ну конечно – почудилось.
Гвен села на кровать, которую уже восемь лет делила с Дэнни, и попыталась собраться с мыслями.
Она видела какой-то гнусный менструальный кошмар, извращенную, вышедшую из-под контроля фантазию. Она положила Амелию на розовое ватное одеяло (Дэнни ненавидел розовый цвет, но терпел из-за нее) и погладила девочку по липкому лбу.
– Почудилось.
Тут в комнате потемнело, и она подняла голову, уже зная, что увидит.
В проеме верхних окон повис, словно акробат, он, ее кошмар – его по-паучьи длинные лапы цеплялись за раму, сжимались и разжимались отвратительные зубы, глаза жадно пожирали ее испуг.
Стремительно подхватив с постели Амелию, она метнулась к двери. Позади посыпалось стекло, и в спальню ворвался порыв холодного ветра. Оно внутри.
Гвен бросилась через площадку к ступеням, но оно отставало лишь на долю секунды – вот оно уже в дверях, с распахнутой пастью, огромной, словно яма. Гигантская в сравнении с тесной площадкой тварь заухала, предвкушая, как выхватит из ее рук свое притихшее лакомство.
Гвен не могла ни убежать, ни дать отпор. Оно нагло потянулось к Амелии, потащило ее на себя.
Почувствовав на себе его руки, девочка закричала и оцарапала четырьмя пальцами щеку матери, пытаясь за нее ухватиться.
От этого зрелища у Гвен пошла кругом голова, она пошатнулась и потеряла равновесие на краю лестницы. Падая спиной вперед, она смотрела, как одеревеневшее, залитое слезами личико Амелии разрывают ряды зубов. Потом она ударилась головой о перила и сломала шею. Последние шесть ступеней по лестнице катился уже ее труп.
К раннему вечеру уровень дождевой воды слегка упал, но спонтанно возникшее в нижней части улицы озерцо все еще скрывало дорогу под несколькими дюймами воды. Спокойная гладь отражала небо. Миленько, но неудобно. Преподобный Кут тихо напомнил Деклану Юэну сообщить в окружной совет о затоплении дренажных канав. Напомнил уже в третий раз – и Деклан залился краской.
– Прошу прощения, я…
– Хорошо. Все в порядке, Деклан. Однако нам действительно стоит их очистить. – Безучастный взгляд. Мгновение. Мысль.
– Разумеется, осенние листопады снова их забьют.
Кут небрежно поводил в воздухе рукой, обозначив этим свое мнение: не так уж и важно, когда совет очистит канавы и очистит ли вообще, – а потом мысль испарилась. Имелись дела и более насущные. Во-первых, воскресная проповедь. Во-вторых, причина, по которой прошлым вечером ему так и не удалось толком эту проповедь написать. Сегодня в воздухе чувствовалась тревога, и все обнадеживающие слова, которые он выводил на бумаге, появлялись на ней через силу. Кут подошел к окну, потом вернулся к Деклану, потер руки. Они чесались – наверное, очередной приступ экземы. Если бы он мог выговориться, найти слова, чтобы описать свою беду. За все сорок пять лет его жизни ему ни разу еще не было настолько тяжело общаться – и ни разу за все эти годы не было так важно поговорить.