– Мне пора? – спросил Деклан.
Кут покачал головой.
– Задержитесь ненадолго. Будьте так добры.
Он обернулся к жезлоносцу, Деклану Юэну. Тому было двадцать девять, но выглядел он гораздо старше: мягкие, невыразительные черты лица, слишком рано начавшие выпадать волосы.
«Чем этот яйцеголовый ответит на мои откровения? – думал Кут. – Наверное, рассмеется. Вот почему я не могу найти слов – я и не хочу. Я боюсь показаться глупым. Вот он я, служитель церкви, посвященный в христианские таинства. Впервые за сорок с лишним лет узрел мельком что-то необыкновенное, может быть, видение – и боюсь чужих насмешек. Глупый ты человек, Кут, глупый, глупый человечек».
Он снял очки. Невнятные черты лица Деклана размылись. Теперь он хотя бы не сможет увидеть, если тот усмехнется.
– Деклан, этим утром на меня нашло нечто, что я могу описать лишь как… как… явление.
Деклан ничего не ответил, размытые черты не дрогнули.
– Не знаю, как сказать точнее… наш язык беден, когда речь заходит о подобном… но, честно говоря, никогда еще я не чувствовал такого четкого, недвусмысленного присутствия…
Кут замолчал. Он хотел сказать «Бога»?
– Бога, – добавил он не вполне уверенно.
Сначала Деклан молчал. Кут рискнул снова надеть очки. Яйцо не треснуло.
– Можете описать, как это было? – спросил Деклан абсолютно спокойным голосом.
Кут покачал головой: он весь день подыскивал слова, но все фразы казались ему чересчур банальными.
– Как это было? – настаивал Деклан.
Почему он не понимает, что для этого нет слов? «Я обязан попробовать, – решил Кут. – Обязан».
– Я стоял у алтаря после утренней молитвы… – начал он, – и почувствовал, как что-то проходит сквозь меня. Почти как электричество. У меня волосы дыбом встали. Буквально дыбом.
Вспомнив эти ощущения, Кут провел рукой по коротко стриженым волосам. Стоящие торчком волоски – словно рыжее с сединой кукурузное поле. И жужжание в висках, в легких, в паху. У него и правда встал член – но этого он Деклану, конечно, не расскажет. Но он стоял перед алтарем с настолько сильной эрекцией, словно заново открыл для себя удовольствие похоти.
– Не стану утверждать… Не могу утверждать, что это был Господь Бог…
(Хотя ему и хотелось верить, что его Господь был Богом удовольствий.)
– Не могу утверждать даже то, что это имело отношение к христианству. Но сегодня что-то произошло. Я это почувствовал.
Лицо Деклана осталось непроницаемым. Кут несколько секунд буравил его взглядом, с нетерпением ожидая, когда на нем появится презрение.
– Ну так? – спросил он.
– Ну так что?
– Вам нечего сказать?
Яйцо на миг нахмурилось, скорлупа пошла морщинами.
– Храни нас Господь, – ответило оно, наконец, тихим голосом.
– Что?
– Я тоже это почувствовал. Не совсем так, как вы описали, не электрический разряд. Но что-то было.
– Так от чего хранить нас Господу, Деклан? Вы чего-то боитесь?
Тот не ответил.
– Если вы знаете о подобном что-то, чего не знаю я… прошу, скажите мне. Я хочу узнать, понять. Боже, я обязан это понять.
Деклан сжал губы.
– Ну… – его взгляд стал еще более пустым, чем обычно, и Кут впервые заметил в нем проблеск чувства. Что это было? Может, отчаяние?
– Знаете, с этим местом связано множество историй, – сказал Деклан, – историй о всяком… случившемся здесь.
Кут знал, что Деклан тщательно изучает историю Зила. Вполне безвредное хобби – прошлое остается в прошлом.
– Люди жили здесь столетиями, еще задолго до римских завоеваний. Никто не знает, когда они сюда пришли. Вероятно, на этом месте всегда стояли храмы.
– В этом нет ничего удивительного. – Кут улыбнулся, давая Деклану возможность согласиться. Отчасти он хотел услышать, что с его миром все хорошо – даже если это и неправда.
Деклан помрачнел. Заверять было не в чем.
– А еще здесь был лес. Огромный. Дикая чаща. – В его взгляде снова появилось отчаяние? Или ностальгия? – Не просто какой-то тихий садик. Чащоба, в которой можно потерять и город, чащоба, полная чудовищ…
– Вы о волках? О медведях?
Деклан покачал головой.
– О существах, которые владели этой землей. До Христа. До завоевателей. Большинство погибли после разрушения естественной среды обитания – полагаю, они были слишком примитивны. Но сильны. Не так, как мы – не по-людски. Это что-то совершенно другое.
– Ну и что?
– Один из них дожил аж до пятнадцатого века. Есть табличка с записью о том, что его похоронили. Она на алтаре.
– На алтаре?
– Под тканью. Я обнаружил ее уже давно; никогда о ней не задумывался. До сегодняшнего дня. Сегодня я… попробовал до нее дотронуться.
Деклан вытянул кулак и разжал ладонь. Кожа пошла пузырями. Из мест, где она успела лопнуть, тек гной.
– Она не болит, – сказал он. – На самом деле, я ее почти не чувствую. Правда, работает как надо. Надо было догадаться.
Сперва Кут решил, что он лжет. Потом – что всему этому есть логическое объяснение. А потом вспомнил отцовскую присказку: «Логика – последнее спасение трусов».
Деклан вновь заговорил. На этот раз в его голосе звенело радостное волнение.
– Они звали его Мозготряс.
– Кого?
– Чудовище, которое они похоронили. Так написано в книгах по истории. Его звали Мозготряс, потому что его голова была огромной, как луна, и бледной, как сырой мозг. – Деклан не мог больше сдерживаться. Он улыбался.
– Он пожирал детей, – сказал он, сияя, словно младенец, которого сейчас поднесут к материнской груди.
Совершенные на ферме Николсонов зверства обнаружили только ранним субботним утром. Мик Глоссоп ехал в Лондон и выбрал дорогу, идущую мимо фермы («Не знаю, почему. Редко там езжу. Даже странно».), и пестрое стадо коров Николсонов с раздувшимся выменем толпилось у ограды. Их явно не доили последние сутки. Глоссоп остановил джип и зашел в их двор.
На теле Дэнни Николсона уже роились мухи, хотя солнце взошло не больше часа назад. От Амелии Николсон в доме остались только лоскуты платья и случайно отброшенная в сторону нога. Нетронутое тело Гвен Николсон лежало у подножия лестницы. На трупе не было следов насилия или травм.
К половине десятого Зил наводнили полицейские, на лицах всех прохожих на улице читался шок от произошедшего. Хотя слухи о состоянии тел разнились, не было никаких сомнений в жестокости совершенных убийств. Особенно ребенка – предположительно, расчлененного. Тело убийца Бог знает зачем забрал с собой.
Опергруппа устроила штаб в «Верзиле», пока остальные ходили от дома к дому, опрашивая каждого местного жителя. Поначалу что-то не сходилось. В окрестностях не появлялись незнакомцы; никто не замечал ни за кем из соседей, пусть даже те были браконьерами или бесчестными торговцами жильем, ничего подозрительного. И лишь пышногрудая Энид Блаттер с материнским беспокойством упомянула, что уже больше суток не видела Томаса Гарроу.
Его тело обнаружили там же, где оставил его убийца, – отвратительная находка после нескольких часов поисков. В его голове копошились черви, на ногах сидели чайки. В местах, где брюки задрались и открыли голени, мясо обклевали до костей. Когда его откопали, из его ушей хлынул наружу целый выводок личинок.
Этим вечером атмосфера в отеле царила мрачная. Детектив-сержант Гиссинг, направленный из Лондона для того, чтобы возглавить расследование, нашел отзывчивого слушателя в Роне Мильтоне. Он был рад побеседовать с собратом по городу, а Мильтон большую часть времени за прошедшие три часа следил за тем, чтобы на столе не кончались виски и вода.
– За двадцать лет службы, – повторял Гиссинг, – я ни разу не видел ничего подобного.
Что, по большому счету, было не совсем правдой. Добрые десять лет назад он нашел в камере хранения Юстонского вокзала чемодан со шлюхой (точнее, с тем, что от нее осталось). А еще наркоман, решивший загипнотизировать белого медведя в лондонском зоопарке, – вот было зрелище для зевак, когда они выловили его из бассейна. Стэнли Гиссинг всего насмотрелся…
– Но это… Никогда ничего подобного не видел, – настойчиво повторял он. – Аж блевать потянуло.
Рон не совсем понимал, почему слушает Гиссинга, – он просто убивал время. В молодости он был радикалом и никогда особенно не любил полицейских, так что теперь испытывал странное удовольствие от того, как этот самодовольный идиот выскакивает из штанов от возмущения.
– Он ебаный псих, – напирал Гиссинг, – можете мне поверить. Мы легко его накроем. Такой себя не контролирует. Не чешется скрывать улики, не заботится даже о том, выживет он или сдохнет. Господь мне свидетель, если человек способен разорвать на куски семилетнюю девочку, он на грани срыва. Вот увидите.
– Да?
– О да. Увидите, он будет вопить, как младенец, выйдет весь в крови, как со скотобойни, со слезами на глазах. Убожество.
– И вы его закроете.
– Как по щелчку, – ответил Гиссинг – и щелкнул пальцами. Он поднялся на ноги, его чуть повело. – Помяните мое слово, мы его поймаем. – Он посмотрел на часы, перевел взгляд на пустой стакан.
Рон не стал предлагать ему обновить.
– Что ж, – сказал Гиссинг, – пора возвращаться в город. Рапорт составлять. – Он, покачиваясь, пошел к выходу, оставив Мильтона платить по счету.
Мозготряс смотрел, как автомобиль Гиссинга ползет прочь от деревни по северной дороге, без особого успеха разрезая светом фар темноту ночи. Шум двигателя нервировал Мозготряса: машина как раз пыталась взобраться на вершину холма у фермы Николсонов. Она рычала и кашляла страшнее любой твари, которую ему приходилось видеть, однако человеческий самец каким-то образом ей управлял. Если он хотел отобрать у захватчиков свое королевство, то ему рано или поздно предстояло одолеть одну из этих тварей. Мозготряс прогнал прочь страх и приготовился к сражению.
Луна хищно оскалилась.
На заднем сидении автомобиля дремал Стэнли, и снились ему маленькие девочки. В его сновидениях эти очаровательные нимфетки карабкались по лестнице, пытаясь добраться до кроватки, а он стоял навытяжку за этой лестницей и смотрел, ловя иногда взглядом их слегка грязные трусики, пока девочки исчезали в небе. Частая его фантазия, но он никогда и никому о ней не рассказывал, даже если был пьян. Не то чтобы он стеснялся ее – он точно знал, что за многими его сослуживцами есть какой-то грешок, не лучше, а иногда и похуже, чем его. Но к сво