Из-за валуна показался Рэй.
— Есть жизнь на Марсе! — провозгласил он.
Мы подошли к нему. На лбу у меня выступили капельки пота, Джонатан выглядел и вовсе скверно. Он вытер лоб и пробормотал:
— Ну, и что же стряслось?
— Сейчас все увидишь, — ответил Рэй.
Он провел нас еще на несколько шагов вверх и обвел широким жестом местность.
Я испытала шок.
Перед нами предстал весь остров: каменный холмик не более мили в диаметре, гладкий, как спина кита: ни растений, ни животных, ни следа присутствия человека.
Но жизнь все же наличествовала, и это шокировало не меньше.
В самом центре островка среди голых серых валунов была ровная площадка, окруженная прогнившими трухлявыми столбами. Столбы обтягивала ржавая проволока, образуя примитивный загон, внутри которого валялась охапка травы и… стояли три серые овцы. Рядом с ними — Анжела.
— Овцы! — торжествующе произнесла она, поглаживая одно из животных по облезлому боку.
Джонатан оказался рядом с ней быстрее меня.
— Это как же?! — только и смог вымолвить он.
— Странно, не правда ли? — сказал Рэй. — Три овцы в столь неподходящем месте… Выглядят, кстати, прескверно.
Я не могла с ним не согласиться. Одна из овец, видимо, не имела сил подняться на ноги от изнеможения или болезни. Да и остальные едва стояли. Свалявшаяся шерсть кое-где выпала клочьями, обнажив розовую кожу, в уголках глаз скопился гной.
— Это жестоко, — заявила Анжела.
И она была права. Оставить бедных животных в таком месте, с единственной охапкой травы и застоявшейся водой в консервной банке… это походило на садизм. Кто совершил столь бессмысленный поступок?
— Я порезался. — Джонатан запрыгал на одной ноге, пытаясь разглядеть царапину не подошве другой. — На берегу, кажется, валялись стекла.
— Но они совсем не выглядят несчастными и испуганными, — отметил Рэй.
Действительно, овцы не пытались выйти за ограждение, не блеяли. Они просто смотрели в пространство перед собой с печальным философским видом, который говорил: да, мы обычные овцы, мы вовсе не ожидаем ничьей заботы, поддержки и человеческого отношения к себе. Просто овцы, ожидающие смерти.
Рэй утратил интерес к происходящему и побрел куда-то по берегу, пиная ногой жестянку.
— Мы выпустим их на свободу, — предложила Анжела.
Я проигнорировала ее идиотскую реплику. Что такое «свобода» здесь, в таком месте?
— Выпустим, верно? — настаивала Анжела.
— Нет.
— Но они же умрут!
— Кто-то поместил их сюда — значит, на то была причина.
— Но они УМРУТ!
— Они умрут на берегу, если мы их выпустим. Как ты могла заметить, здесь нет никакой пищи.
— Мы их покормим.
— Тосты и джин, — предложил Джонатан, который наконец вытащил осколок из своей подошвы.
— Не можем же мы их так оставить!
— Это не наши проблемы, — сказала я.
Я почувствовала тоску. Три овцы на груде камней. Кому какое дело, живы они или…
Но полчаса назад именно это я думала о себе! Черт возьми, у нас есть нечто общее. Почему-то заболела голова.
— Они умрут! — в третий раз повторила Анжела.
— Ты тупая сука, — произнес Джонатан. Спокойно, без раздражения или злости, просто констатируя факт.
Я не смогла сдержаться ухмылку.
Анжела дернулась, будто ее ужалили:
— Что-что?!
— Тупая сука. СУКА.
Взрыв негодования. Слезы на глазах. Дрожащие губы.
— Да ты… ты завез нас сюда!
— Видишь ли, я сделал это намеренно. Хочу посмотреть, нельзя ли оставить тебя здесь.
— Ты пьян!
— А ты дура. Но я-то завтра протрезвею…
Анжела размашистым шагом рванула вслед за Рэем, стараясь сдержаться рыдания, пока не исчезла из нашего поля зрения. Мне стало ее в некотором роде жалко: легкая добыча.
— Ты бываешь редким ублюдком, Джонатан.
Он уставил на меня застывший стеклянный взгляд:
— Лучше будем друзьями. И для тебя я не буду ублюдком.
— Ну, меня-то не так просто напугать.
— Знаю.
Мне надоело это место, я решила вернуться на «Эммануэль».
— Эти долбаные овцы, — произнес Джонатан.
— Они не виноваты.
— Виноваты! Посмотри на их гнусные морды…
— Я пойду. Надоело.
— Тупые твари.
— Ты остаешься?
Он схватил меня за руку:
— Не уходи.
— Здесь слишком жарко.
— Не так уж. Мы пристроимся на этом плоском камне, и никто не помешает.
— Ты уверен?
— Имеешь в виду Рэя? Нет, он не придет. Мы неплохо проведем время.
Он медленно потянул меня к себе. Жаркое дыхание напомнило сегодняшнее утро, кубрик, его страстный шепот… Замкнутый круг. А что еще делать в такой замечательный денек, как сегодня? Плестись по кругу, как овцы в загоне. Жрать, спать, трахаться.
Впрочем, на сей раз Джонатана постигла неудача. Джин дал о себе знать. С таким же успехом бедняга мог бы орудовать спагетти. Джонатан отвалился от меня, обессиленный, повторяя непристойные ругательства, в данном случае потерявшие всякий смысл.
— Не переживай, — посоветовала я.
— Отвали.
— Пустяки, не стоит…
— Ч-черт…
Он уставился на свой член; ей-богу, будь у Джонатана сейчас нож в руках — он отрезал бы его и бросил на камни.
Я оставила Джонатана изучать самого себя и направилась к «Эммануэль». Меня поразила еще одна деталь, до сих пор не замеченная: мухи не взлетали в воздух передо мной, а продолжали ползать, позволяя себя давить. Что-то ненормальное и противоестественное было в их суицидальном поведении. Сотни маленьких жизней исчезали под моими подошвами, а рядом продолжали копошиться и зудеть тысячи других насекомых…
Туман рассеялся окончательно, и по мере того, как воздух прогревался, остров преподнес новый прескверный сюрприз: запах. Сладковатый и тошнотворный, какой может издавать огромное количество гниющих червивых персиков, он проникал в меня не только через ноздри, но и, казалось, через поры. Но помимо этого тягуче-приторного сиропа ощущалось и нечто похуже. Подобная вонь могла бы исходить от кадки с прогнившим мясом, от отходов скотобойни — потроха с запекшейся кровью вперемешку с клочьями сала. Должно быть, так пахнут высыхающие на камнях водоросли, решила я. Хотя никогда ни на одном побережье ничего похожего не было…
Я уже прошла половину пути, осторожно ступая по скользким камням и зажимая нос, когда сзади послышался шум. Торжествующие вопли Джонатана заглушали блеяние овец, но я сразу поняла, что натворил перепившийся кретин, и развернулась обратно. Было уже поздно спасать одну из овец, однако я могу удержать этого урода от убийства двух оставшихся. Я еще не видела загона, скрытого за большими серыми валунами, но слышала дикий рев Джонатана и звуки ударов. И знала, что именно произошло, еще до того, как картина предстала во всем своем безобразии.
Загон покраснел от крови. Две овцы в ужасе шарахались из одного угла в другой, натыкались друг на друга и жалобно блеяли: воплощение страха и беспомощности. Над третьей овцой стоял Джонатан, сжимавший в руке камень. У него была эрекция.
Бедное животное содрогалось в конвульсиях. Передние ноги подогнуты, задние вытянуты, глаза помутнели. Череп разбит, кровь и мозг разбрызганы по камням. Джонатан нанес еще один удар, и брызги вновь разлетелись во всех направлениях. Я ощутила их на своей коже… Этот человек напоминал сейчас сомнамбулу; безусловно, он был не в себе. Обнаженное тело запачкано кровью, как халат мясника в конце рабочего дня. Лицо, тоже перепачканное, искажено безумной гримасой.
Овца дернулась в последний раз и умерла. Она упала почти комически, как картонная фигурка в тире… Джонатан ухмыльнулся. Не этой ли улыбкой он очаровывал своих поклонниц? Сейчас на его лице, испачканном кровью жертвы, было написано ликование дикаря. Животная радость недочеловека, готового к совокуплению и к убийству… Однако разум стал возвращаться к Джонатану. Усмешка исчезла.
— О боже! — пробормотал он и содрогнулся.
Затем его вырвало. Непереваренные тосты и джин полились на траву. Джонатана трясло. Я не шелохнулась, мне не хотелось его успокаивать, приводить в чувство, утирать сопли — какого черта? Я повернулась и пошла прочь.
— Франки! — позвал он.
Я не стала оборачиваться. Овца мертва, ей уже ничем не помочь, и все, что я могу, — поскорее уйти отсюда и постараться выбросить эту сцену из головы.
— Франки.
Я шла настолько быстро, насколько возможно было идти по склизкому берегу. Скорее на «Эммануэль», в относительную чистоту и спокойствие. С меня хватит.
Опять эта чудовищная вонь! Тяжелый запах стоял в воздухе, проникал сквозь поры, одурманивал… Дикий, сумасшедший, отвратительный остров. Невыносимый остров. Ненависть ко всему окружающему переполняла меня. «Эммануэль» была уже близко, когда…
Опять камни. Слева дернулся и покатился по берегу внушительный булыжник. Я остановилась и, балансируя на скользкой поверхности, наблюдала странное явление. В голове зашумело. Камень остановился и столкнул с места другой, побольше, и тот подпрыгнул в воздух; соседние тоже зашевелились. Может, какое-нибудь животное под камнями двигало их? Нечто вроде краба? Я пошла дальше, уже не обращая внимания на непрекращающееся движение сзади… Впрочем, если честно, я почувствовала страх.
Анжела и Рэй загорали на палубе. Рэй увидел меня и, прищурившись от яркого света, сообщил:
— Через пару часов молено заставить эту стерву приподнять свою тяжелую задницу.
Мне сначала показалось, будто речь идет об Анжеле, и лишь затем я осознала — он имеет в виду наше судно.
— Позагорай пока с нами, — предложил Рэй.
— С удовольствием.
Анжела либо спала, либо игнорировала меня. Ее право. Я устроилась на палубе и стала принимать солнечную ванну.
Кое-где на коже остались пятнышки крови. Как веснушки. Я лениво соскребла их. Море успокаивающе шумело и плескалось вокруг; рядом шелестел страницами Рэй. Он проглядывал книгу о Гебридах, которую захватил из дому.
Чуть прикрыв веки, я глядела на солнце. Мама всегда говорила мне, что так можно дырку в глазу прожечь. Но я этого не боялась. Наоборот — живое горячее солнце поможет мне, выжжет мерзкий холодок в самом низу живота. Не знаю, откуда пришло это ощущение.