Теряясь от безнадежности, он отправился к врачу, где просидел в ожидании приема три с половиной часа, окруженный такими же покалеченными беднягами.
Врач был не очень-то любезен. Он сказал, что швы накладывать поздно, рана, безусловно, затянется, но шрама уже не избежать. Медсестра поинтересовалась, почему он не пришел сразу, как только это произошло. Да какое ей, собственно, дело! Фальшивое сочувствие раздражало его.
Свернув на свою улицу, он увидел полицейские машины и соседей, обменивающихся сплетнями. Слишком поздно. Они уже добрались до его одежды, его расчесок, его писем и теперь будут рыться в них, как обезьяны в собственной шерсти. Гевин знал, как бесстыдно действуют эти подлецы, когда им надо чего-то добиться, как безжалостно они унижают человеческое достоинство. Высосут всю кровь и убьют без выстрелов. Превратят в живой труп.
Поздно, ничего не остановить. Они уже лапали его жизнь липкими руками и прикидывали в уме, сколько стоит купить такого красавчика в одну из своих грязных ночей.
Пусть. Пусть будет так. Он теперь вне закона, потому что закон защищает собственность, а у него ее нет. Ему больше негде жить, у него ничего не осталось. Самое удивительное — он даже не испугался.
Гевин повернулся спиной к дому, где прожил четыре года, и почувствовал какое-то необъяснимое облегчение оттого, что прошлое потеряно навсегда.
Два часа спустя, уже далеко, он решил проверить содержимое своих карманов. Кредитная карточка, почти сто фунтов наличными, несколько фотографий — родители, сестры, он сам — а также часы, кольцо и золотая цепочка. Карточкой пользоваться опасно. Банк, разумеется, уже оповещен. Лучшее, что можно придумать, — продать кольцо с цепочкой и рвануть на север. У него есть неплохие друзья в Абердине, они могут его на время приютить.
Но сначала — Рейнольдс.
Гевину потребовался час, чтобы найти дом Кеннета Рейнольдса. Он не ел уже почти сутки, и желудок все настойчивее давал о себе знать. Гевин вошел в здание. При дневном свете лестница выглядела гораздо скромнее. Ковер на ступенях оказался рваным, а краска на балюстраде — потемневшей от тысяч прикосновений.
Он быстро преодолел подъем и постучал в дверь Рейнольдса. Никто не ответил. Изнутри не доносилось ни звука. Впрочем, Кеннет предупреждал, что его здесь не будет. Догадывался ли он о том, что произойдет, когда выпустил это чудовище в мир?
Гевин постучал еще. Теперь он явно различал, чье-то дыхание за дверью.
— Рейнольдс! — Он пнул дверь ногой. — Я слышу тебя!
Ответа не последовало, но Гевин готов был поклясться, что внутри кто-то есть.
— Открой немедленно, сволочь!
После короткой паузы приглушенный голос сказал:
— Убирайся.
— Мне нужно с тобой поговорить.
— Убирайся, тебе говорят. Мне не о чем с тобой разговаривать.
— Ты должен мне все объяснить, ради всего святого! Если ты не откроешь, я сломаю чертову дверь.
Пустая угроза, но Рейнольдс отреагировал:
— Нет. Подожди.
Послышался звон ключей, потом — звук открывающегося замка, и дверь открылась. Прихожая была погружена во тьму. Гевин увидел перед собой неухоженное лицо Кеннета. Он выглядел очень усталым. Небритый, в грязной рубахе, изношенных штанах, подвязанных веревкой.
— Я не в силах тебе что-либо объяснять! Убирайся!
— Ты просто обязан рассказать… — Гевин переступил порог.
Рейнольдс был либо слишком пьян, либо слишком слаб, чтобы воспрепятствовать этому. Он отступил в сумрак прихожей.
— Что за чертовщина творится?
В квартире стоял тяжелый дух гнили. Кеннет позволил Гевину закрыть за собой дверь и вдруг вытащил из кармана своих засаленных штанов нож.
— Брось дурачить меня, — прохрипел он. — Я знаю, что ты натворил. Очень славно. Очень умно.
— Ты говоришь об убийствах? Я их не совершал.
Рейнольдс выставил свой нож вперед.
— Скольких ты прикончил, убийца? — На его глазах показались слезы. — Шестерых? Десятерых?
— Я никого не убивал!
— Чудовище!
Кеннет держал в руках тот самый бумажный нож. Он приблизился. Не оставалось сомнений в том, что он намеревается сделать. Гевин вздрогнул, и это, казалось, воодушевило Рейнольдса.
— Забыл уже, наверное, каково это — чувствовать плоть и кровь?
Он, очевидно, окончательно сошел с ума.
— Послушай… я пришел всего лишь поговорить.
— Ты пришел убить меня, я знаю. Ты пришел меня убить.
— Ты что, не узнаешь меня? — испуганно спросил Гевин.
Рейнольдс криво усмехнулся.
— Ты не мальчишка. Ты похож на него, но ты — не он.
— Ради бога, я — Гевин!.. Гевин! — Он никак не мог сообразить, что сказать безумцу, чтобы остановить приближающийся к груди нож. — Гевин, помнишь?
Рейнольдс вдруг застыл, пристально глядя ему в лицо.
— Ты потеешь, — растерянно произнес он.
У Гевина пересохло во рту, и он лишь утвердительно кивнул.
— Да, — произнес Рейнольдс. — Ты действительно потеешь. — Он опустил нож. — Он никогда не потеет. И никогда не будет. Значит, ты мальчишка Мальчишка.
— Мне нужна помощь. — От волнения Гевин охрип. — Объясни мне, что происходит.
— Ты хочешь объяснений? Я постараюсь тебе их предоставить.
Они прошли в комнату. Шторы были опущены, но даже в темноте Гевин заметил, что коллекция разорена. Глиняные черепки превратились в пыль, каменные барельефы разбиты, а от надгробия флавина-знаменосца осталась груда камней.
— Кто это сделал?
— Я, — ответил Рейнольдс.
— Почему?
Рейнольдс медленно подошел к окну и заглянул в щель между бархатными шторами.
— Я вернулся, ты видишь, — сказал он, игнорируя вопрос.
— Почему ты разбил все? — настаивал Гевин.
— Жить в прошлом — это болезнь, — ответил Кен. Он отвернулся от окна. — Я крал эти вещи долгие годы. Мне доверяли, а я злоупотреблял доверием. — Он пнул внушительный осколок ногой. Поднялась пыль. — Флавии жил и умер. Больше о нем сказать, пожалуй, нечего. Или почти нечего. Его имя не имеет никакого значения: он мертв… и счастлив.
— А статуя в ванной?
Рейнольдс замер, словно представил ее нарисованное лицо.
— Ты принял меня за него, так? Когда я пришел.
— Да, я думал, он уже закончил свои дела.
— Он изображает меня.
Рейнольдс кивнул.
— Да, насколько я понял его природу, он всегда кого-нибудь имитирует.
— Где ты нашел его?
— Возле Карлайла. Мне поручили произвести там раскопки. Мы нашли его в термах: статуя, свернувшаяся калачиком, и останки взрослого мужчины. Не спрашивай, что привлекло меня к ней. Я не знаю. Возможно, ему самому так захотелось. Я украл статую и принес сюда.
— И ты кормил его.
Рейнольдс побледнел.
— Не спрашивай.
— Я спрашиваю. Ты кормил его?
— Да.
— Ты хотел убить меня? Ты для этого привел меня сюда? Убить меня и умыть его моей кровью!
Гевин вспомнил стук кулаков чудовища о края ванны — нетерпеливое требование еды. Так ребенок стучит по колыбельке. Гевина чуть не скормили этой твари.
— Почему он не напал на меня, как на тебя? Почему не выскочил из ванны и не сожрал?
Рейнольдс вытер пот со лба.
— Он увидел твое лицо.
Конечно, он увидел лицо Гевина и захотел сделать его своим. Он не мог украсть лицо мертвого человека, поэтому оставил его в живых. Рационализм статуи невольно восхищал.
— Человек, чьи останки вы нашли в термах…
— Что?..
— Он хотел остановить эту тварь?
— Да. Вероятно, поэтому его не предали земле. Просто бросили. Никто не догадался, что человек сражался с существом, пытавшимся отобрать его жизнь.
Теперь почти все понятно. Оставалось выплеснуть накопившуюся злобу.
Рейнольдс едва не убил его, чтобы накормить ненасытное чудовище. Гевин не мог удержать себя в руках. Он схватил Рейнольдса в охапку и встряхнул. Захрустели то ли зубы, то ли кости.
— Он уже почти скопировал мое лицо! Что будет со мной, когда он полностью переродится?
— Не знаю.
— Говори! Говори самое худшее!
— Могу лишь догадываться, — ответил Кеннет.
— Тогда догадайся!
— Когда он закончит перерождение, ему останется отобрать у тебя единственное, что он не способен скопировать, — твою душу.
Кеннет, похоже, ничуть не боялся Гевина. В его голосе звучала сочувственная мягкость, как если бы он разговаривал с обреченным. На губах мелькнула легкая усмешка.
— Мерзавец! — Гевин вцепился ему в волосы. — Тебе все равно! Тебе наплевать на меня, так?
Он ударил Рейнольдса по лицу. Потом еще, и еще, и еще… насколько хватило сил.
Кеннет, даже не пытаясь уклониться, молча принимал удары.
Наконец ярость утихла.
Рейнольдс выплюнул раскрошенные зубы.
— Я заслужил, — прошептал он.
— Как его остановить?
— Это невозможно. — Рейнольдс в изнеможении закрыл глаза.
Дрожащими пальцами он потянулся к руке Гевина, разжал его кулак и прикоснулся холодными губами к ладони…
Гевин выбежал на улицу, бросив Рейнольдса на руинах Рима, Рассказ Кеннета подтвердил его собственные догадки. Оставался последний выход — найти чудовище… и прикончить. В случае неудачи он потеряет единственное, чем дорожил; свое прекрасное лицо. Разговоры о душе и человечности казались теперь пустой болтовней. Ему нужно одно — его лицо.
Не заботясь о том, куда идет, он добрался до Кенсингтона. Год за годом он оставался жертвой обстоятельств. Наступил роковой момент. Победа или смерть.
Рейнольдс смотрел, как сумерки опускаются на город.
Он не увидит больше ни сумерек, ни городов. Он со вздохом опустил шторы и приставил к груди короткий клинок.
— Ну же, — сказал он себе и надавил рукоятку.
Едва почувствовав боль, Рейнольдс понял: ему не хватит решимости продолжить. Тогда он прислонился к стене, оперся о нее рукояткой меча и всем телом подался вперед. Получилось. Он не знал, глубоко ли вонзился клинок, но, судя по количеству крови, скоро должна наступить смерть. Рейнольдс неуклюже взмахнул рукой и упал, ощутив твердость беспощадной стали в своем теле.