В отчаянии Карни вскинул здоровую руку ко рту. Пальцы нащупали узел. Он с усилием потянул — и точно по мановению волшебной палочки, последняя петля распалась. Карни выплюнул шнур. Губы его опалило жаром. Шнур упал на землю, наконец-то избавившись от узла, и из сердцевины вышел последний его пленник. Он стоял на гравии: отталкивающего вида младенец с недоразвитыми рудиментарными руками и ногами, с пугающе огромной по сравнению со сморщенным тельцем головой. Кожа у него была такая бледная, что казалась полупрозрачной. Парализованные ручки затрепетали, когда существо тщетно попыталось выпрямиться, и Поуп шагнул к нему с намерением перерезать беззащитное горло. Если Карни и надеялся получить что-то от третьего узла, то уж точно не такой жалкий человеческий обрубок. Это создание не внушало ничего, кроме отвращения.
И тут существо заговорило. Голос принадлежал не писклявому младенцу, а взрослому мужчине, хотя издавал его детский рот.
— Ко мне! — крикнуло оно. — Быстро!
Поуп склонился над ребенком, чтобы убить его, и тут на свалке повеяло запахом тины. От темноты отделилось тощее создание с отвислым брюхом и поползло к ним. При виде того, как оно — в облике столь же незавершенной, как и ее обезьяноподобный собрат, рептилии — приблизилось к странному младенцу, Поуп отступил. Карни был совершенно уверен, что чудище сожрет малютку, но бледное дитя приветственно потянулось навстречу, а тварь из первого узла обвилась вокруг него. В ту же секунду показалась жуткая морда второго зверя, стенающего от удовольствия. Он коснулся ребенка, подхватил тщедушное тельце на руки и прижал к широкой груди, довершая отталкивающее семейство рептилии, обезьяны и ребенка.
Впрочем, их единение еще не было окончательным. Едва все трое оказались в объятиях друг друга, как их тела начали расползаться лоскутьями блеклой материи. И по мере того, как от каждого в отдельности оставалось все меньше, клочья материи объединялись в нечто иное, частица за частицей. Свободно, но в строго определенном порядке, они сплетались в узел — неизмеримо более сложный, чем любые узлы, какие когда-либо доводилось распутывать Карни. На его глазах новая и, возможно, неразрешимая головоломка рождалась из частей трех старых. Там, где части были незавершенными и зачаточными, новая обещала стать полной и законченной. Но что, что это будет?
Когда волокна нервов и мышц почти полностью сформировались, Поуп улучил минуту, бросился вперед и с перекошенным лицом всадил нож в самое сердце узла, распространяющего вокруг себя сияние. Однако старик неверно выбрал время нападения. Составленное из светящихся полос щупальце отделилось от тела и оплело запястье Поупа. Габардин вспыхнул. Пламя лизнуло кожу. Поуп пронзительно закричал и бросил оружие. Щупальце отпустило его и вернулось обратно в узел, а старик отступил, прижимая к себе дымящуюся руку. Похоже, он был на грани помешательства; голова его жалко моталась из стороны в сторону. Тут взгляд Поупа наткнулся на Карни, и в глазах его снова загорелась коварная искорка. Он схватил мальчишку за раненую руку и крепко прижал к себе. Карни вскрикнул, но Поуп, которого страдания пленника нимало не занимали, поволок его прочь от близящегося к финалу сплетения в лабиринт свалки.
— Он не тронет меня, — бормотал Поуп себе под нос, — пока ты со мной. Он всегда питал слабость к детям. — Он подтолкнул Карни вперед. — Нужно только забрать бумаги… и уходить.
Карни с трудом понимал, жив он или мертв. У него не осталось сил, чтобы сопротивляться. Он просто поплелся за стариком, еле волоча ноги, пока они не добрались до места назначения: автомобиля, скрытого за грудой ржавого металлолома. Колес у него не было, на водительском сиденье красовался куст, проросший сквозь днище. Поуп открыл заднюю дверцу, удовлетворенно хмыкнул и сунул голову внутрь, а Карни повис на крыле. Собственное сознание дразнило его, готовое ускользнуть; Карни жаждал этого мига. Но Поуп еще имел на него виды. Старик извлек из тайничка под пассажирским сиденьем небольшую книжечку и прошептал:
— А теперь нам нужно идти. У нас дела.
Карни застонал, получив тычок в спину.
— Закрой рот, — посоветовал Поуп, обнимая его. — У моего брата есть уши.
— Брата? — пробормотал Карни, пытаясь осмыслить это.
— Он был заколдован, — пояснил Поуп. — До тебя.
— Звери, — пробормотал Карни, кружась в водовороте видений рептилий и обезьян.
— Человек, — возразил Поуп. — Узел — это эволюция, малыш.
— Человек, — повторил Карни.
Едва слово сорвалось с его губ, как он заметил на машине за спиной у Поупа поблескивающую фигуру. Да, это человек. Тело его, еще влажное после перерождения, несло на себе унаследованные раны, но оно было торжествующе человеческим. Поуп увидел в глазах Карни понимание. Он схватил парня и уже собрался прикрыться им, как щитом, когда вмешался его брат. Заново открытый человек свесился с крыши и стиснул тощую шею Поупа. Старик с криком вырвался и бросился бежать по гравию, но другой с воем бросился в погоню.
Откуда-то издалека донеслась последняя мольба Поупа: брат настиг его. Потом слова переросли в вопль, и Карни очень надеялся, что ему никогда больше не доведется слышать ничего подобного. Потом все стихло. Брат не вернулся; Карни, несмотря на все свое любопытство, этому обрадовался.
Когда несколько минут спустя он нашел в себе достаточно сил, чтобы выбраться отсюда — прожектор снова горел над воротами, как маяк для сбившихся с пути, — он наткнулся на Поупа. Старик ничком лежал на гравии. Даже если бы Карни был в силах сделать это, ни за какие коврижки он не согласился бы перевернуть мертвое тело. Достаточно было взглянуть на мертвые руки Поупа, вцепившиеся в землю, и на разбросанные вокруг красочные гирлянды внутренностей, некогда аккуратно размещенных у него в животе. Книжечка, ради которой Поуп пошел на такие жертвы, валялась рядом Карни наклонился, преодолевая приступ головокружения, и поднял ее — хоть какое-то вознаграждение за кошмарную ночь. Ближайшее будущее сулило вопросы, на которые он и не надеялся найти ответы, и обвинения, защищаться от которых ему нечем. Однако при свете прожектора у ворот он обнаружил, что на покрытых пятнами страницах куда больше интересного, чем он ожидал. На бумаге были скрупулезно запечатлены, в сопровождении подробных схем, теоремы забытой науки Поупа: схемы узлов, позволяющих добиться любви, занять высокое положение в обществе, отвратить сердца друг от друга или скрепить их, нажить состояние и обзавестись детьми, уничтожить мир.
Пролистав книжечку, Карни перелез через ворота и выбрался на улицу, в такой час совершенно безлюдную. В муниципальном здании напротив светились несколько окон, ждали наступления утра Карни решил не тратить последние остатки сил, а подождать немного и остановить какую-нибудь машину, которая отвезет его туда, где он сможет рассказать свою историю. Ему было чем заняться. Хотя тело его одеревенело, а голова кружилась, мыслил он ясно, как никогда. Он пришел к тайнам, заключенным на страницах запретной книги Поупа, как к оазису в пустыне. С наслаждением впитывая их, он радостно предвкушал предстоящий долгий путь.
Откровение(Пер. с англ. М. Галиной)
В Амарилло все говорили о торнадо: о коровах, автомобилях, а иногда и домах, что поднимались в воздух и падали обратно на землю, о целых поселениях, опустошенных за несколько сокрушительных минут. Возможно, именно поэтому сегодня вечером Вирджиния чувствовала такую тревогу. Или из-за усталости от бесконечной езды по пустынным шоссе, когда в качестве единственной декорации выступают мертвенные небеса Техаса, а в конце пути ждет всегда одно и то же — гимны и адское пламя. Она сидела на заднем сиденье черного «понтиака», чувствовала боль в спине и изо всех сил пыталась заснуть. Но горячий воздух, овевающий затылок, вызывал сны об удушении, поэтому Вирджиния оставила свои попытки и удовлетворилась зрелищем мелькавших в окне пшеничных полей да подсчетом элеваторов, ярко-белых на фоне грозовых туч, что собирались на северо-востоке.
Эрл вел машину, напевая себе под нос. Рядом с Вирджинией сидел Джон — на расстоянии в два фута, но недостижимый для нее. Он читал Послания апостола Павла, бормоча вслух отдельные прочитанные слова и фразы. Когда они проезжали через Пантекс-Виллидж («Они тут собирают боеголовки», — загадочно сказал Эрл и больше ничего не пояснил), начался дождь. Он хлынул внезапно, когда уже смеркалось, и добавил тьмы, торопливо погрузив шоссе Амарилло-Пампа во влажную ночь.
Вирджиния подняла стекло: дождь освежал, но он быстро промочил ее скромное голубое платье. Только в этом наряде Джон позволял ей появляться на собраниях. Теперь за стеклом ничего нельзя было увидеть. С каждой милей, по мере приближения к Пампе, в душе нарастала тревога Вирджиния прислушивалась к водяным струям, бьющим в крышу автомобиля, и к голосу мужа, читавшего:
— «Посему сказано: встань, спящий, и воскресни из мертвых, и осветит тебя Христос. Итак, смотрите, поступайте осторожно, не как неразумные, но как мудрые, дорожа временем, потому что дни лукавы»[11].
Джон сидел очень прямо, как всегда, и держал потрепанную Библию в мягком переплете — столько лет она лежала, раскрытая, у него на коленях. Он мог бы наизусть читать эти главы. В голосе его звучала такая странная смесь уверенности и удивления, что казалось, будто звучали слова не апостола Павла, а его собственные, произнесенные впервые. Страсть и сила со временем сделают Джона Гира величайшим проповедником Америки, Вирджиния не сомневалась. На протяжении этого изнурительного, лихорадочного, долгого турне по трем штатам ее муж проявил исключительную решительность и зрелость ума. Его проповеди не имели ничего общего с новомодной манерой профессионалов, они были старомодной смесью обличений грешников и обещаний спасения, какую он практиковал всегда. Но теперь Джон обрел полную власть над своим даром, и повсюду — в Оклахоме, Нью-Мексико, а теперь в Техасе — собирались сотни, тысячи жаждущих услышать его и обрести Царствие Небесное. В Пампе, на расстоянии тридцати пята миль отсюда, публика уже собирается, невзирая на дождь, чтобы поближе увидеть нового проповедника. Они возьмут с собой своих детей, свои сбережения и свою жажду прощения.