.
Она мгновенно узнала отрывок — его ни с чем не спутаешь.
Эти строчки из Откровения Иоанна Богослова она знала наизусть. Джон постоянно декламировал их на собраниях.
— «И сказано было ей, чтобы она не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих»[13].
Гир любил Откровение. Он читал его гораздо чаще, чем Евангелия, которые знал наизусть, но их слова не воодушевляли его так сильно, как нервный ритм этой книги. Когда он читал Откровение, он словно наблюдал апокалиптические картины и возбуждался от этого. Голос его менял интонацию; поэзия не просто исходила от него, а проходила сквозь него. Покорный ее длани, он покорно продвигался от образа к образу — от ангелов к драконам, а потом — к блуднице вавилонской на звере багряном.
Вирджинии хотелось, чтобы он замолчал. Она любила слышать, как муж; читает стихи из Откровения, но только не сегодня. Сегодня слова звучали так, словно теряли свое значение, и она почувствовала, возможно, впервые: он не понимает того, что говорит. Он вновь и вновь цитирует эти фразы, а их смысл исчезает. Неожиданно для себя она презрительно хмыкнула. Гир тут же прекратил чтение.
— В чем дело? — спросил он.
Она открыла глаза, огорченная тем, что прервала его.
— Ни в чем, — ответила она.
— Тебя расстроило то, что я читаю?
Ему требовалось знать. Допрос был очередным испытанием, и она тут же дала задний ход.
— Нет, — сказала она, — разумеется, нет.
В дверном проеме между двумя комнатами Сэди наблюдала за выражением лица Вирджинии. Конечно, эта женщина лгала: конечно же, чтение расстроило ее. Оно расстроило и Сэди, но лишь потому, что звучало так мелодраматически и жалко. Мечта об Армагеддоне выглядела комической, а не угрожающей.
— Скажи ему, — посоветовала она Вирджинии. — Давай! Скажи ему, что тебе это не нравится.
— К кому ты обращаешься? — сказал Бак. — Они тебя не слышат.
Сэди не обратила внимания на замечание мужа.
— Да скажи ты этому ублюдку! — настаивала она.
Но Вирджиния молча лежала на кровати. Гир опять продолжил чтение, и его пыл казался еще более глупым, чем раньше.
— «По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну; и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые; лица же ее — как лица человеческие; и волосы у ней — как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов»[14].
Сэди покачала головой: просто детский комикс-ужастик. Почему людям нужно умереть, чтобы отбросить подобную чушь?
— Скажи ему, — вновь вступила она. — Скажи ему, до чего нелепо это звучит.
Как только ее слова сорвались с губ, Вирджиния села на постели и позвала:
— Джон?
Сэди уставилась на нее, понуждая ее продолжать:
— Ну же! Ну!
— Неужели обязательно все время говорить о смерти? Это очень подавляет.
Сэди чуть не захлопала в ладоши. Это было не совсем то, что она имела в виду, но каждый имеет право на собственное мнение.
— Что ты сказала? — переспросил Гир, полагая, что неправильно ее понял.
Неужели жена бросает ему вызов?
Вирджиния поднесла к губам дрожащую руку, словно пыталась сдержать еще не высказанные слова. Тем не менее они вырвались:
— Эти строки, которые ты читал. Я ненавижу их. Они такие…
— Глупые… — подсказала Сэди.
— Неприятные, — закончила фразу Вирджиния.
— Ты идешь спать или нет? — требовательно спросил Бак.
— Минутку, — ответила Сэди, не оборачиваясь. — Я хочу поглядеть, что тут происходит.
— Жизнь — не мыльная опера, — заметил Бак.
Сэди уже собиралась возразить, но прежде, чем она открыла рот, проповедник приблизился к постели жены, сжимая в руке Библию.
— Это истинные слова Господа, Вирджиния, — сказал он.
— Я знаю, Джон. Но есть и другие главы…
— Я всегда думал, что ты любишь Откровение.
— Нет, — отозвалась она — Оно меня расстраивает.
— Ты просто устала.
— О да, — вставила Сэди. — Так они всегда отвечают, когда твои слова слишком похожи на правду. Ты устала, почему бы тебе не вздремнуть?
— Почему бы тебе не поспать немножко? — сказал Гир. — А я пойду в соседний номер и поработаю.
Вирджиния целых пять секунд выдерживала испытующий взгляд мужа, потом кивнула.
— Да, — согласилась она, — я действительно устала.
— Глупая женщина, — сказала ей Сэди. — Обороняйся, или он опять примется за старое. Протяни им палец, они всю руку откусят.
Бак возник за спиной Сэди.
— Я уже просил тебя. — Он взял ее за руку. — Мы здесь для того, чтобы снова стать друзьями. Давай займемся своими делами.
Он подтолкнул ее к двери — куда более грубо, чем обычно. Она сбросила его руку.
— Не нужно злиться, Бак.
— Ха! И это ты говоришь! — воскликнул он с невеселым смешком. — Ты хочешь узнать, что такое злоба?
Сэди отвернулась от Вирджинии и посмотрела на мужа.
— Вот какая бывает злоба, — сказал он и снял пиджак, а потом стянул рубашку, чтобы открыть огнестрельную рану.
Сэди стреляла с очень близкого расстояния, и пистолет проделал внушительную дыру в груди Бака — кровоточащую и с обгоревшими краями. Рана была свежая, как в момент смерти. Бак указывал на нее пальцем, точно на орден.
— Видишь, милая? Твоих рук дело.
Она без малейшего интереса поглядела на рану и подумала, что это, наверное, вечная отметина — единственная, оставленная ею в сердце мужчины.
— Ты ведь изменял мне с самого начала, верно? — спросила она.
— Мы говорим не об изменах, а о стрельбе, — заметил Бак.
— Похоже, первое приводит ко второму, — сказала Сэди. — И не один раз.
Бак прищурил свои и без того узкие глаза Если учесть, сколько пришло на похороны анонимных скорбящих дам, многие не могли противиться его взгляду.
— Ладно, — кивнул он. — У меня были другие женщины. Что с того?
— Да то, что я застрелила тебя, — безразлично ответила Сэди.
Вот и все, что она могла сказать по этому поводу. Именно поэтому судебный процесс был коротким.
— Ты могла хотя бы сказать, что тебе жаль! — вспылил Бак.
Сэди быстро обдумала его предложение и возразила:
— Но ведь мне не жаль.
Она понимала, что ответ не слишком тактичен, но такова жестокая правда. Даже когда Сэди пристегнули к электрическому стулу, а священник изо всех сил старался смягчить ее неукротимый дух, она не жалела о случившемся.
— Все бесполезно, — сказал Бак. — Мы пришли сюда, чтобы помириться, а ты даже не можешь сказать, что тебе жаль. Ты ненормальная, ты хоть это знаешь? И всегда была такой. Всегда лезла в мои дела, вынюхивала у меня за спиной.
— Да ничего я не вынюхивала, — твердо ответила Сэди. — Твоя грязь сама пришла и нашла меня.
— Грязь?
— Да, Бак, грязь. Она всегда с тобой. Жалкая и липкая.
Он схватил ее за плечи.
— Возьми свои слова обратно, — потребовал он.
— Ты и раньше любил меня пугать, — холодно проговорила она. — Именно поэтому я купила пистолет.
Он оттолкнул ее.
— Ладно, — сказал он, — не говори, что я не старался. Я старался. Но ведь ты не хочешь уступить ни шага, верно? — Его пальцы дотронулись до раны на груди, голос смягчился. — А ведь мы могли бы неплохо провести сегодняшнюю ночь, детка, — тихо сказал он. — Вместе. Я бы постарался повеселить тебя. Понимаешь, о чем я? Было время, когда ты не отказывалась.
Сэди вздохнула Он говорил правду. Было время, когда она с благодарностью принимала те крохи, что он давал ей, и считала себя счастливой женщиной. Но все изменилось.
— Успокойся, милая, расслабься, — нежно продолжал Бак, стаскивая с себя рубаху. Живот у него был безволосым, как у младенца. — Что скажешь, если мы забудем это, ляжем и поболтаем?
Она собралась ответить, когда дверь номера семь отворилась и вошел мужчина с добрыми глазами. Его сопровождала женщина, чье лицо вызвало бурю воспоминаний у Сэди.
— Вода со льдом, — сказал Эрл.
Сэди наблюдала, как он идет через комнату. Во всей Вичита-Фолл не найти такого мужчины; во всяком случае, она не помнила никого лучше. Он почти вернул ей желание жить.
— Так ты собираешься раздеваться? — спросил Бак за спиной.
— Одну минутку, Бак, бога ради, у нас впереди целая ночь.
— Я Лаура-Мэй Кэйд, — сказала женщина с очень знакомым лицом и поставила на стол поднос со стаканами.
Разумеется, подумала Сэди, это она, маленькая Лаура-Мэй. Девочке было пять или шесть лет, когда Сэди видела ее здесь в последний раз — странный скрытный ребенок, все время глядевший искоса. За прошедшие годы она выросла, но в ее слегка асимметричных чертах до сих пор оставалась какая-то странность. Сэди повернулась к Баку — тот сидел на кровати и расшнуровывал ботинки.
— Помнишь эту малышку? — спросила она. — Ну ту, которой ты дал двадцать пять центов, чтобы она ушла?
— Ну, и что?
— Она здесь.
— Так что с того? — повторил он без интереса.
Лаура-Мэй разлила воду и понесла стакан в комнату к Вирджинии.
— Как здорово, что вы к нам приехали, — сказала она — Ведь тут почти ничего не происходит. Разве что торнадо…
Гир кивнул Эрлу. Тот вынул из кармана пятидолларовую банкноту и протянул ее Лауре-Мэй. Она поблагодарила его, уверяя, что это не обязательно, но банкноту взяла. Однако уходить явно не намеревалась.
— Из-за такой погоды люди чувствуют себя очень странно, — продолжала она.
Эрл уже представлял себе, о чем пойдет речь, когда Лаура-Мэй откроет рот. Он выслушал ее по дороге в номер и знал, что Вирджиния сейчас не в силах поддерживать подобную беседу.
— Спасибо за воду, — сказал он, положив руку на локоть Лауры-Мэй, и повел ее к двери.
Но Гир остановил его.
— Моя жена страдает от жары, — сказал он.
— Вы должны быть очень осторожны, мадам, — посоветовала Вирджинии Лаура-Мэй. — Люди иногда делают уж такие странные вещи…