Замысел хорош, но как реализовать его? Дьявол не является по вызову даже к таким промышленным магнатам, как Грегориус. Изучение вопроса показало, что традиционные методы вызывания князя тьмы — надругательство над святынями, жертвоприношение младенцев — не более эффективны, чем благотворительность — для обретения благодати. Лишь после года напряженных изысканий Грегориус разработал свой грандиозный план. Он построит ад на земле, современное инферно — такое, что искуситель сам поддастся искушению и придет туда, как кукушка прилетает в чужое гнездо отложить яйцо.
Повсюду искал он достойного архитектора и наконец нашел: тот изнывал в сумасшедшем доме в окрестностях Флоренции. Его звали Леопардо, и его проекты дворцов Муссолини обладали безумным величием, как нельзя лучше соответствовавшим намерениям Грегориуса. Леопардо забрали из дома скорби — вонючего, несчастного старикашку — и вернули к прежним мечтам, ибо созидательный гений не покинул его.
Чтобы питать его вдохновение, собрали описания ада из всех величайших библиотек мира — и реалистические, и метафизические. В поисках запретных образов преисподней раскапывали запасники музеев. Перевернули каждый камень, под которым могло скрываться некое тайное знание.
В результате проект нес в себе что-то от де Сада и Данте, еще больше — от Фрейда и Крафт-Эббинга. Но более всего в нем содержалось такого, что до сих пор не вмещалось в границы человеческого разума; или, по крайней мере, такого, что никто не осмелился бы доверить бумаге.
Выбрали участок земли в Южной Африке, и началась работа по строительству нового ада Грегориуса. Проект побил все рекорды: финансирование было неизмеримо больше, стены здания — мощнее, а линии — изысканнее, чем у любого сооружения в мире. Грегориус наблюдал за его медленным возведением с тем же энтузиазмом, какой испытывал в начале строительства своей экономической империи. Конечно же, многие решили, будто он потерял рассудок. Старые друзья отворачивались от него, и несколько его компаний разорились, когда вкладчики прослышали о безумии хозяина. Но это не волновало Грегориуса Его план не может провалиться. Дьявол должен явиться — хотя бы из любопытства, чтобы поглядеть на левиафана, возведенного в его честь. А когда он придет, его встретит Грегориус.
На это дело он потратил четыре года жизни и большую часть состояния. Законченное здание размером с шесть кафедральных соборов содержало в себе все, чего только мог пожелать Люцифер. Над его стенами горели огни, а путь по длинным коридорам походил на агонию. В комнатах, куда вели эти коридоры, имелись все мыслимые орудия пыток — иглы, дыбы, тьма — способные вполне удовлетворить дьявольскую склонность к мучительству Там были печи, достаточно большие, чтобы сжигать в них целые семьи, и колодцы, достаточно глубокие, чтобы топить поколения жертв. Новый ад был зверством, ожидающим свершения; праздником бесчеловечности, который начнется по первому же сигналу.
Наконец строители покинули здание и сделали это с облегчением. Ходили слухи, что Сатана давно наблюдает за возведением своего дворца удовольствий. Некоторые утверждали, будто видели его на самых глубоких подземных уровнях, где стоял такой холод, что в мочевом пузыре замерзала моча. Разные события свидетельствовали о сверхъестественном присутствии нечистого, в том числе — ужасная смерть Леопардо. Он либо выбросился сам, либо, как говорили, был выброшен из окна своего номера на шестом этаже гостиницы. Его похоронили с надлежащей экстравагантностью.
Теперь, оставшись один в аду, Грегориус ждал.
Ему не пришлось ждать долго. Он пробыл там день, не больше, когда с самого нижнего уровня донесся шум. Замирая от предвкушения, Грегориус отправился на поиски источника шума, но ничего не нашел — лишь булькали чаны с экскрементами и потрескивали печи. Он вернулся в свои апартаменты на девятом уровне и продолжал ждать. Шум послышался снова, он опять отправился на поиски и опять вернулся ни с чем.
Однако шум не прекратился. В последующие дни десяти минут не проходило без того, чтобы Грегориус не услышал его. Князь тьмы был здесь, без сомнений, но он оставался в тени. Грегориус приготовился к продолжению. В конце концов, это место принадлежит дьяволу, и Сатана волен выбирать игру по вкусу.
Но шли долгие одинокие месяцы, и Грегориус устал от этих пряток. Он стал требовать, чтобы Сатана явился ему. Голос его звенел в пустынных коридорах, пока не заболело горло, но ответа не было. Тогда он начал проводить поиски скрытно, надеясь застать своего мучителя врасплох. Однако падший ангел всегда ускользал прежде, чем попадался на глаза Грегориусу.
Так они играли в эту бесплодную игру, он и дьявол — по пятам друг за другом сквозь лед, огонь и снова лед. Грегориус призывал себя терпеть. Ведь дьявол уже пришел сюда, верно? Рано или поздно он откроет свое лицо и Грегориус плюнет в него.
Жизнь во внешнем мире шли своим чередом. Грегориуса уже причислили к тем, кого свело с ума богатство. Однако «дурдом», как называли его безумное строение, не остался без гостей. Нашлось несколько человек — одни слишком любили его, чтобы покинуть, а другие благодаря ему процветали и надеялись извлечь дальнейшую прибыль из распахнутых врат ада Они приезжали сюда тайно, поскольку боялись осуждения друзей и знакомых. Те, кто потом расследовал их внезапное исчезновение, добрались не дальше Северной Африки.
И вновь в своем безумном дворце Грегориус выслеживал змея. Тот по-прежнему ускользал, оставляя все более ужасающие знаки своего присутствия. Так проходил месяц за месяцем.
В конце концов жена одного из гостей Грегориуса обнаружила правду и подняла на ноги власти. Дворец привлек внимание официальных лиц, и на его пороге — примерно через три года после завершения строительства — появились четверо полицейских.
Дворец, лишенный постоянного присмотра, уже приходил в упадок. Огни на многих уровнях погасли, стены коридоров остыли, ямы зловонной грязи засохли. Но когда полицейские рыскали в мрачных сумерках в поисках Грегориуса, они набрели на явные доказательства того, что новый ад действовал по-прежнему. Они находили в печах трупы с пустыми и черными лицами; они видели растерзанные пытками человеческие останки.
Кошмар сгущался с каждой новой открытой дверью, с каждым чудовищным свидетельством, представшим перед их лихорадочными взорами.
Двое из четверых, что вошли сюда, так и не добрались до комнаты в центре здания. Ужас овладел ими, и они пустились бежать, чтобы в итоге затеряться в одном из многочисленных тупиков и присоединиться к сотням замученных здесь с тех пор, как Сатана принял свою резиденцию.
Из тех двоих, что в конце концов изгнали отсюда врага, лишь один нашел мужество рассказать о том, что видел в сердце ада. Эти сцены человеческая душа едва могла вынести.
Разумеется, там не обнаружилось никаких признаков присутствия дьявола — только Грегориус. Обнаружив, что никто не хочет обитать в аду, в строительство которого он вложил столько сил, Грегориус сам занял его. За прошедшие годы он нашел и нанял несколько помощников. Как и хозяин, они казались ничем не примечательными созданиями. Однако во всем безумном дворце не осталось ни одного орудия пытки, не использованного ими — усердно и безжалостно.
Грегориус не сопротивлялся при аресте. Он, казалось, был доволен тем, что у его чудовищных зверств появились зрители. Как и позднее, на суде, он откровенно говорил о своих амбициях и аппетитах; о том, сколько еще крови он пролил бы, если бы ему не помешали. Ее бы хватило, чтобы утопить все верования и заблуждения, клялся он. Но Грегориус не был удовлетворен. Ведь Бог укрепился на небесах, а Сатана — в бездне, и некому остановить его.
Он наслушался проклятий и во время суда, и позже, в сумасшедшем доме, где умер два месяца спустя при подозрительных обстоятельствах. Ватикан вычеркнул из своих списков все упоминания его имени, а семинарии, что он основал, были расформированы.
Но кое-кто — даже среди кардиналов — не мог выкинуть из головы его нераскаянные злодеяния. Наедине с собой эти люди гадали, преуспел ли он в своей стратегии? Отринув надежды на ангелов — падших или иных, — не стал ли он сам одним из них?
Или же той их частью, какую могла вынести земля?
Век Желания(Пер. с англ. М. Галиной)
Горящий человек скатился по ступеням лаборатории Хьюма, когда полицейский автомобиль (его вызвал, наверное, кто-то наверху — Уэллес или Дане) ворвался в ворота и промчался по подъездной дороге. Как только человек выскочил из дверей, автомобиль затормозил у лестницы и выпустил свой живой груз. Беглец ждал в тени, парализованный ужасом; он не мог выйти — его непременно заметят. Но полицейские пронеслись сквозь вращающуюся дверь, даже не взглянув на его мучения.
«Горю я или нет?» — подивился он.
Не был ли этот ужасающий спектакль — крещение огнем, который жег, но не сжигал, — галлюцинацией, предназначенной для него одного? Если так, то и все страдания в лаборатории, возможно, тоже являются порождением безумия. Может быть, он и не совершил преступлений, вынудивших его бежать, а просто жар плоти родил экстатические видения?
Он оглядел себя. На коже еще горели очаги пламени; они гасли один за другим.
Он подумал: «Я выскочил оттуда, как костер, небрежно залитый водой».
Пережитые ощущения — слишком сильные и властные, в равной степени напоминавшие наслаждение и боль, — окончательно разрушили чувствительность его нервных окончаний. Он ничего не воспринимал, за что был безумно благодарен. Его тело, сбросившее огненный покров, пребывало в жалком состоянии. Царапины сделали кожу похожей на путаную географическую карту, одежда превратилась в лохмотья, руки покрылись засохшей коркой крови — и эта была не его кровь. Нет, не избежать горькой правды. Он совершил это в действительности, а не в воображении. Полицейские наверху сейчас ошеломленно взирают на чудовищные зверства — дело его рук.
Еле передвигая ноги, он вышел из укрытия за дверью и спустился по наклонному пандусу, поминутно оглядываясь в ожидании возвращения полицейских. Никто не появился. Улица за воротами была пустынна. Он бросился бежать и пробежал несколько метров, когда вой сирены в здании за спиной резко смолк. Еще несколько секунд гудело в ушах, словно из солидарности к умолкнувшему звуку. Потом, постепенно, он начал различать звуки пламени, тихие шорохи углей. Достаточно далеко, чтобы не паниковать, и все же близко, как биение собственного сердца.