Где-то вдали Девлин засмеялся, как гиена. Он сошел с ума, решил Клив, и меркнущий разум вызвал образ мозгов Девлина, исходящих через рот, подобно стае летучих собак.
Он проснулся во сне; и в городе. Проснулся и вспомнил последние секунды сознания, истерику Девлина, руку, удержавшую его, когда две фигуры перед ним уже засосало. Он последовал за ними, словно не мог допустить, чтобы его оцепеневший разум не вернулся знакомым путем в метрополию убийц. Но Тейт пока еще не выиграл. Присутствие здесь Кливу лишь снилось. Физическая его сущность пребывала в Пентонвилле; это давало себя знать на каждом шагу.
Он прислушался к порывам ветра Они были, как всегда, красноречивы: голоса приходили и уходили с каждым дуновением, но никогда, даже если ветер замирал до шепота, не исчезали совсем. Когда он прислушался, он различил крик. В немом городе звук становился потрясением, он спугнул крыс из нор и птиц с какой-то укромной площадки.
Заинтересованный, Клив следовал за звуком, чье эхо почти оставляло след в воздухе. Когда он спешил по пустым улицам, он слышал все больше громких голосов. Мужчины и женщины появлялись из дверей и окон своих камер. В их лицах не было никаких общих черт, чтобы подтвердить выкладки физиономистов. У убийства столько же лиц, сколько преступлений. Единственной общей чертой была сломанная душа, отчаявшаяся после десятилетий, проведенных на месте преступления. Клив рассматривал их на ходу, и ответные взгляды смущали его, не позволяя понять, куда он идет. Потом Клив обнаружил, что опять находится в гетто — сюда его заманил ребенок в одном из прошлых сновидений.
Теперь он завернул за угол и в конце тупика, знакомого по предыдущему визиту — стена, окно, комната в крови, — увидел Билли, скорчившегося у ног Тейта на песке. Мальчик был наполовину собой, наполовину тварью, в которую превратился на глазах Клива. Лучшая часть содрогалась, пытаясь освободиться от второй половины, но безуспешно. На мгновение тело мальчика распрямилось, белое и хрупкое, но только для того, чтобы в следующий миг смениться другим в непрерывном потоке трансформации. Это рука, напрочь оторванная, прежде чем выросли пальцы? Или лицо проявляется на сосуде со множеством языков, что служит твари головой? Картина не поддавалась анализу. Едва Клив различал нечто узнаваемое, как оно исчезало.
Эдгар Тейт прервал свое занятие и оскалил зубы на Клива. Ему могла позавидовать акула.
— Он усомнился во мне, мистер Смит, — произнесло чудовище. — Он пришел искать свою камеру.
У бесформенной массы на песке вдруг открылся рот, чтобы издать резкий крик, полный боли и ужаса.
— Теперь он хочет быть подальше от меня, — продолжал Тейт. — Ты посеял сомнение. Он должен выстрадать последствия. — Тейт направил дрожащий палец на Клива, и конечность монстра изменилась, плоть стала мятой кожей. — Ты пришел туда, куда тебя не звали, так гляди на мучения, которые ты принес.
Тейт пнул тварь у ног. Она перевернулась на спину, изрыгая блевотину.
— Я ему нужен, — сказал Тейт. — И у тебя хватает духа на это смотреть? Без меня он пропал.
Клив не ответил висельнику, а вместо того обратился к зверю на песке.
— Билли, — позвал он, вызывая мальчика из череды непрерывных изменений.
— Пропал, — повторил Тейт.
— Билли, — снова окликнул Клив. — Послушай меня…
— Он уже не вернется, — проговорил Тейт. — Тебе это только снится. Но он здесь, во плоти.
— Билли, — настаивал Клив. — Ты слышишь меня? Это я, Клив.
Услышав свое имя, мальчик на миг приостановил круговые движения. Клив снова и снова звал его.
Один из первых навыков, какой приобретает человеческое дитя, — откликаться на собственное имя. Если что-то и могло подействовать на Билли, это его имя.
— Билли… Билли…
Тело опять перевернулось.
Тейт, похоже, чувствовал себя неуютно. Его самоуверенность улетучилась. Тело темнело, голова стала походить на луковицу. Клив старался отвести глаза, не глядеть на искажения анатомии Эдгара Тента, а сосредоточить все силы на том, чтобы вызвать обратно Билли. Повторение имени приносило плоды — тварь подчинялась. Каждую минуту появлялось все больше черт мальчика. Выглядел он жалко, кожа да кости на черном песке. Но лицо его почти восстановилось, и глаза глядели на Клива.
— Билли?..
Он кивнул. Волосы его прилипли ко лбу, конечности свело.
— Ты знаешь, где ты? Кто ты?
Сначала сознание будто покинуло мальчика. Затем, постепенно понимание затеплилось в глазах, и одновременно с пониманием пришел ужас перед человеком, стоящим над ним.
Клив глянул на Тейта. За последние несколько секунд, пока Клив не смотрел на убийцу, голова и верхняя часть туловища старика почти утратили человеческие черты, обнаружив разложение более глубокое, чем у его внука. Билли посмотрел через плечо, как избиваемая хлыстом собака.
— Ты принадлежишь мне! — произнес Тейт, хотя органы его теперь едва ли были приспособлены для речи.
Билли увидел тянущееся к нему чудовище и попытался приподняться, чтобы избежать объятия. Но он был слишком медлителен. Клив увидел, как заостренный крюк тейтовской конечности охватывает горло Билли и подтягивает мальчика к себе. Кровь брызнула из разрезанного в длину дыхательного горла, а вместе с ней — свист вырывающегося воздуха.
Клив завопил.
— Со мной, — проговорил Тейт. Слова превращались в тарабарщину.
Внезапно тупик наполнился светом. Мальчик, Тейт и город поблекли. Клив пытался удержать их, но они ускользали, а на их месте проявлялась иная реальность: свет, лицо, голос, вызывающий его из одного абсурда в другой.
Рука доктора, холодная и влажная.
— Что же такое тебе снится? — спросил этот идиот.
Билли исчез.
Из всех тайн, с которыми столкнулись той ночью в камере Б.3.20 начальник тюрьмы, Девлин и другие надзиратели, наиболее обескураживало исчезновение Уильяма Тейта. Камера не была взломана. О видении, заставившем Девлина смеяться безумным смехом, ничего не говорили — легче поверить в коллективную галлюцинацию, чем в объективную реальность случившегося. Когда Клив пытался пересказать события той ночи и предыдущих ночей, его монолог, прерываемый слезами и паузами, встречали притворным пониманием, но глаза отводили. Он пересказывал свою историю несколько раз, не обращая внимания на их снисходительность, а они внимали каждому слову, пытаясь отыскать среди его безумных бредней ключ к разгадке фокуса Билли Тейта — фокуса, достойного Гудини. Не обнаружив ничего, что продвинуло бы расследование, они начали раздражаться. Сочувствие сменилось угрозами. Они настаивали. Голоса, задававшие один и тот же вопрос, раз от разу становились громче.
— Куда исчез Билли Тейт?
Клив отвечал то, что знал:
— Он в городе. Понимаете, он убийца.
— А его тело? — спросил начальник тюрьмы. — Где, по-твоему, его тело?
Клив не знал, он так и сказал об этом Через некоторое время, то есть всего четыре дня спустя, он стоял у окна и наблюдал за работой садоводческого наряда. Тут он вспомнил о газоне. Он отыскал Мэйфлауэра, опять сменившего Девлина в блоке Б, и сообщил офицеру о том, что пришло ему в голову.
— Он в могиле, — заявил Клив. — Он со своим дедом Дым и тень.
Гроб выкопали под покровом ночи, соорудив сложную загородку из жердей и брезента, чтобы скрыть происходящее от любопытных глаз. Лампы, яркие как день, но не такие теплые, освещали работу тех, кто вызвался участвовать в эксгумации. Предположение Клива озадачило всех, но иной, даже самой нелепой разгадки этой тайны не было. Потому они собрались у неприметной могилы и стали ворошить землю, которая выглядела так, будто ее не тревожили на протяжении полувека. Там были начальник тюрьмы, группа чиновников министерства внутренних дел, патологоанатом и Девлин. Один из докторов полагал, что навязчивые галлюцинации будет проще излечить, если больной увидит содержимое гроба и уверится в ошибочности своих теорий; поэтому он убедил начальника тюрьмы, что Кливу также следует находиться среди зрителей.
В гробу Эдгара Сен-Клера Тейта обнаружилось мало нового для Клива. Тело вернувшегося сюда убийцы (возможно, как дым?) — не вполне зверь и не вполне человек. Оно сохранилось, как и обещал Епископ, словно казнь только что свершилась. Гроб с ним делил Билли Тейт: голый, будто дитя, он лежал в объятиях дедушки. Тронутая тленом конечность Эдгара все еще вонзалась в шею Билли, и стенки гроба потемнели от запекшейся крови. Но лицо мальчика не было испорчено.
— Как куколка, — заметил один из докторов.
Клив хотел возразить, что у кукол не бывает следов слез на щеках и такого отчаяния в глазах, но не смог подобрать слов.
Клива освободили из Пентонвилла три недели спустя, после специального постановления коллегии, по истечении лишь двух третей положенного срока. Через полгода он возвратился к единственной знакомой ему профессии. Но надежда, что он избавится от снов, оказалась недолговечной. Город все еще был внутри него, пусть не столь ясный и легко достижимый теперь, когда исчез Билли, чей разум открывал доступ туда. Однако присутствие действенного и могущественного ужаса по-прежнему томило Клива.
Иногда видения почти уходили. Понимание этой зависимости заняло несколько месяцев: сон возвращали люди. Если Клив проводил время с человеком, у которого было намерение убивать, город возвращался обратно. Такие люди встречались нередко. Когда чувствительность к смерти, разлитой в воздухе, обострялась, Клив едва мог передвигаться по улицам. Потенциальные убийцы были повсюду. Люди надевали нарядную одежду и с радостными лицами шагали по тротуарам, на ходу воображая смерть своих работодателей и их семей, звезд мыльных опер и неумелых портных. Весь мир затаил убийство в душе, и Клив больше не в силах был этого вынести.
Только героин давал некое освобождение от груза переживаний. Клив никогда не делал внутривенных инъекций, но наркотик скоро стал для него небом и землей. Однако это было дорогим удовольствием, а человек, чьи профессиональные контакты постоянно сужаются, едва ли способен платить. Парень по имени Гримм, приятель-наркоман (он столь отчаянно бежал от реальности, что мог поймать кайф и от скисшего молока), предложил Кливу выполнить некую работу, которая принесет вознаграждение и удовлетворит его аппетиты. Вроде бы стоящая идея, Клив согласился. Плата за работу казалась слишком высокой, чтобы человек, так нуждающийся в деньгах, от нее отказался. Работой, конечно, было убийство.