Ночь была звездной, но по мере того, как Элейн подходила к центру города, рождественские гирлянды на деревьях и домах затмевали свет неба. Хотя большинство магазинов были уже давно закрыты, толпы зевак слонялись по тротуарам, разглядывая витрины. Впрочем, Элейн скоро наскучили все эти куклы и побрякушки и она свернула с центральной улицы на окраину. Здесь было темнее, что как раз соответствовало ее настроению. Смех и музыка вырывались из открытых дверей баров; в игорном заведении наверху раздавались возбужденные голоса, потом обмен ударами; любовники попирали общественную мораль прямо в подъезде; в другом подъезде какой-то бродяга мочился со смаком, как жеребец.
Только сейчас, в относительной тишине этого болота, Элейн поняла, что слышит сзади шаги. Кто-то шел за ней, держась на безопасном расстоянии, но не отставал. Погоня? Ее окружали, чтобы схватить и заключить в тесные объятия правосудия? Если так, бегство лишь, отсрочит неизбежное. Лучше встретить их здесь и показать им свою смертоносную силу. Она спряталась, дождалась, пока шаги приблизились, и вышла из укрытия.
Это оказались не стражи порядка, а Кэвенаг. Первоначальное замешательство сразу же сменилось недоумением — зачем он ее преследовал? Элейн внимательно посмотрела на него; бледный свет падал на лицо Кэвенага. Кожа на голове так плотно обтягивала череп, что, казалось, сквозь нее можно увидеть кости.
«Почему, — пронеслось у Элейн в голове, — я не узнала его раньше? Не поняла при самой первой встрече, когда он говорил о Смерти и ее чарах, что он говорит как ее творец?»
— Я шел за тобой, — сказал он.
— От самого дома?
Он кивнул.
— Что они говорили тебе? — спросил он. — Полицейские. Что они тебе сказали?
— Ничего такого, о чем бы я сама не догадывалась.
— Ты знала?
— Может, и так. Должно быть, где-то в глубине души. Помнишь наш первый разговор?
Он что-то утвердительно промычал.
— Все, что ты говорил о Смерти. Так самовлюбленно.
Внезапно он осклабился, обнажив еще больше костей.
— Да, — сказал он. — Так что же ты думаешь обо мне?
— Я уже тогда что-то поняла. Не знала только, откуда это. Не знала, что принесет будущее.
— И что же оно принесло? — спросил он вкрадчиво.
Она пожала плечами.
— Все это время меня ждала Смерть. Верно?
— О, конечно.
Кэвенаг был доволен взаимопониманием. Он подошел и дотронулся до ее щеки.
— Ты бесподобна, — сказал он.
— Не очень.
— Но ты так хладнокровна, так спокойно все переносишь.
— А чего бояться? — отозвалась она.
Он погладил ее по щеке. Ей казалось, что чехол его кожи вот-вот расползется, а мрамор глаз вывалится и разобьется вдребезги. Но для видимости он сохранял свой облик.
— Я хочу тебя, — сказал он.
— Да, — ответила она.
Конечно, это звучало в каждом его слове с самого начала, но она не сразу поняла. Всякая история любви в конечном счете есть история смерти, не о том ли твердят поэты? Почему такая правда хуже любой другой?
Им нельзя идти к нему домой, там может быть полиция, говорил он; ведь полицейские должны знать об их романе. К ней тоже, конечно, нельзя. Поэтому они сняли номер в небольшом отеле поблизости. Еще в тусклом лифте он стал гладить ее по волосам, а когда она отстранилась, положил ей руку на грудь.
Комната оказалась убогой, но огни с рождественской елки на улице немного украшали ее. Кэвенаг не сводил с Элейн глаз ни на секунду, как будто боялся, что из-за инцидента в лифте она может удрать и забиться в щель. Ему не стоило беспокоиться: она не придала этому значения. Его поцелуи были настойчивы, но не грубы; он раздевал ее несколько неумело (трогательный недостаток, подумала она), но нежно, ласково и торжественно.
Элейн удивилась тому, что он не знал о ее шраме: ей пришло в голову, что их близость началась еще на операционном столе, когда она дважды чуть не попала в руки Смерти и дважды хирурги отпугнули ее. Но, может быть, он не сентиментален и забыл об их первой встрече. Как бы то ни было, когда Элейн разделась, он выглядел разочарованным, и в какой-то момент ей показалось, что он готов от нее отказаться. Но это длилось недолго, и вскоре Кэвенаг уже гладил ее по животу и вдоль шрама.
— Он прекрасен, — сказал он.
Элейн была счастлива.
— Я чуть не умерла под анестезией.
— Это ерунда. — Он гладил ее тело и мял грудь. Это, казалось, возбуждало его, поскольку следующий вопрос он задал более вкрадчивым голосом: — Что они сказали тебе?
Теперь он гладил мягкую ямку между ключицами. За исключением стерильных рук хирурга, Элейн никто не трогал вот уже несколько месяцев, и от легких прикосновений по ее телу пробегала дрожь. Она так забылась в наслаждении, что не смогла ответить. Он снова спросил, лаская ее между ног:
— Что они сказали тебе?
Задыхаясь от нетерпения, она ответила:
— Они оставили мне телефон. Чтобы помочь в случае чего…
— Но ведь тебе не нужна помощь?
— Нет, — выдохнула она. — Зачем?
Элейн лишь смутно различала его улыбку, ей хотелось совсем закрыть глаза Его внешность не возбуждала, многое в его облике (например, абсурдный галстук-бабочка) казалось смешным Закрыв глаза, она могла забыть о таких мелочах, снять с него чехол и увидеть истинный облик. И тогда ее сознание уносилось далеко.
Кэвенаг вдруг отстранился, и Элейн открыла глаза. Он торопливо застегивал брюки. На улице слышались раздраженные голоса. Он резко повернул голову в сторону окна, его тело напряглось. Неожиданное беспокойство удивило ее.
— Все в порядке, — проговорила она.
Он подался вперед и положил руку ей на горло.
— Ни слова, — приказал он.
Она взглянула на его лицо, покрывающееся испариной. Разговоры на улице продолжались еще несколько минут: там расставались два полуночных игрока. Теперь он успокоился.
— Мне показалось, я слышал…
— Что?
— Что они назвали меня по имени.
— Ну кто это может быть? — Она пыталась его успокоить. — Никто не знает, что мы здесь.
Он отвел взгляд от окна. После внезапного страха вся его целеустремленность исчезла, лицо обрюзгло, и выглядел он довольно глупо.
— Они близко, — сказал он. — Но им никогда не найти меня.
— Близко?
— Они шли за тобой. — Он снова положил руки ей на грудь. — Они очень близко.
Элейн слышала, как в висках бьется пульс.
— Но я быстр, — бормотал он, — и невидим.
Его рука вновь скользнула к ее шраму и ниже.
— И всегда аккуратен, — добавил он.
Она прерывисто дышала.
— Уверен, они восхищаются мной. Как ты думаешь, они должны мной восхищаться? Тем, что я так точен?
Ей вспомнился хаос, царивший в склепе, непристойность и беспорядок.
— Не всегда… — промолвила она.
Он перестал ее гладить.
— Ах да, — сказал он. — Я никогда не проливаю кровь. Это мое правило. Никогда не проливаю кровь.
Она улыбнулась его похвальбе. Сейчас она расскажет ему — хотя он и так все знает — о своем посещении склепа и о том, что он там устроил.
— Иногда даже ты не в силах остановить кровь, — сказала она. — Но это тебе не в упрек.
Он вдруг задрожал.
— Что они сказали тебе? Какую ложь?
— Ничего, — ответила она, немного смущенная его реакцией. — Что они могут знать?
— Я профессионал. — Он снова дотронулся до ее лица.
Элейн вновь почувствовала его желание. Кэвенаг навалился на нее всем телом.
— Я не хочу, чтобы они лгали обо мне, — заявил он, — Не хочу. — Он поднял голову с ее груди и посмотрел ей в глаза: — Все, что я должен сделать, — это остановить барабанщика.
— Барабанщика?
— Я должен раз и навсегда остановить его.
Рождественские гирлянды с улицы окрашивали его лицо то красным, то зеленым, то желтым — неразбавленные цвета, как в детской коробке с красками.
— Я не хочу, чтобы обо мне лгали, — повторил он, — будто я проливаю кровь.
— Они ничего не говорили,— уверила она.
Он совсем отодвинул подушку и теперь раздвигал ноги Элейн. Его руки дрожали от возбуждения.
— Хочешь, покажу тебе, как чисто я работаю? Как легко я останавливаю барабанщика?
Не дав ей ответить, он крепко схватил ее за шею. Элейн не успела даже вскрикнуть. Большими пальцами он быстро нащупал дыхательное горло и с силой надавил. Она слышала, как барабанщик бьет все чаще и чаще у нее в ушах.
— Это быстро и чисто, — говорил он. Его лицо окрашивалось все в те же цвета: красный, зеленый, желтый; красный, зеленый, желтый.
Это ошибка, думала она, ужасное недоразумение, которое она никак не может постичь. Она пыталась найти хоть какое-то объяснение.
— Я не понимаю, — хотела она сказать, но сдавленное горло издало лишь бульканье.
— Извиняться поздно, — ответил он, тряся головой. — Ты ведь сама ко мне пришла, помнишь? Ты хотела остановить барабанщика. Ведь ты за этим приходила?
Его хватка стала еще сильнее. Элейн казалось, что ее лицо разбухло и кровь вот-вот брызнет у нее из глаз.
— Разве ты не поняла, что они приходили предостеречь тебя? — выкрикивал. Кэвенаг. — Они хотели разлучить нас, сказав, что я проливаю кровь.
— Нет, — пыталась она произнести, но он лишь сильнее сжимал ее горло.
Барабанщик оглушительно бил ей в уши. Кэвенаг еще что-то говорил, но Элейн уже ничего не слышала. Да это и не имело значения. Только теперь она поняла: Кэвенаг не был ни Смертью, ни ее костлявым привратником В безумии Элейн отдалась в руки обычного убийцы, Каина с большой дороги. Ей захотелось плюнуть ему в глаза, но сознание уже покидало ее: комната, цветные сполохи, его лицо тонули в грохоте барабана. А потом все кончилось.
Она посмотрела сверху на кровать. Ее тело лежало поперек, безжизненная рука все еще хваталась за простыню. Язык вывалился, на синих губах пена. Но (как он и обещал.) крови не было.
Она парила, не всколыхнув даже паутинку под потолком, и наблюдала, как Кэвенаг довершает злодеяние. Он склонился над ее телом, перекатывал его по смятой простыне и что-то нашептывал на ухо. Затем он расстегнулся и обнажил ту свою косточку, возбуждение которой было неподдельным до умиления. Дальнейшее было комичным в своем бесстыдстве. Комичным было ее тело со шрамами и теми местами, где оставил отметины возраст. Как посторонний наблюдатель, она взирала на безуспешные попытки Кэвенага к соитию. Его бледные ягодицы носили отпечатки нижнего белья; двигая ими, он напоминал механическую игрушку.