Усталая и продрогшая, она приготовилась признать правоту Парселла. Все, что ей рассказали, — выдумка. Ее разыграли, чувствуя, что она не прочь услышать о каких-нибудь ужасах. И она, как круглая дура, поверила этим нелепостям. Пора заканчивать со своей доверчивостью и отправляться домой.
Однако одну вещь необходимо сделать до того, как она вернется к машине: в последний раз взглянуть на изображение головы. Посмотреть на нее не как ученый на объект исследования, а как обычный человек, чтобы почувствовать прилив нервного возбуждения. Однако, добравшись до номера 14, она испытала окончательное, самое сокрушительное разочарование. Квартира была заколочена добросовестными рабочими городского совета Дверь закрыта, фасадное окно тоже забито.
Но Элен решила, что так легко не сдастся. Она обошла задворки Баттс-корта и путем несложных арифметических вычислений определила, где находится задний двор, относящийся к номеру 14. Ворота были заклинены изнутри; Элен приложила силу, и створки распахнулись. Груда мусора — сгнившие ковры, ящик с журналами, мокрыми от дождя, осыпавшаяся рождественская елка — это и мешало воротам открываться.
Она пересекла двор, подошла к заколоченному окну и заглянула в щель между досок. Внутри было еще темнее, чем снаружи, и картину, нарисованную на стене спальни, не удавалось разглядеть. Элен прижалась лицом к доскам, страстно желая еще раз взглянуть на изображение.
Тень двинулась через комнату, мгновенно перекрыв ей обзор. Элен отшатнулась от окна в испуге, не уверенная, на самом ли деле она что-то видела. Может, ее собственная тень упала на окно? Но она не двигалась, а внутри было движение.
Она снова, уже более осторожно, подошла к окну. Воздух дрожал, и она слышала тихое повизгивание, неясно откуда доносившееся, изнутри или снаружи. Она опять приблизила лицо к необструганным доскам, и внезапно что-то прыгнуло на окно. Теперь она вскрикнула. Изнутри раздавался царапающий звук, словно скребли ногтями по дереву.
Собака! И большая, если прыгает так высоко.
— Дура, — произнесла Элен, обращаясь к себе самой. Неожиданно ее бросило в пот.
Царапанье прекратилось так же внезапно, как и началось, но Элен не могла заставить себя вернуться к окну. Очевидно, рабочие, заколачивавшие дом, не потрудились осмотреть его и случайно заперли там животное. Оно голодное — Элен слышала, как зверь пускает слюну, и радовалась, что не попыталась войти. Собака голодная, возможно, даже взбесившаяся, и в зловонной темноте она могла вцепиться в горло гостя.
Элен посмотрела на заколоченное окно. Щели между досками были едва ли в полдюйма шириной, но она чувствовала, что животное встало на задние лапы с другой стороны, следя за нею сквозь щель. Теперь, когда Элен немного успокоилась, она слышала чужое разгоряченное дыхание; она слышала, как когти скребут подоконник.
— Проклятая тварь, — сказала она. — Черт с тобой, оставайся там.
Она попятилась к воротам. Мириады мокриц и пауков, потревоженные после перемещения груды ковров у ворот, суетились под ногами и отыскивали местечко потемнее для своего нового приюта.
Элен затворила за собой ворота. Проходя вдоль фасадов квартала, она услышала рев сирен; отвратительный, двойной, то возвышающийся, то опадающий звук, от которого шевелились волосы на затылке. Сирены приближались. Она прибавила ходу и попала в Баттс-корт как раз в тот момент, когда несколько полисменов шагали по траве, обогнув костер, а скорая помощь въехала на тротуар и покатила в конец двора.
Жители дома появлялись из дверей и стояли на балконах, глядя вниз. Другие люди, не скрывая любопытства, спешили присоединиться к столпившимся во дворе. Элен показалось, что сердце у нее оборвалось, когда она поняла, где находится центр всеобщего внимания: у порога дома Энн-Мари. Полиция расчищала путь сквозь толпу для врачей скорой помощи. Вторая полицейская машина последовала по тротуару в том же направлении, что и скорая помощь. Из машины вылезли два полицейских в гражданской одежде.
Элен подошла к столпившимся зевакам Зрители обменивались короткими репликами, они говорили тихими голосами; несколько женщин постарше плакали. Она попыталась взглянуть поверх голов, но ничего не увидела. Повернувшись к бородатому мужчине, на плечах у которого сидел ребенок, она спросила, что происходит. Тот не знал. Говорят, кто-то умер, но он не уверен.
— Энн-Мари? — спросила Элен.
Женщина впереди нее обернулась и спросила:
— Вы ее знаете? — В голосе слышалось почти благоговение.
— Немного, — нерешительно ответила Элен. — Вы не скажете, что случилось?
Женщина инстинктивно прикрыла рот рукой, словно пыталась не дать вырваться словам. Это не помогло.
— Ребенок, — ответила она.
— Керри?
— Кто-то забрался в дом с черного хода и перерезал ему горло.
Элен почувствовала, что снова покрылась потом Перед ее внутренним взором возникла картинка: газета во дворе Энн-Мари взмывает и падает вниз.
— Нет, — прошептала она.
— Точно.
Она смотрела на стоящую перед ней вестницу судьбы, а губы сами говорили:
— Нет.
В такое невозможно поверить, и все-таки никакие уговоры не спасали от крепнущего осознания ужаса.
Она повернулась к женщине спиной и побрела прочь. Она знала: тут не на что смотреть, да если бы и было, она не желала ничего видеть. Люди, выходившие из домов по мере того, как распространялись слухи, проявляли любопытство, вызывавшее у Элен отвращение. Она не из таких и никогда не станет такой. Ей хотелось ударить по их возбужденным лицам, чтобы привести людей в чувство; ей хотелось крикнуть: «Вы собрались поглазеть на боль и горе. Зачем? Почему?» Но у нее не осталось мужества. Отвращение лишило ее сил, и она смогла лишь уйти прочь, оставив позади развлекающуюся толпу.
Тревор вернулся домой. Он не пытался объяснить свое отсутствие и ждал, пока Элен сама начнет его допрашивать. Увидев, что она не собирается этого делать, он проникся мягким добродушием, что было еще хуже выжидающего молчания. Элен чувствовала, что отсутствие интереса с ее стороны обескуражило его больше, чем ожидаемый скандал. Но ее это не волновало.
Она настроила радиоприемник на местное вещание, где передавали новости. Слова женщины из толпы подтвердились: Керри Латимер был мертв. Неизвестный или неизвестные проникли в дом через заднюю дверь и убили ребенка, который играл в кухне на полу. Полицейский чин, ведающий связями с общественностью, нес обычные пошлости, называя смерть Керри «неописуемым преступлением», а злодея — «опасной и глубоко ненормальной личностью». Один раз эта риторика показалась уместной, и голос мужчины дрогнул, когда он заговорил о сцене, представшей глазам полицейских в кухне Энн-Мари.
— Радио? Зачем? — внезапно спросил Тревор, когда Элен трижды прослушала сводку новостей от начала до конца.
Она не видела причин скрывать от него то, что пережила на Спектор-стрит. Рано или поздно он все равно бы узнал Бесцветным голосом она кратко обрисовала случившееся в Баттс-корте.
— Энн-Мари — это женщина, которую ты встретила, когда ездила туда в первый раз, верно?
Она кивнула, надеясь, что он больше не станет задавать вопросов. Она была готова разрыдаться и не хотела, чтобы он видел ее слезы.
— Значит, ты права, — сказал он.
— Права?
— Насчет местного маньяка.
— Нет, — сказала она. — Нет.
— Но ребенок…
Она встала и подошла к окну. С высоты двух этажей она глядела на темнеющую внизу улицу. Почему она ощущала необходимость настойчиво отрицать версию о тайном сговоре? Почему теперь она молила, чтобы Парселл оказался прав, а все рассказанное ей обернулось ложью? Элен опять и опять вспоминала, как выглядела Энн-Мари во время последней встречи: бледная, нервная, ожидающая. Будто ждала чего-то. Она отчаянно старалась отпугнуть непрошеную гостью, чтобы вернуться к своему ожиданию. Но ожиданию чего, кого? Может ли быть, что Энн-Мари знала убийцу? Возможно, сама пригласила его в дом?
— Надеюсь, они отыщут ублюдка, — сказала Элен, по-прежнему глядя на улицу.
— Отыщут, — ответил Тревор. — Детоубийца, боже… Такими делами занимаются в первую очередь.
На углу улицы появился человек, он повернулся и свистнул. Большая восточноевропейская овчарка возникла у его ног, и оба они отправились дальше, к собору.
— Собака, — пробормотала Элен.
— Что?
Из-за всего случившегося она забыла об этом, а теперь вспомнила свое потрясение, когда собака прыгнула на окно.
— Какая собака? — настаивал Тревор.
— Сегодня я вернулась в квартиру, где снимала граффити. Там была собака. Запертая внутри.
— Ну и что?
— Она умрет с голоду. Никто не знает, что она там.
— Но, может быть, ее специально заперли там, как в конуре?
— Она так шумела, — возразила Элен.
— Собаки лают, — ответил Тревор. — Вот и все, на что они годятся.
— Нет… — сказала Элен очень спокойно, вспоминая звуки внутри заколоченного дома. — Она не лаяла.
— Забудь о собаке, — предложил Тревор. — И о ребенке. Тут ничего не поделаешь. Ты просто прошла через это, получила опыт.
Элен подумала о том же самом чуть раньше, но не могла подобрать слов, чтобы сформулировать свои мысли — ее уверенность рухнула за несколько последних часов. Никто никогда не приобретает опыт просто так, опыт всегда накладывает на человека свою метку. Иногда это лишь царапина, а порой тебе отрывает руки и ноги. Она не знала, насколько серьезно теперешнее ранение, но чувствовала: оно намного глубже, чем можно представить. Это ее пугало.
— Выпивки больше нет, — сказала она, выливая последнюю каплю виски в свой стакан.
Тревор как будто получал удовольствие от собственной предупредительности.
— Я сбегаю, да? — спросил он. — Одну или две бутылки?
— Давай, — ответила она. — Если не трудно.
Он отсутствовал всего полчаса, а Элен предпочла бы, чтоб его не было подольше. Она не желала разговаривать, ей хотелось посидеть и подумать, несмотря на неприятное ощущение в животе. Хотя Тревор считал ее беспокойство о собаке ерундой — возможно, справедливо, — она не смогла удержаться и мысленно вернулась к закрытому дому, представила озлобленное лицо на стене спальни и услышала приглушенный рык животного, скребущего лапами заколоченное окно. Что бы ни говорил Тревор, она не верила, что это место используется в качестве временной собачьей конуры. Без сомнения, пес там