Из одних руин в другие. На следующий день она возвратилась в Спектор-стрит, вооружившись вспышкой вдобавок к штативу и светочувствительной пленке. Поднялся ветер, он был ледяным и ярился еще сильнее оттого, что оказался заперт в лабиринте переходов и дворов. Хелен подошла к квартире номер 14 и провела следующий час в ее оскверненных глубинах, тщательно фотографируя стены в спальне и гостиной. В глубине души она ожидала, что при новой встрече эффект от портрета в спальне будет уже не тем. Она ошиблась. Как бы Хелен ни старалась запечатлеть его масштаб и детали, она понимала, что фотографии будут в лучшем случае далеким эхо его бесконечного воя.
Конечно, сила граффити во многом происходила из контекста. Наткнуться на подобную картину в таком невзрачном, совершенно незагадочном окружении было словно обнаружить икону на куче мусора: блистающий символ перехода из мира забот и разложения в некую реальность, которая была темнее, но и куда чудеснее. Хелен с болью осознавала, что глубину ее реакции, скорее всего, не удастся передать в привычных терминах. Ее словарный запас был аналитическим, полным модных словечек и ученого сленга, но прискорбно бедным там, где дело касалось выразительности. Она надеялась, что фотографии хоть и будут бледны, смогут хотя бы намекнуть на мощь этого портрета, даже если окажутся неспособны породить такой же холод во внутренностях.
Когда она вышла из квартиры, ветер был все так же безжалостен, но снаружи ждал мальчик – тот же, что провожал ее вчера, – одетый словно по весенней погоде. Он гримасничал, пытаясь унять дрожь.
– Привет, – сказала Хелен.
– Я ждал, – сообщил мальчик.
– Ждал?
– Анна-Мария сказала, что ты вернешься.
– Я планировала вернуться через несколько дней. Тебе пришлось бы ждать очень долго.
Мальчик чуть расслабился:
– Ничего. Мне заняться нечем.
– А школа?
– Мне там не нравится, – ответил мальчик, словно не был обязан учиться, если это не отвечало его вкусам.
– Ясно, – сказала Хелен и зашагала вдоль одной из сторон двора. Мальчик пошел следом. На траве в центре были свалены в кучу несколько стульев и два или три мертвых деревца.
– А это что? – сказала она, отчасти себе самой.
– Ночь Костров[4], – сообщил мальчик. – На следующей неделе.
– Разумеется.
– Ты Анну-Марию хочешь навестить?
– Да.
– Ее нет дома.
– О, ты уверен?
– Ага.
– Что ж, возможно, ты сможешь мне помочь… – Она остановилась и повернулась лицом к ребенку; от усталости у него под глазами набрякли мешки.
– Я слышала, здесь неподалеку убили старика. Летом. Ты об этом ничего не знаешь?
– Нет.
– Совсем ничего? Ты не помнишь, чтобы кого-то убили?
– Нет, – повторил мальчик с впечатляющей категоричностью. – Я не помню.
– Ну ладно, все равно спасибо.
На этот раз, когда она возвращалась к машине, мальчик за ней не пошел. Но, выходя из двора, Хелен оглянулась и увидела, что он стоит там же, где она его оставила, и смотрит на нее будто на сумасшедшую.
К тому времени как она добралась до машины и убрала фотоаппаратуру в багажник, к ветру добавились капли дождя, и Хелен почувствовала сильное искушение забыть о словах Анны-Марии и отправиться домой, где кофе будет теплым, даже если прием таким не окажется. Но ей нужен был ответ на заданный вчера Тревором вопрос. «А ты веришь?» – спросил он, когда она пересказала ему историю. Тогда Хелен не понимала, как на это ответить, и не поняла до сих пор. Возможно (почему она это чувствовала?), терминология объективной истины была здесь бесполезна; возможно, окончательный ответ на его вопрос был на самом деле не ответом, а всего лишь очередным вопросом. Что ж, пусть так. Она должна узнать.
Раскин-корт оказался так же жалок, как и его сотоварищи, если не больше. Здесь даже костра не было. На балконе третьего этажа прятала от дождя выстиранное белье женщина; на траве в центре двора бездумно сношалась собачья пара; сука устремляла взгляд в пустое небо. Шагая по безлюдному тротуару, Хелен приосанилась; Бернадетт говорила, что решительный вид человека препятствует агрессии. Заметив двух женщин, разговаривавших в дальнем конце двора, она спешно подошла к ним, радуясь, что хоть кого-то увидела.
– Прошу прощения?
Женщины, обе средних лет, тут же замолчали и оглядели ее с ног до головы.
– Вы не можете мне помочь?
Она чувствовала, что ее оценивают и не доверяют ей; они этого не скрывали. Одна из них, с багровым лицом, сказала прямо:
– Чего тебе надо?
Хелен неожиданно почувствовала, что совсем не умеет располагать к себе людей. Что она может такого сказать этим двум женщинам, чтобы ее мотивы не показались людоедскими?
– Мне сказали… – начала она, а потом запнулась, понимая, что никакой помощи от них не получит. – Мне сказали, что неподалеку произошло убийство. Это правда?
Багроволицая женщина подняла брови, выщипанные настолько, что они были едва видны:
– Убийство?
– Ты из газеты? – спросила вторая. С годами выражение ее лица стало настолько кислым, что никакой сахар не помог бы. Маленький рот избороздили глубокие морщины; крашенные в темный цвет волосы были на полдюйма седыми возле корней.
– Нет, я не из газеты, – сказала Хелен. – Я подруга Анны-Марии, из Баттс-корта.
Это слово, «подруга», не вполне соответствовало правде, но оно, похоже, немного смягчило женщин.
– В гости приехала, да? – спросила багроволицая.
– Что-то вроде того…
– Все тепло пропустила…
– Анна-Мария рассказывала, что здесь летом кого-то убили. Мне стало интересно.
– Правда?
– Вы об этом что-нибудь знаете?
– Тут много чего бывает, – ответила вторая женщина. – Ты и половины не знаешь.
– Значит, это правда, – сказала Хелен.
– Туалеты пришлось закрыть, – сообщила первая.
– Ага. Пришлось, – сказала вторая.
– Туалеты? – сказала Хелен. Какое отношение они имели к смерти старика?
– Это было ужасно, – сказала первая. – Это ведь твой Фрэнк, Джози, тебе рассказал?
– Нет, не Фрэнк, – ответила Джози. – Фрэнк был еще в море. Это была миссис Тизак.
Установив личность свидетеля, Джози приняла у подруги бразды рассказа и вновь обратила взгляд на Хелен. Подозрение у нее в глазах еще не угасло.
– Это было только в позапрошлом месяце. Где-то в конце августа. Это ведь август был, да? – Она взглянула на подругу, ища подтверждения. – У тебя память на даты лучше, Морин.
Морин, похоже, нервничала.
– Я забыла, – сказала она, явно не желая говорить.
– Я хотела бы знать, – сказала Хелен.
Джози, несмотря на колебания подруги, была рада помочь.
– Там, около магазинов, есть туалеты – ну, знаете, общественные. Я не совсем уверена, как это все случилось, но один мальчик… то есть он на самом деле был не мальчик. В смысле, ему уже было лет двадцать или больше, просто он был… – она замялась, подыскивая слова, – …умственно неполноценным, что ли. Мать таскала его за собой, как будто ему четыре года было. В общем, она отпустила его в туалет, а сама пошла в тот мелкий супермаркет, как он там называется?
Она повернулась к Морин за подсказкой, но та лишь смотрела на нее с явным неодобрением. Джози, однако, было не унять:
– Это было у всех на виду. Среди бела дня. Так вот, мальчик пошел в туалет, а мать была в магазине. А дальше – ну, вы знаете, как оно бывает: шопинг и все такое, она забыла о нем, а потом подумала, что его давно уже нет…
В этот момент Морин не смогла удержаться и встряла в разговор: осторожность, по-видимому, для нее была не так важна, как достоверность истории.
– Она ввязалась в спор, – поправила она Джози, – с продавцом. Он ей продал плохой бекон. Поэтому она там так долго и проторчала.
– Понятно, – сказала Хелен.
– В общем, – продолжила Джози, – она закончила с покупками, а когда вышла на улицу, его все еще не было…
– Так что она попросила кого-то из магазина… – начала Морин, однако Джози не собиралась в такой важный момент уступать ей должность рассказчицы.
– Она попросила одного из работников магазина, – повторила она то, что уже сказала Морин, – сходить в туалет и найти его.
– Это было ужасно, – сказала Морин, явно рисуя у себя в голове чудовищную картину.
– Он лежал на полу, в луже крови.
– Убитый?
Джози покачала головой.
– Лучше б он умер. На него напали с бритвой. – Она подождала, пока Хелен усвоит эту информацию, а потом нанесла coup de grace: – А еще ему отрезали причиндалы. Просто так отрезали и смыли в унитаз. Без всяких причин.
– Боже мой.
– Лучше б он умер, – повторила Джози. – В смысле, такое ведь не вылечишь, да?
Жуткая история стала только хуже от невозмутимости рассказчицы и как ни в чем не бывало повторенного «лучше б он умер».
– Мальчик, – сказала Хелен. – Он смог описать тех, кто на него напал?
– Нет, он же почти идиот. Больше пары слов связать не может.
– И никто не видел человека, который заходил в туалет? Или выходил оттуда?
– Люди постоянно туда-сюда ходят, – сказала Морин. Хоть это и звучало правдоподобно, но по опыту Хелен все было совсем не так. Во дворе и переходах никакого оживления не было, совсем наоборот. Возможно, у торгового центра людей больше, предположила Хелен, и это могло стать подходящим прикрытием для такого преступления.
– Так, значит, нападавшего не нашли, – сказала она.
– Нет, – ответила Джози; азарт уходил из ее глаз. Ядром рассказа были преступление и его последствия; ее мало или вообще не интересовали ни нападавший, ни его поимка.
– Тут и в собственной постели небезопасно, – заметила Морин. – Кого угодно спроси.
– Анна-Мария говорила то же самое, – ответила Хелен. – Поэтому она и рассказала мне о старике. Сказала, его убили летом, здесь, в Раскин-корте.
– Я что-то помню, – сказала Джози. – Какие-то разговоры были. Про старика и его собаку. Его забили до смерти, а собаку… Не знаю. Это точно было не здесь. Может, в каком-то другом районе.