– Звучит неплохо, – сказал Тревор. – Что скажешь, Хелен?
Она вернулась в Спектор-стрит только в понедельник, но мыслями все выходные была там: стояла перед запертым туалетом под ветром и дождем; или в спальне, перед нависающим над ней портретом. Мысли о жилом комплексе неотступно преследовали ее. Вечером в субботу Тревор нашел какой-то мелкий повод для ссоры, но она пропустила все оскорбления мимо ушей, когда же он по своему обыкновению начал выставлять себя мучеником, этот привычный ритуал ее совсем не тронул. Безразличие лишь сильнее обозлило Тревора. Разобиженный, он выбежал из дома и явно направился к той из своих девиц, которая в этом месяце была у него в фаворе. Хелен даже обрадовалась, что он ушел. Когда ночью Тревор не явился домой, она и не подумала из-за этого разрыдаться. Он был глупым и пустым человеком. Она уже отчаялась увидеть терзание в его глазах; а чего стоит человек, не способный терзаться?
Воскресной ночью он тоже не вернулся, и на следующий день, когда Хелен парковала машину в сердце Спектор-стрит, ей пришло в голову, что никто даже не знает, куда она отправилась, и что, если она потеряется здесь на несколько дней, ее не найдут. Как того старика из рассказа Анны-Марии: позабытого, лежавшего в любимом кресле с выколотыми крюком глазами, пока на нем пировали мухи, а на столе портилось масло.
Близилась Ночь Костров, и за выходной небольшая груда дров в Баттс-корте выросла до приличных размеров. Сооружение выглядело ненадежным, но это не мешало нескольким мальчишкам лазать по нему как снаружи, так и внутри. Бо́льшая часть его состояла из мебели, вытащенной, скорее всего, из заколоченных квартир. Хелен сомневалась, что оно разгорится: а если это и случится, дым будет удушающий. Четыре раза по пути к жилищу Анны-Марии ее останавливали детишки, клянчившие деньги на фейерверки.
– Пенни для Гая, – говорили они, хотя ни у одного не было с собой куклы Гая Фокса. Хелен успела выгрести из карманов всю мелочь.
Сегодня Анна-Мария была дома, но встретила ее без улыбки. Просто уставилась на гостью, будто загипнотизированная.
– Надеюсь, вы не против, что я пришла…
Анна-Мария не ответила.
– …Я только хотела поговорить.
– Я занята, – наконец сообщила девушка. Ни приглашения войти, ни предложения выпить чаю.
– О. Ну… Это займет не больше секунды.
Черный ход был открыт, и в доме хозяйничал сквозняк.
По заднему двору летали газеты. Хелен видела, как они поднимаются в воздух, подобно огромным белым мотылькам.
– Что вам надо? – спросила Анна-Мария.
– Просто уточнить насчет старика.
Девушка заметно помрачнела. Казалось, ее сейчас стошнит. Ее лицо напоминало цветом и текстурой несвежее тесто. Волосы Анны-Марии были распущенными и грязными.
– Какого старика?
– Когда я была здесь в прошлый раз, вы рассказывали мне об убитом старике, помните?
– Нет.
– Вы говорили, что он жил в соседнем дворе.
– Я не помню, – сказала Анна-Мария.
– Но вы точно рассказывали мне…
На кухне что-то упало и разбилось.
Анна-Мария вздрогнула, но не сдвинулась с порога, рукой перекрывая Хелен доступ в квартиру. Прихожую усеивали детские игрушки, погрызенные и потрепанные.
– С вами все в порядке?
Анна-Мария кивнула:
– У меня дела.
– И вы не помните, как рассказывали о старике?
– Вы, наверное, неправильно меня поняли, – ответила Анна-Мария, а потом прошептала: – Вы зря сюда пришли. Все знают.
– Что знают?
Девушка начала трястись.
– Вы не понимаете, да? Вы думаете, люди не видят?
– Какая разница? Я только спросила…
– Я не знаю ничего, – вновь заявила Анна-Мария. – О чем бы я вам ни рассказывала, это была ложь.
– Что ж, все равно спасибо, – сказала Хелен, слишком озадаченная исходившими от Анны-Марии смешанными сигналами, чтобы и дальше настаивать на своем. Отвернувшись от двери, она почти сразу же услышала, как щелкнул запираясь замок.
Этот разговор был лишь первым из разочарований, которые принесло то утро. Хелен вернулась к торговому центру и зашла в магазин, о котором говорила Джози. Там она спросила о туалетах и их недавней истории. Магазин всего лишь в прошлом месяце сменил хозяина, и новый владелец, скупой на слова пакистанец, настаивал, что ничего не знает о том, когда или почему туалеты закрыли. Задавая вопросы, Хелен заметила, что ее рассматривают другие посетители; она почувствовала себя отверженной. Это чувство только усугубилось, когда, покинув магазин, она увидела выходящую из прачечной Джози и позвала ее, а та ускорила шаг и нырнула в лабиринт переходов. Хелен пошла следом, но быстро потеряла как добычу, так и дорогу.
Обиженная до слез, она встала посреди разбросанных мусорных пакетов и почувствовала прилив злости из-за собственной глупости. Разве она здесь своя? Сколько раз она порицала других за самонадеянность, когда они утверждали, будто понимают социум, который всего лишь наблюдали издалека? А теперь она совершает тот же грех, вторгаясь сюда со своим фотоаппаратом и своими вопросами, используя жизни (и смерти) этих людей как повод для застольных бесед. Она не винила Анну-Марию за то, что та ее прогнала; неужели Хелен заслуживала лучшего?
Усталая и замерзшая, она решила, что настало время признать правоту Перселла. Ей действительно рассказывали байки. С ней играли – почувствовали, как она хочет, чтобы ее накормили какими-нибудь страшилками, – а она, полная дура, приняла за чистую монету каждое нелепое слово. Пора было ехать домой, прихватив свою легковерность по пути.
Но прежде чем вернуться к машине, нужно было нанести еще один визит: она хотела в последний раз взглянуть на нарисованное лицо. Не как антрополог среди чуждого племени, но как отъявленная любительница страшных аттракционов: ради того, чтобы захватило дух. Но у квартиры номер 14 Хелен встретило последнее и самое сокрушительное разочарование. Добросовестные коммунальщики закрыли доступ в квартиру. Дверь заперли; окно заколотили досками.
Однако Хелен не была намерена сдаваться так легко. Она обошла Баттс-корт и путем элементарных расчетов вычислила двор четырнадцатой квартиры. Калитка была чем-то подперта изнутри, но Хелен с силой навалилась на нее и в конце концов открыла. Дорогу преграждала груда барахла – сгнившие ковры, коробка промокших от дождя журналов, облысевшая рождественская ель.
Хелен прошла через двор к заколоченным окнам и посмотрела в щелочки между досками. На улице светло не было, но внутри оказалось еще темнее; трудно было увидеть что-то, кроме смутного намека на портрет, занимавший стену спальни. Она прижалась лицом к доскам, желая посмотреть на него в последний раз.
В комнате что-то промелькнуло, на мгновение перекрыв ей вид. Хелен отшатнулась от окна, испуганная, не уверенная в том, что увидела. Возможно, это просто ее собственная тень, отброшенная сквозь окно? Но ведь она-то не двигалась, а тень – да.
Она снова приблизилась к окну, на этот раз осторожнее. Воздух вибрировал: откуда-то слышалось гудение, но Хелен не могла понять, изнутри оно доносится или снаружи. Она снова припала лицом к грубым доскам – и неожиданно что-то бросилось к окну. Теперь Хелен вскрикнула. Изнутри кто-то царапал дерево когтями.
Собака! И большая к тому же, раз прыгнула так высоко.
– Дура! – громко сказала себе Хелен. Она неожиданно взмокла от пота.
Царапанье прекратилось почти так же неожиданно, как началось, но она не смогла заставить себя вернуться к окну. Рабочие, закрывшие квартиру, явно не проверили ее как следует и по ошибке заперли там собаку. Судя по услышанному слюнявому чавканью, она была голодна; Хелен похвалила себя за то, что не попыталась забраться внутрь. Животное – голодное и, возможно, полуобезумевшее в вонючей темноте – могло бы перегрызть ей горло.
Она посмотрела на заколоченное окно. Промежутки между досками были шириной едва ли в полдюйма, но она чувствовала, что по ту сторону стоит на задних лапах собака и наблюдает за ней через щель. Теперь, когда ее собственное дыхание успокаивалось, Хелен слышала, как та пыхтит; слышала, как она возит когтями по подоконнику.
– Чертова тварь… – сказала она. – Там и оставайся.
Хелен вернулась к калитке. Толпы мокриц и пауков, изгнанных из своих гнезд, когда сдвинулись мешавшие ковры, метались под ногами в поисках новой темноты, которую смогли бы назвать домом.
Хелен закрыла за собой калитку и как раз возвращалась к фасаду здания, когда услышала сирены: две мерзкие звуковые спирали, от которых волоски у нее на затылке встали дыбом. Они приближались. Хелен прибавила ходу и вошла в Баттс-корт как раз вовремя, чтобы увидеть, как несколько полицейских идут по траве за костром, а машина скорой помощи заруливает на тротуар и подъезжает к противоположной стороне двора. Люди высыпали из квартир и стояли на балконах, глядя вниз. Другие с неприкрытым любопытством обходили двор, чтобы присоединиться к растущей толпе. Желудок Хелен словно провалился в кишки, когда она поняла, что находится в центре общего внимания: дверь Анны-Марии. Полиция расчищала для врачей путь через толпу. Вторая полицейская машина заехала на тротуар следом за скорой помощью; из нее вышли два офицера в штатском.
Хелен подошла к краю толпы. Разговоры среди зевак были редкими и тихими; пара пожилых женщин плакала. Она взглянула поверх голов, но ничего не смогла рассмотреть. Повернувшись к бородатому мужчине, державшему на плечах ребенка, спросила, что происходит. Он слышал, что кто-то умер, но уверен не был.
– Анна-Мария? – спросила она.
Стоявшая перед ней женщина обернулась и сказала: «Вы ее знаете?» – почти благоговейно, словно говорила о любимом человеке.
– Немножко, – осторожно ответила Хелен. – Вы можете сказать мне, что случилось?
Женщина невольно прикрыла рот рукой, как будто хотела остановить слова, прежде чем те вырвутся. Но они все равно вырвались:
– Ребенок… – сказала она.
– Керри?