рьма: почему в ней только пять заключенных (шесть, если считать ее саму), причем настолько старых – съежившихся от возраста, как сказал Гомм. Но после того, как Кляйн унизил Флойда, она уверилась в том, что ни один секрет, каким бы он ни был важным, не помешает ей помочь Гомму обрести свободу.
В тот вечер профессор не вернулся, и это ее огорчило. Возможно, предположила она, поимка Флойда означала, что режим сделался строже, хотя ее саму это, считай, не затронуло. О ней, похоже, практически забыли. Хотя Гиймо принес ей еду и питье, он не задержался, чтобы научить ее покеру, как они договаривались, и не вывел на свежий воздух. Оставшись одна в душной комнатке, без возможности занять свой мозг каким-то еще развлечением, помимо пересчета пальцев на ногах, Ванесса быстро сделалась вялой и сонной.
Она продремала до середины следующего дня, а потом что-то ударило в стену за окном. Ванесса встала и уже хотела посмотреть, что это был за звук, когда в окно забросили какой-то предмет. Он, звякнув, приземлился на пол. Она выглянула, чтобы увидеть отправителя, но тот уже скрылся.
Маленькая посылка оказалась ключом, завернутым в записку. «Ванесса, – гласила она. – Будьте готовы. Ваш in saecula saeculorum. Х. Г.».
Латынь не была коньком Ванессы; она надеялась, что последние слова были выражением симпатии, а не инструкцией. Попробовала вставить ключ в дверь. Тот подходил. Однако Гомм явно хотел, чтобы она воспользовалась им не сейчас, а дождалась какого-то сигнала. «Будьте готовы», – написал он. Это, конечно, легче было сказать, чем сделать. Каким соблазном было, раз уж дверь открыта и путь свободен, забыть о Гомме и всех остальных и просто сбежать. Но Х. Г. наверняка рисковал, добывая ключ. Она не должна предать его.
После этого о сне не могло идти и речи. Каждый раз, заслышав шаги в коридоре или крики во дворе, она вскакивала. Но сигнала от Гомма не было. День переползал в вечер. Гиймо принес на ужин очередную пиццу и бутылку кока-колы, и не успела Ванесса оглянуться, как наступила ночь и кончились очередные сутки.
«Возможно, они придут под покровом темноты», – подумала она, но они не пришли. Взошла, ухмыляясь морями, луна, а никакого намека на Х. Г. или обещанный им исход не было. Ванесса начала подозревать худшее: что план раскрылся и всех за это наказали. Если дело в этом, то не прознает ли рано или поздно мистер Кляйн о том, что и она тут замешана? Хотя ее роль была минимальна, какие санкции может применить к ней любитель шоколада? Где-то после полуночи она решила, что ждать здесь, пока обрушится дамоклов меч, совсем не в ее стиле и разумнее будет поступить как Флойд и бежать.
Она вышла из своей камеры и заперла за собой дверь, потом заторопилась по коридорам, по возможности держась в тени. Признаков человеческого присутствия не было – но она помнила о бдительной Богородице, которая углядела ее первой. Здесь нельзя было доверять ничему. Благодаря осторожности и чистейшей удаче она нашла выход в тот двор, где встретил Флойда мистер Кляйн. Там Ванесса остановилась, чтобы понять, в какой стороне находится выход. Однако на луну наползли облака, и в темноте умение ориентироваться, и без того невеликое, покинуло ее окончательно. Доверившись случаю, который пока что ее не подвел, Ванесса выбрала один из выходов со двора и проскользнула в него, следуя за собственным чутьем по крытому проходу, который, извиваясь, вывел ее в очередной дворик, размером больше предыдущего. Легкий ветерок играл с листьями двух сплетенных лавровых деревьев в центре двора; в стенах репетировали ночные насекомые. Какой бы умиротворяющей она ни была, площадка не предлагала потенциальных путей к выходу, и Ванесса была уже готова вернуться назад, когда луна сбросила свои вуали и осветила двор от стены до стены.
Он был пуст, за исключением лавровых деревьев и их теней, но тени эти падали на сложный узор, нарисованный на камнях двора. Ванесса уставилась на него, слишком охваченная любопытством, чтобы уйти, хотя поначалу не могла ничего разобрать: узор казался просто узором. Она прошла по одной его стороне, пытаясь понять, что это такое. Потом до нее дошло, что рисунок перевернут. Ванесса переместилась на другую сторону двора, и все стало ясно. Это была карта мира, прорисованная вплоть до самого незначительного островка. На ней были отмечены все большие города; океаны и континенты исчерчивали сотни тонких линий, изображавших широты, долготы и многое другое. Хотя большинство символов Ванесса не понимала, было ясно, что на карте отражено множество политических подробностей. Спорные границы; территориальные воды; зоны отчуждения. Многие из них были нарисованы и перерисованы мелом, словно в ответ на ежедневное поступление данных. В «горячих зонах» суша и вовсе почти скрылась под каракулями.
Любопытство встало между ней и чувством самосохранения. Она не услышала шагов на Северном полюсе, пока тот, кому они принадлежали, не перестал скрываться и не вышел под свет луны. Она была готова удирать, пока не узнала Гомма.
– Не двигайтесь, – прошептал он ей через весь мир.
Она подчинилась. Оглядевшись вокруг, как загнанный кролик, и убедившись, что больше во дворе никого нет, Х. Г. подошел к Ванессе.
– Что вы здесь делаете? – требовательно спросил он.
– Вы не пришли, – упрекнула его Ванесса. – Я думала, вы обо мне забыли.
– Возникли сложности. За нами непрерывно следят.
– Я не могла больше ждать, Харви. Это не такое место, где хочется провести отпуск.
– Вы правы, конечно, – сказал он, образец уныния. – Это безнадежно. Безнадежно. Вам нужно спасаться в одиночку. Забудьте о нас. Они нас никогда не выпустят. Правда слишком ужасна.
– Какая правда?
Он покачал головой.
– Забудьте о ней. Забудьте, что мы вообще встречались.
Ванесса схватила его тощую руку:
– Я не забуду. Я должна знать, что здесь творится.
Гомм пожал плечами:
– Возможно, вам стоит узнать. Возможно, всему миру стоит узнать.
Он взял ее за руку, и они отступили в относительную безопасность переходов.
– Зачем нужна эта карта? – был ее первый вопрос.
– На ней мы играем, – ответил Гомм, глядя на путаницу линий, испещрявших камни двора. Он вздохнул. – Конечно, это не всегда было игрой. Но системы распадаются, понимаете? Это неизбежное условие, общее для материи и идей. Начинаешь с благими намерениями, а через два десятка лет… два десятка… – повторил он, словно этот факт ужаснул его заново, – …мы играем с лягушками.
– Я вас не понимаю, Харви, – сказала Ванесса. – Вы специально меня запутываете, или это старческий маразм?
Это обвинение обидело его, но свою работу сделало. Все еще не сводя взгляда с карты мира, следующие слова он произнес четко, как будто репетировал признание:
– Давным-давно, в 1962 году, наступил день здравомыслия, когда власть имущие вдруг поняли, что находятся на грани уничтожения мира. Даже их не слишком привлекала идея Земли, пригодной только для тараканов. Если предотвратить уничтожение, решили они, наши лучшие инстинкты возобладают. Сильные мира сего встретились за закрытыми дверями на симпозиуме в Женеве. Никогда раньше не было подобного собрания. Лидеры политбюро и парламентов, конгрессов, сенатов – властелины Земли – в одной колоссальной дискуссии. И было решено, что в будущем за международными отношениями будет наблюдать особый комитет, состоящий из выдающихся и влиятельных умов вроде моего – мужчин и женщин, которые не подчиняются прихотям политических союзов, которые могут предложить какие-то руководящие принципы, способные удержать наш вид от массового самоубийства. Комитет должен был состоять из представителей множества областей человеческой деятельности – лучших из лучших – интеллектуальной и моральной элиты, чья коллективная мудрость привела бы к новому золотому веку. В теории, по крайней мере.
Ванесса слушала, не озвучивая той сотни вопросов, которую породила у нее в голове эта маленькая речь. Гомм продолжал говорить:
– И какое-то время система работала. Правда, работала. Нас было всего тринадцать – чтобы получилось хоть какое-то единодушие. Русский, несколько нас, европейцев, конечно же милейшая Ёниёко, новозеландка, пара американцев… Мы были мощной командой. Два нобелевских лауреата, включая меня…
Теперь она вспомнила Гомма, или, по крайней мере, вспомнила, где когда-то видела его лицо. Оба они были куда моложе. Она, школьница, зубрила его теории.
– …нашей задачей было поощрять взаимопонимание между сильными мира сего, мы помогали выстраивать гуманные экономические структуры и поддерживали культурную идентичность развивающихся стран. Все это трюизмы, конечно, но тогда они звучали правильно. На самом деле, почти с самого начала наши заботы были территориальными.
– Территориальными?
Гомм сделал широкий жест, охватив им лежавшую перед ним карту:
– Помощь в разделе мира. Урегулирование мелких конфликтов, чтобы они не переросли в крупные, сдерживание диктатур, чтобы они не возомнили о себе слишком много. Мы стали прислугой мира, подчищающей грязь там, где ее накопилось слишком много. Это была великая ответственность, но мы с радостью ее несли. Поначалу нам нравилось думать, что мы, тринадцать человек, формируем мир, и никто, кроме высших эшелонов правительства, даже не знает, что мы существуем.
Это, подумала Ванесса, был явственный комплекс Наполеона. Гомм, бесспорно, был сумасшедшим, но какое героическое сумасшествие! И оно было, по сути, безобидным. А зачем тогда держать его взаперти? Уж конечно, вреда от него не было.
– Кажется нечестным, – сказала она, – что вас заперли здесь.
– Ну, это, разумеется, для нашей же безопасности, – ответил Гомм. – Представьте, какой начнется хаос, если какая-нибудь группировка анархистов узнает, где мы базируемся, и разберется с нами. Мы управляем всем миром. Такого не планировалось, но, как я уже говорил, системы распадаются. Время шло, и власть имущие – зная, что для принятия важных решений у них есть мы, – все больше и больше предавались удовольствиям на своих высоких постах, и все меньше и меньше –