боялась их сочувствия, боялась, что быстро впадет в зависимость от их заботы. Стремление к независимости, которое когда-то закинуло ее в этот недружелюбный город, защищало от удушливой жажды безопасности. Элейн знала, что если поддастся этим любящим призывам, то пустит корни в домашнюю почву и еще целый год не выберется из нее. И кто знает, какие приключения пройдут мимо за это время?
Элейн поспешила вернуться к работе; она не могла трудиться с прежней интенсивностью, но надеялась, что повседневная рутина позволит восстановить нормальный ритм жизни. Но трюк не вполне удался. Почти каждый день что-то случалось – то она нечаянно слышала чьи-то слова, то ловила взгляд, который не должна была видеть, – и от этого невольно думала, что к ней относятся с фальшивой заботой, а коллеги считают, что она резко изменилась после болезни. Это ее злило. Элейн хотела бросить свои подозрения прямо им в лицо, сказать, что она и ее матка – не одно и то же и удаление одной не означает полное поражение другой.
Но сегодня, вернувшись в офис, она уже засомневалась, а так ли уж они неправы. Она чувствовала себя так, словно не ложилась уже неделю, хотя на самом деле каждую ночь спала долго и крепко. Все кругом плыло словно в тумане, она чувствовала непонятную отстраненность, которую связывала с крайней усталостью. Она словно парила все дальше от рабочих бумаг, лежавших на ее письменном столе; отдалялась от собственных чувств и мыслей. За это утро Элейн дважды ловила себя на том, что говорит о чем-то, а потом недоумевает, кому же принадлежат эти слова. Явно не ей, она-то в этот момент слушала.
А потом, через час после обеда, дела приобрели совсем плохой оборот. Ее позвали в кабинет руководителя и предложили сесть.
– Элейн, с вами все в порядке? – спросил мистер Чимс.
– Да, все хорошо, – ответила она.
– Все беспокоятся…
– О чем?
Чимсу явно было неловко.
– О вашем самочувствии, – наконец выдавил из себя он. – Пожалуйста, не подумайте, что я лезу не в свое дело, Элейн. Я просто хочу сказать, что вам нужно еще время, чтобы восстановиться…
– У меня все нормально.
– Но ваши слезы…
– Что?
– Вы сегодня весь день плачете. Мы за вас беспокоимся.
– Плачу? – переспросила она. – Я не плачу.
Руководитель явно растерялся:
– Но вы плакали весь день. Вы и сейчас плачете.
Элейн приложила ладонь к щеке. И действительно – да, она и впрямь плакала. Щека была мокрой. Она встала, шокированная собственным поведением.
– Я… Я не знала.
Хотя слова звучали нелепо, они были правдой. Она не знала. Только сейчас Элейн почувствовала, что слезы подступают к горлу, их соленый вкус напомнил о том, когда начались ее странности: в тот вечер перед телевизором.
– Может, возьмете сегодня отгул?
– Да.
– Если хотите, возьмите выходные до конца недели, – предложил Чимс. – Вы ценный сотрудник, Элейн; вы и сами это знаете. Мы не хотим, чтобы с вами что-то случилось.
Последние слова прозвучали как удар хлыстом. Они что, считают, что Элейн может покончить с собой, и поэтому обращаются с ней как с хрустальной вазой? Господи, да ведь это просто слезы, и она их даже не чувствовала, даже не замечала, как они катятся по щекам.
– Я пойду домой, – сказала Элейн. – Спасибо за ваше… беспокойство.
Руководитель взглянул на нее с некоторой растерянностью.
– Должно быть, для вас это был крайне травматический опыт, – сказал он. – Все понимают, поверьте. Если вдруг вы захотите поговорить об этом, то в любое время…
Она отклонила предложение, еще раз поблагодарила мистера Чимса, встала и покинула кабинет.
Увидев свое отражение в зеркале женской уборной, Элейн поняла, как ужасно выглядит. Ее кожа пылала, а глаза опухли. Она, как могла, стерла следы своей безболезненной грусти, затем накинула пальто и пошла домой. Уже дойдя до метро, Элейн поняла, что возвращаться в пустую квартиру – плохая идея. Она послоняется по дому, заснет (в последнее время она спала постоянно и, к счастью, без сновидений), но психическое состояние от этого не улучшится. И тут раздавшийся в ясном вечернем воздухе колокольный звон, доносящийся из церкви Вифлеемских Младенцев, напомнил ей о дыме, и о сквере, и о мистере Каване. Вот подходящее место для прогулки, решила она. Она пройдется на солнце и подумает о своем. А может, снова встретит своего обожателя.
Элейн довольно легко нашла дорогу к церкви Всех Святых, но ее ждало разочарование. Предназначенное под снос здание обнесли кордоном – между шестами змеилась красная флуоресцирующая лента. В охране стояли не менее четырех полицейских, которые направляли прохожих в обход вокруг сквера. Рабочих с отбойными молотками изгнали из-под сводов церкви, и теперь их место за красной лентой заняли люди совсем другого сорта – солидные господа в костюмах. Одни были погружены в какие-то сложные обсуждения, другие стояли на грязной земле и вопросительно смотрели на бесхозную церковь. Южный неф и окружавшее его пространство скрывались от взора публики под натянутым брезентом и черной полиэтиленовой пленкой. Иногда кто-то выходил оттуда и консультировался с остальными. Элейн заметила, что все выходившие были в перчатках, на паре человек были также маски. Выглядело это так, словно там проводили незапланированную операцию, закрывшись от посторонних. Может, вырезали опухоль во внутренностях церкви.
– Что происходит? – обратилась она к полицейскому.
– Фундамент качается, – ответил тот. – Здание может обрушиться в любой момент.
– А почему на них маски?
– Это просто защита от пыли.
Она не стала спорить, хотя такое объяснение показалось неправдоподобным.
– Если хотите пройти на улицу Темпл, вам нужно вернуться назад и обойти, – сказал полицейский.
На самом деле ей хотелось остаться и понаблюдать за происходящим, но близость четырех людей в униформе пугала, и она решила идти домой. Когда Элейн повернулась и пошла назад к главной дороге, то заметила знакомую фигуру, переходившую соседнюю улицу. Это, несомненно, был Кавана. Элейн его окликнула, хотя он уже исчез из поля зрения, и не без удовольствия увидела, что Кавана показался опять и кивнул ей.
– Вот так встреча, – сказал он, подходя. – Не ожидал увидеть вас так скоро.
– Я пришла посмотреть на окончание работ, – ответила она.
Его лицо от холода покрылось румянцем, а глаза блестели.
– Я так рад, – сказал он. – Не хотите ли чая? Тут есть одно местечко за углом.
– С удовольствием.
По дороге туда Элейн спросила, что происходит в церкви Всех Святых.
– Это из-за крипты, – сказал он, подтвердив ее подозрения.
– Ее вскрыли?
– Они явно нашли проход внутрь. Я был здесь утром.
– Насчет тех камней?
– Точно. Там все уже завесили брезентом.
– Рабочие ходят в масках.
– Вряд ли там стоит свежая атмосфера.
Думая о брезентовом занавесе между ней и скрывавшейся в церкви тайной, Элейн сказала:
– Хотела бы я знать, что там за чудо.
– Страна чудес, – ответил Кавана.
Это был странный ответ, и до нее не сразу дошел его смысл. Но потом, через час, когда разговор в кафе потек совсем непринужденно, она вернулась к этой реплике.
– Что ты сказал про крипту…
– Что?
– Что это страна чудес.
– Я так сказал? – отозвался он немного обескураженно. – Что же ты обо мне подумала?
– Я лишь удивилась. Не поняла, что ты имел в виду.
– Мне нравятся места, связанные с мертвыми. Всегда нравились. Кладбища бывают удивительно красивы, не находишь? Мавзолеи и гробницы, с каким утонченным мастерством они сделаны! Даже мертвые заслуживают пристального изучения.
Он взглянул на нее, пытаясь понять, не перешел ли грань допустимого, но, заметив в ее лице лишь молчаливый восторг, продолжил.
– Порой они просто прекрасны. В них есть неповторимое очарование. Как жаль, что это видят лишь похоронные агенты. – На его губах промелькнула мальчишеская улыбка. – Уверен, что в этой крипте есть на что посмотреть. Странные вещи. Удивительные вещи.
– Я видела мертвого человека лишь однажды. Мою бабушку. Я была тогда совсем маленькой…
– Наверняка это стало очень значимым событием для тебя.
– Вряд ли. Я едва помню, как это было. Помню лишь, как все плакали.
Кавана понимающе кивнул, а затем сказал:
– Как эгоистично. Не думаешь? Прощание тонет в слезах и всхлипах. – Он снова взглянул на нее, ожидая реакции, и снова порадовался тому, что она не выглядит оскорбленной. – Мы плачем о себе, не так ли? Не о мертвых. Мертвым это уже не нужно.
– Да, – еле слышно вымолвила она, а затем сказала уже громче: – Боже мой, да. Как это верно. Всегда о себе.
– Видишь, сколь многому могут научить мертвые, пока они просто лежат и бьют баклуши своими костями?
Она засмеялась, и он рассмеялся вместе с ней. На первой встрече она ошиблась, решив, что лицо Каваны не создано для улыбок. Это оказалось не так. Но когда смех затих, его черты вновь быстро обрели ту мрачную неподвижность, которая бросилась Элейн в глаза в самом начале.
Потом, когда еще полчаса прошли за его меткими остротами, он вспомнил, что у него назначена встреча и ему надо идти, а она поблагодарила Кавану за компанию и сказала:
– Меня тыщу лет никто так не смешил, как ты. Спасибо.
– Тебе надо смеяться, – сказал он ей. – Тебе идет.
И затем прибавил:
– У тебя красивые зубы.
Когда он ушел, Элейн задумалась над этим странным замечанием, как и над десятком других, которые он сделал за этот вечер. Несомненно, Кавана был самым эксцентричным из всех ее кавалеров, но он, с таким жаром разглагольствовавший о крипте, о мертвецах и о красоте ее зубов, вошел в ее жизнь как раз в нужный момент. Он чудесным образом отвлекал Элейн от той тяжести, что была схоронена в глубине ее души, и ее нынешняя неадекватность на его фоне казалась какой-то ерундой. Домой она отправилась в прекрасном расположении духа. Если бы она не знала себя так хорошо, то могла бы подумать, что почти влюбилась.