Опять появился Валентин – его скорбный облик по-прежнему источал подозрительность. Он принес письмо и явно не желал с ним расставаться. Доротее пришлось подняться, пересечь комнату и взять конверт из его рук.
– Думаете, стоит? – спросил Валентин.
– Да, – ответила она.
Развернувшись на каблуках, он проворно удалился.
– Валентин убит горем, – сказала Доротея. – Простите его резкость. С самого начала карьеры Сванна он находился рядом. И, наверное, любил моего мужа не меньше, чем я.
Вдова вытянула из конверта письмо. Бумага была желтоватой и воздушно-тонкой, как паутинка.
– Через несколько часов после его смерти мне доставили и передали в руки это, – объяснила она. – Адресовано мужу. Я вскрыла. Пожалуй, вам следует прочесть.
Она протянула Гарри листок: в почерке виделась рука человека независимого и цельного.
«Доротея, – писал Сванн. – Если ты читаешь эти строки, значит, меня уже нет в живых.
Тебе известно, как мало значения я придавал снам, предчувствиям и тому подобному; однако за последние несколько дней странные мысли закрались в мою голову и пробудили к жизни подозрение о том, что смерть моя где-то совсем рядом. Если я прав – значит, так тому и быть. И ничем тут не поможешь. Не теряй времени и не пытайся выяснить, отчего и почему, – поздно. Просто знай: я люблю тебя и любил всегда. Прости меня за минуты несчастья, что приносил тебе когда-то прежде и принес теперь: над этим я не властен.
Ниже в письме ты найдешь инструкции о том, как распорядиться моим телом. Прошу тебя твердо придерживаться их и никому не позволяй убедить тебя поступить вопреки моей воле.
Я прошу тебя позаботиться о том, чтобы мое тело оставалось под надзором ночь и день, пока меня не кремируют. Не пытайся вывезти мои останки в Европу. Кремировать меня надо только здесь и как можно скорее, а пепел развеять над Ист-Ривер.
Родная моя, я боюсь. Не страшных снов и не того, что может случиться со мной в этой жизни, – а того, на что мои враги готовы пойти после моей смерти. Ты знаешь, чего можно ожидать от недругов: они дождутся момента, когда постоять за себя ты будешь не в силах, и начнут тебя топтать. Возьмись я подробно объяснять тонкости этого бизнеса – времени не хватит, поэтому мне придется просто поверить тебе: сделай все так, как я прошу.
Не устану повторять: я люблю тебя и все еще очень надеюсь, что ты не получишь это письмо.
Обожающий тебя
Сванн».
– Прощальное письмо, – прокомментировал Д’Амур, перечитав дважды. Затем сложил листок и вернул вдове.
– Я бы попросила вас побыть с ним, – заговорила она. – Бдение у тела, если хотите… Всего лишь до того момента, когда со всеми юридическими формальностями будет покончено и я смогу заняться приготовлениями к кремации. Много времени не потребуется – мой адвокат уже работает над этим.
– Повторю свой вопрос: почему именно я?
Она отвела глаза:
– Муж пишет, что никогда не был суеверным. Зато суеверна я. И верю в приметы, предзнаменования, предчувствия… Последние несколько дней до его смерти меня не оставляло странное ощущение, будто за нами следят.
– Вы полагаете, его убили?
Она задумалась над его словами, а затем сказала:
– Ну, не верю я в несчастный случай.
– Враги, о которых он упоминает…
– Он был великим человеком, и завистников хватало.
– Профессиональная зависть? И ее вы считаете мотивом для убийства?
– Послужить мотивом может что угодно, не так ли? – сказала она. – Порой людей лишают жизни просто за красивые глаза.
Гарри поразился. Двадцать лет его жизни ушло на то, чтобы понять, как много на свете подчинено капризам случайностей. А она говорила об этом с обыденной рассудительностью.
– Где ваш муж? – спросил он.
– Наверху, – ответила она. – Мне пришлось привезти тело сюда, чтобы я могла за ним приглядывать. Скажу вам откровенно, хоть я и не понимаю, что происходит, однако последнюю волю супруга нарушать не намерена.
Гарри кивнул.
– Сванн был моей жизнью… – тихо добавила она ни к чему. И ко всему.
Доротея проводила Гарри наверх. Запах духов, окутавший его у входной двери, здесь казался гуще. Пол хозяйской спальни, превратившейся в усыпальницу, на высоту колен покрывали веточки и венки всех мыслимых форм: перемешиваясь, их запахи граничили с галлюциногенными. В самом центре этого изобилия возвышался на козлах черный с серебром гроб – замысловатый и изысканный. Верхняя половина крышки стояла торчком, шикарный бархатный покров был отвернут назад. Доротея жестом предложила Гарри подойти ближе, и он, обходя подношения, направился взглянуть на покойного. Ему понравилось лицо Сванна: в нем читались и остроумие, и некое коварство; лицо даже казалось красивым своей изнуренностью. Более того: оно по-прежнему пробуждало в Доротее любовь, и это красило его еще больше. Стоя у гроба по пояс в цветах, Гарри чувствовал нелепый приступ зависти к обожанию, в котором купался этот человек.
– Вы поможете мне, мистер Д’Амур?
Ему ничего не оставалось, как ответить:
– Да, конечно, рассчитывайте на мою помощь… Зовите меня Гарри.
В «Павильоне Уингса» его сегодня не дождутся. Вот уже шесть с половиной лет кряду каждую пятницу Гарри заказывал себе на вечер лучший столик и съедал за один присест достаточно, чтобы компенсировать то, чего была лишена его диета на протяжении шести предшествовавших дней недели. Этот пир – лучшая китайская кухня, какую можно было найти к югу от Кэнал-стрит, – был дармовым благодаря услуге, когда-то оказанной им хозяину ресторана. Сегодня его столик будет пустовать.
Гарри недолго страдал от голода. Не успел он просидеть у тела и часа, как появился Валентин и спросил:
– Как вам приготовить стейк?
– Хорошенько подрумяненным, – попросил Гарри.
Валентин не особо обрадовался и проворчал:
– Терпеть не могу пережаривать добрые стейки.
– А я терпеть не могу вида крови, – в тон откликнулся Гарри. – Даже если это кровь не моя.
Приведенный вкусами гостя в явное уныние, шеф-повар повернулся уходить.
– Валентин?
Мужчина оглянулся.
– Это ваше христианское[11] имя? – спросил Гарри.
– Христианские имена – для христиан, – прозвучал ответ.
Гарри кивнул:
– Вам не по душе, что я здесь, ведь так?
Валентин промолчал. Он смотрел мимо Гарри, на гроб.
– Я ненадолго, – сказал Д’Амур. – Но на то время, что я в доме, – может, подружимся?
Валентин вновь перевел взгляд на него.
– Нет у меня друзей, – проговорил он без всякой враждебности к Гарри или жалости к себе. – По крайней мере сейчас.
– Ладно. Простите.
– За что? – пожал плечами Валентин. – Сванн мертв. Все кончено, кричи не кричи…
На скорбном лице отразился мужественный отказ дать волю слезам. «Скорее камень разрыдается, – предположил Гарри. – Но горе есть горе – все основания быть предельно неразговорчивым».
– Один вопрос.
– Только один?
– Почему вы не хотели, чтобы я читал письмо?
Валентин чуть приподнял брови – тонкие, будто нарисованные:
– Сванн не был безумцем. И я не хотел, чтобы вы, ознакомившись с письмом, посчитали его таковым. Держите при себе то, что прочли. Сванн был легендой. Я не позволю порочить память о нем.
– А вы напишите книгу, – сказал Гарри. – Поведайте людям историю Сванна от и до. Я слышал, вы долго были с ним рядом.
– О да, – кивнул Валентин, – достаточно долго, чтобы знать правду, но не болтать об этом.
С этими словами он удалился, оставив цветам – увядание, а Гарри – ворох загадок.
Двадцать минут спустя Валентин вернулся с полным подносом еды: огромная порция салата, хлеб, вино и стейк – последнему одного градуса не хватило до кондиции уголька.
– О, то, что надо! – Гарри с жадностью набросился на еду.
Доротея Сванн больше не показывалась, а видит бог, о ней Гарри частенько вспоминал. Всякий раз, заслышав шепот на лестнице или приглушенные ковром шаги на площадке, он ждал: вот-вот на пороге появится она, и с ее губ слетит приглашение. Нельзя с уверенностью утверждать, что направление мыслей Гарри предопределяло соседство с трупом ее мужа, но какая теперь иллюзионисту, ушедшему в мир иной, разница? Если покойный был человеком великодушным – вряд ли он пожелал бы вдове горевать всю оставшуюся жизнь.
Гарри выпил полграфина вина, что принес Валентин, и, когда три четверти часа спустя тот появился с кофе и кальвадосом, попросил не уносить графин.
Близилась ночь. На ближайшем перекрестке шумели машины. От нечего делать Гарри подошел к окну и принялся разглядывать улицу. На тротуаре затеяли громкую ссору двое влюбленных и, спохватившись, умолкли, лишь когда брюнетка с заячьей губой и пекинесом на поводке остановилась рядом и бесстыдно уставилась на них. В окне напротив зрела вечеринка: с любовью накрытый стол, зажженные свечи. Через час шпионство привело его в уныние. Гарри позвонил Валентину и спросил, не найдется ли в доме переносного телевизора. Сказано – сделано, и в течение следующих двух часов перед установленным на полу посреди орхидей и лилий маленьким черно-белым экраном Д’Амур смотрел все бестолковые передачи, что предлагало ему телевидение. Серебристое свечение мерцало на цветах, как робкий лунный свет.
В пятнадцать минут первого ночи, когда в окне напротив разгулялся ужин, явился Валентин и спросил:
– Стаканчик на сон грядущий?
– С удовольствием.
– Молока. Или чего покрепче?
– Чего покрепче.
Валентин принес бутылку превосходного коньяка и два бокала. Они вместе выпили.
– За мистера Сванна.
– За мистера Сванна.
– Если ночью вам что понадобится, – сказал Валентин, – я в комнате прямо над вами. Миссис Сванн – внизу, так что, услышите шаги – не волнуйтесь. Не спится ей нынче.
– А кому нынче спится? – вздохнул Гарри.
Валентин оставил его наедине с бессонницей. Удаляющиеся шаги прозвучали на лестнице, а затем проскрипели половые доски этажом выше. Гарри попытался вновь сосредоточиться на фильме, что смотрел до прихода Валентина, но понял: нить сюжета он упустил. До рассвета еще далеко, и Нью-Йорку предстояла полная развлечений пятничная ночь.