Картинка на экране вдруг задергалась. Гарри поднялся, направился к телевизору и – не дошел. От кресла, на котором сидел, он успел сделать только два шага, как прыгающая развертка на экране свернулась в точку и погасла, погрузив комнату в кромешную темень. Гарри лишь хватило мгновения заметить, что окна не пропускают свет с улицы. И тут началось умопомешательство.
В темноте зародилось движение: какие-то смутные формы взлетали и опадали. За долю секунды Гарри распознал их. Цветы! Невидимые руки, раздирая венки и гирлянды, подбрасывали цветы вверх. Он проследил за их падением, но до пола бутоны не долетали, словно доски потеряли веру в свою материальность и исчезли, а цветы все падали – вниз, вниз, – и сквозь пол комнаты первого этажа, и сквозь подвальный этаж, – одному лишь Господу ведомо было, куда их влекло. Ужас сдавил Гарри, как коварное обещание наивысшего кайфа наркоману от матерого пушера. Даже та пара оставшихся под ногами реальных досок будто стала иллюзорной, и, казалось, Гарри вот-вот и сам полетит вслед за цветами.
Он резко развернулся, ища глазами кресло, с которого встал, – единственный статичный материальный предмет в этом кошмарном вихре: смутно различимое во мраке, оно все еще оставалось на месте. Осыпаемый вырванными цветами, Гарри потянулся к нему. В то мгновение, когда ладонь легла на подлокотник, пол под креслом растворился, и, подсвеченное мертвенно-бледным сиянием, плеснувшим из провала, что открыл зев под ногами Гарри, кресло ухнуло в пропасть, кувыркаясь на лету и уменьшаясь до размеров булавочной головки.
А затем все исчезло: и цветы, и стены, и окна – всё, кроме одного. Кроме его самого.
Пожалуй, не все. Остался гроб Сванна – половина крышки по-прежнему поднята, покров все так же аккуратно отвернут к изголовью, как простынка на детской кроватке. Козлы отсутствовали, как, впрочем, и пол под ними. Гроб парил в темноте, словно какая-то мрачная иллюзия, а из разверзшихся глубин доносился рокот, напоминающий барабанную дробь.
Гарри почувствовал, как, повинуясь зову Бездны, последний островок тверди ушел из-под ног в никуда, и на одно кошмарное мгновение Д’Амур завис над провалом, лихорадочно пытаясь ухватиться за гроб. Правая рука нащупала одну из рукоятей и с благодарностью сомкнулась на ней. Под весом тела плечо едва не выбило из сустава, но Гарри удалось выбросить вверх другую руку и вцепиться в край гроба. Странная получилась спасательная шлюпка, но не менее странным было и море, по которому она дрейфовала. Беспредельно глубокое, запредельно жуткое.
В тот момент, когда Д’Амур попытался поудобнее ухватиться, гроб качнулся. Подняв голову, Гарри увидел, что покойник сел. Глаза Сванна широко распахнулись, а взгляд, обращенный к Гарри, был далек от милостивого. В следующее мгновение мертвый иллюзионист выбрался из-под крышки, встав на ноги: с каждым его движением парящий гроб раскачивался все сильнее. Сванн попытался сбросить своего гостя, ударив каблуком по судорожно сжатым пальцам Гарри. Тот же смотрел на мертвеца, взглядом умоляя его остановиться.
На Великого Притворщика стоило посмотреть. Глаза его едва не вываливались из орбит, разодранная рубашка обнажала глубокую свежую рану на груди, а холодная кровь из раны хлестала прямо на запрокинутое лицо Гарри. И вновь каблук безжалостно опустился на его пальцы, и Д’Амур почувствовал, как ослабевает их хватка. Сванн, чуя приближение своего триумфа, оскалился в улыбке:
– Падай, парень! – скомандовал он. – Падай!
Гарри больше не мог. В ярости, пытаясь спастись, он отпустил рукоять, которую сжимала правая рука, и постарался схватить Сванна за укрытую брючиной ногу. Его пальцы ощутили кромку ткани и дернули за нее. С лица потерявшего равновесие иллюзиониста смыло улыбку. В попытке опереться спиной на открытую половину крышки он отшатнулся назад, но от резкого движения гроб опасно накренился. Бархатный покров полетел мимо головы Гарри, за ним – цветы.
Взбешенный Сванн взвыл и что было силы врезал ногой по руке Гарри. Это было ошибкой. Гроб опрокинулся, и покойник вывалился. Гарри даже успел на мгновение увидеть искаженное ужасом лицо Сванна, когда тот пролетал мимо. В следующую секунду руки его разжались, и он рухнул следом.
Темный воздух жалобно выл в ушах. А внизу распахнула объятия Бездна. И вдруг, перекрыв шипение и гул в голове, – новый звук: человеческий голос.
– Он умер? – спросил голос.
– Нет, – отвечал другой, – не думаю. Как его зовут, Доротея?
– Д’Амур.
– Мистер Д’Амур! Мистер Д’Амур!
Падение Гарри чуть замедлилось. А Бездна внизу ревела от ярости.
Вернулся голос – изысканный, но не мелодичный:
– Мистер Д’Амур.
– Гарри, – позвала Доротея.
Как только раздался ее голос, падение прекратилось, Гарри словно заново родился. Он открыл глаза. Д’Амур лежал на твердом полу; в нескольких дюймах от его головы темнел экран телевизора. Комната утопала в цветах, Сванн пребывал в гробу, а Господь Бог – если верить сплетням – на небесах.
– Живой, – прошептал Гарри.
У его воскрешения нашлись зрители. Конечно же, Доротея. И двое незнакомцев. Один из них, голос которого раздался первым, стоял у самых дверей. Внешность обыкновенная, разве что брови и ресницы настолько бледны, что почти незаметны. Рядом – его спутница с внешностью, полностью разделявшей достойную сожаления неприметность мужчины.
– Дорогая, помоги ему, – попросил он, и незнакомка послушно наклонилась к Гарри. Оказавшись неожиданно сильной, она рывком поставила детектива на ноги. Во время жуткого сна его вырвало, и он чувствовал себя грязным, смешным и нелепым.
– Что за чертовщина здесь приключилась? – спросил Гарри, когда женщина повела его к креслу.
Он сел.
– Вас пытались отравить, – сказал мужчина.
– Кто?
– Валентин, кто же еще.
– Валентин?
– Он сбежал, – вступила в разговор Доротея. Ее била дрожь. – Просто исчез. Я услышала, как вы зовете меня, поднялась сюда и нашла вас на полу. Я решила, что вы задыхаетесь.
– Теперь можно не волноваться, все в порядке, – сказал мужчина.
– Слава богу, – сказала Доротея, явно успокоенная его бесцветной улыбкой. – Это адвокат, о котором я вам говорила, Гарри. Мистер Баттерфилд.
Д’Амур вытер рот и проговорил:
– Рад познакомиться.
– Давайте все спустимся вниз, – предложил адвокат, – и я рассчитаюсь с мистером Д’Амуром.
– Я в полном порядке. И не в моих привычках принимать гонорар, пока работа не закончена.
– Но она закончена, – сухо возразил Баттерфилд. – И мы больше не нуждаемся в ваших услугах.
Гарри бросил взгляд на Доротею. Та отщипывала сухие листочки с ветки антуриума.
– Согласно контракту, я должен оставаться у тела…
– Приготовления к кремации закончены, – на грани любезности разъяснил Баттерфилд. – Не так ли, Доротея?
– Посреди ночи? – возразил Гарри. – Вам разрешат кремацию не ранее завтрашнего утра.
– Благодарю вас за помощь, – сказала Доротея. – Но теперь, когда мистер Баттерфилд вернулся, я могу быть уверена, что все будет в порядке. В полном порядке.
Адвокат обратился к своей спутнице:
– Не будешь ли ты так любезна поймать мистеру Д’Амуру такси? – а затем, повернувшись к Гарри: – Нам бы очень не хотелось отправлять вас пешком по ночному городу, не так ли?
Пока они спускались по лестнице и внизу, пока Баттерфилд рассчитывался, Гарри не оставляла надежда, что вот-вот Доротея возразит адвокату и попросит его остаться. Однако у хозяйки не нашлось даже словечка на прощание, когда его выпроваживали из дома. Заработанные двести долларов – более чем достаточная компенсация за несколько часов бездействия, но Гарри был бы счастлив сжечь банкноты за одну лишь тень огорчения на лице Доротеи по поводу их расставания. Увы, ничего подобного на ее лице он не разглядел. По собственному опыту он знал, что его израненному самолюбию теперь понадобится как минимум двадцать четыре часа, чтобы прийти в себя от такого вопиющего безразличия.
Д’Амур вылез из такси на углу Третьей авеню и 33-й улицы и отправился в бар на Лексингтон-стрит, где, как он знал, можно будет отрешиться от всех своих мечтаний, взяв полбутылки бурбона.
Близился второй час ночи. Улица была пуста, если не считать его самого и эха шагов, ему не принадлежавших. Он завернул за угол и стал ждать. Несколько секунд спустя из-за того же угла вынырнул Валентин. Гарри ухватил его за галстук.
– А хороший узелок. – Он дернул Валентина на себя, едва не сбив с ног.
Тот даже не пытался сопротивляться.
– Вы живы… Слава богу! – выдавил Валентин.
– Да уж не вашими заботами. Что за гадость вы мне подмешали?
– Ничего я не подмешивал, – удивился Валентин. – С какой стати?
– Тогда каким образом я очутился на полу? И как объяснить бредовый сон?
– Баттерфилд, – ответил Валентин. – Это он вас опоил, вот вам и мерещилось, поверьте мне. Я запаниковал, как только услышал, что он в доме. Конечно, мне следовало бы предостеречь вас, но я точно знал: если сейчас же не унесу ноги, то не унесу их никогда.
– Вы хотите сказать, что он мог убить вас?
– Не лично меня, но… Да, это так. – Гарри недоверчиво смотрел на Валентина. – У нас с ним старые счеты.
– Ну, так он вас ждет не дождется. Я слишком устал от всего вашего бреда. – Д’Амур отпустил галстук, развернулся и пошел прочь.
– Постойте… – Валентин догнал его. – Знаю, там, в доме, я был с вами не слишком любезен, но вы должны понять: дело может обернуться трагедией. Для нас обоих.
– Вы, кажется, говорили: «Все кончено, кричи не кричи»…
– Думал, что кончено… Думал, всё на мази… А потом приехал Баттерфилд, и до меня дошло, каким же я был наивным. Они не дадут Сванну покоиться с миром. Ни сейчас, ни потом. Нам надо спасти его, Д’Амур.
Гарри остановился и внимательно вгляделся в лицо Валентина. «Встретишь такого на улице, – размышлял он, – и ведь не подумаешь, что псих».
– Баттерфилд поднимался наверх? – спросил Валентин.