Книги моей судьбы: воспоминания ровесницы ХХв. — страница 6 из 7

Вяч. В.Иванов. Библиотека Рудомино в моей памяти[97]

Яне могу избежать сугубо личной ноты, говоря о том, что столько в жизни значило. Библиотека, самоотверженно созданная Маргаритой Ивановной Рудомино и немного больше десяти лет назад получившая ее имя, празднует свое 80-летие, а я в этом году могу отметить 55-летний юбилей своих отношений с этой замечательной книжной сокровищницей.

Осенью 1947 г. я впервые пришел в ее старое здание в околоарбатской части старой Москвы. Я был студентом второго курса филологического факультета и для занятий сравнительным германским языкознанием мне были нужны книги Мейе по-французски и Прокоша по-английски (позднее они были изданы в русском переводе, но тогда достать их было нелегко). Обе книги сразу же без проволочек оказались передо мной на столе, я засел за составление конспекта, сохранившегося в моей тетради по готскому языку (ксероксов еще не было, и мы своей рукой переписывали нам нужное). Вскоре оказалось, что я могу брать домой книги из книгохранилища библиотеки, помещавшегося в здании церкви напротив Моссовета (теперь, когда здание возвращено Православной Церкви, там священником отец Александр Борисов). Обслуживавшие этот абонемент сотрудники были на редкость милы и среди прочего помогли мне в чтении таких современных авторов, как Уильям Фолкнер и Томас Вулф, которых тогда у нас еще почти не знали. Как-то в этом здании я столкнулся с Корнеем Ивановичем Чуковским — он жил по соседству и часто туда наведывался, собирая материал для нового издания своей книги о переводе.

Следующий период едва ли не наибольшего сближения с библиотекой, ее постоянным директором Маргаритой Ивановной и некоторыми из ее сотрудников (в особенности из тогда созданного специального зала языкознания) относится ко времени, когда библиотека помещалась на улице Разина. Пока я писал диссертацию о хеттском языке, я бывал там почти ежедневно и всякий раз находил что-то мне нужное из самых новых западноевропейских и американских научных изданий (очень помогали и подробные библиографические справочники по лингвистической литературе, составленные сотрудниками библиотеки и ею изданные — мы ими буквально зачитывались). В пору, когда власть хотела нас изолировать от всего света, возможность прочитать только что вышедший иностранный журнал приобщала нас к мировой науке. Я помню ощущение, близкое к восторгу, охватившее меня, когда в датском журнале "Acta Linguistica" прочитал статью создателя глоссематики Луи Ельмслева, содержавшую мысли, созвучные тем, которые мы обсуждали между собой с математиками и логиками, повлиявшими на создание нашей семиотической школы несколько лет спустя.

М.И.Рудомино не только способствовала тому, чтобы пробитое ею в самых трудных условиях окно в Европу никогда не закрывалось. Она помогала многим гонимым по политическим или анкетным причинам, устраивала их на работу. Когда меня за дружбу с Пастернаком выгнали из профессуры Московского университета, мне предложили выступать с публичными лекциями в библиотеке. Одну из них я посвятил сути поэзии, сопоставив высказывания Блока, Рильке, Т.С.Элиота. Свой стихотворный перевод пьесы Лопе де Вега "Без тайны нет и любви" я делал по фотокопии текста тома собрания сочинений, входившего в "Дар испанского народа", полученный библиотекой во время гражданской войны в Испании. Следующий этап, когда библиотека обзавелась новым большим зданием напротив высотного дома на Котельнической, сопряжен для меня с такими работами, которые, как комментарии к русскому переводу "Структурной антропологии" Леви-Строса, были бы невозможны без обращения к тогда безукоризненно полным собраниям книг в библиотеке.

Когда начались новые времена, мой давний друг священник Александр Мень стал уговаривать меня согласиться стать директором Библиотеки иностранной литературы, освободившейся от навязанной раньше в качестве обязательного официального лица дочери Косыгина. Мнение отца Александра для меня много значило. О том же со мной неоднократно говорили Екатерина Юрьевна Гениева (позднее моя заместительница и преемница на посту директора) и другие лидеры тогда пробудившегося к общественной жизни объединения всех библиотечных сотрудников. Они и избрали меня директором на общем собрании осенью 1989 года (тогда короткое время директоров избирали, а не назначали). Я успел побывать дома у М.И.Рудомино перед самой ее смертью. Она благословила меня на продолжение ею начатого. Дел было много, мы были первой библиотекой, отказавшейся от утаивания запретных книг в спецхране. Пришлось также разгружать наше переполненное хранение, задыхавшееся от обилия писаний Брежнева, Чаушеску и им подобных в никому не нужных переводах на всевозможные языки.

Когда произошел путч в августе 1991 года, наша типография печатала не только листовки против путчистов, но и целый номер запрещенной "Независимой газеты"; на ежедневных митингах мы все сообща обсуждали возможности противостояния перевороту. Главной трудностью тех лет был внезапный и ничем не оправданный отказ государства от покупки книг за границей. Помогали личные связи, расширившиеся благодаря открывшимся возможностям поездок на Запад.

Читая лекции в 1990 году в Амстердаме, я открыл для себя замечательное собрание Библиотеки герменевтической философии. Ее основатель Ритман подарил нам собрание гностических книг стоимостью в сто тысяч долларов. Вместе с библиотекой Ритмана мы провели в Москве выставку (с использованием нашего богатейшего уникального собрания Отдела редких книг) и конференции по этой проблематике, где впервые после екатерининских запретов во всю ширь была показана религиозно-философская издательская работа Новикова, Гамалеи и их сподвижников, в конце XVIII века создавших сеть книг и масонского самиздата вольнодумного направления. Нам стали помогать отовсюду. Когда я приехал с семиотическим докладом в Берлин (тогда еще западный), директор Научно-технической Библиотеки дала мне возможность отобрать множество дубликатов из резервного фонда, целый день мы с ней вдвоем грузили их на тележки для последующей отправки к нам в Москву. В Стэнфордском университете, где я три года читал лекции, я получил в дар для библиотеки сто книг об усвоении ребенком языка.

Но особенно замечательный подарок приготовили английские издательства, безвозмездно передавшие сотни тысяч книг нашей библиотеке. Мы должны были ими делиться и с другими библиотеками страны, где английских книг было очень мало.

Пока осенью 1993 года Министерство культуры (вопреки моим планам) не уволило меня с поста директора, я собирался и дальше пополнять таким образом наше книжное собрание в те полгода, что читал лекции за границей. Другие полгода я проводил в основном в библиотеке, увлеченно занимаясь ее делами. Очень мне нравившийся детский зал попросил меня прочесть совсем популярные лекции для их маленьких читателей, что доставило мне немалую радость. Из начинаний, предназначенных для широкой публики, мне особенно памятен устроенный по мысли отца Александра Меня диспут между ним и специально для того приехавшим в Москву мусульманским богословом. Отец Александр, как бы предчувствуя бури последующих десятилетий и заранее желая их избежать, старался показать, что объединяет, а не разделяет большие мировые религии.

Годы, проведенные в Библиотеке, я всегда вспоминаю с радостью. Завязавшаяся тогда дружба с ее сотрудниками продолжается. Так, зал искусства помог мне в подготовке иллюстраций к работе о Веласкесе и Пастернаке в относительно недавно изданном томе моих избранных сочинений. Библиотека еще в давние годы стала для нас клубом и местом дружеских встреч не только с книгами и с их авторами, но и с широким кругом интеллигентов, для которых это — их дом. Когда-то я слушал здесь замечательное чтение Луи Арагоном его лучших стихов времени Второй мировой войны; не могу не вспомнить и выступление Стейнбека: он пришел на встречу с читателями сильно нетрезвый и все повторял, что у нас в России в литературе идет "война Алой и Белой Розы" — он имел в виду столкновение начавших поднимать голову писателей младшего поколения с официальными лицами. Я уверен, что библиотека и дальше будет оставаться центром притяжения для всех любящих современную литературу.

К. И.Чуковский. Книги и бомбы[98]

В первую минуту вам кажется, что вы за границей. Всюду звучит итальянская, французская, английская речь. Кругом тысячи книг на любом языке, кроме русского. Посреди комнаты — невысокая стойка. Люди подходят и просят:

— Пожалуйста, "Историю Сирии".

— Нельзя ли "Записки Ллойд Джорджа"?

— А мне "Фашизм и женщина"…

— А мне что-нибудь о Латинской Америке.

И на стойке вырастают холмы французских, английских, американских, норвежских, немецких журналов, брошюр и книг. Вы идете в соседний зал. По стенам — словари, энциклопедии, справочники на всех языках — всевозможные Ларуссы и Брокгаузы. Сверху, словно с неба, благосклонно взирают на вас Сервантес, Шекспир и Гёте. За длинными столами какие-то прилежные люди склоняются над страницами книг, которые изданы в Лиссабоне, в Нью-Йорке, в Амстердаме, в Мадриде, в Торонто.

Это — московская Центральная библиотека иностранной литературы. И те "иностранцы", которые так бойко говорят между собой на языках Европы и обеих Америк — русские рабочие, студенты, красноармейцы, педагоги, актеры…

Когда в широких массах нашего народа наметилась тяга к изучению иностранных языков, — эта скромная библиотека сама собой в течение нескольких месяцев превратилась в школу языков. Бывало, какую дверь ни откроешь в старинном приземистом здании, в каждой комнате видишь лысого или седого учителя, окруженного толпой учеников.

В одной комнате изучали начатки французской грамматики, в другой толковали о произношении английских дифтонгов, в третьей на чистейшем кастильском наречии декламировали Лопе де Вега (Lope de Vega).

Так готовила библиотека для себя новые кадры читателей.

Иные библиотеки бывают похожи на чинные кладбища книг. Эта библиотека больше всего напоминала мне бурно работающую кипучую фабрику. На основе прекрасного наследия прошлых веков здесь творилась новая культура. Каждый цех этой фабрики работал упорно и страстно. И если, например, на стене вестибюля появлялась бумажка с извещением о том, что "завтра профессор Морозов прочтет на английском языке лекцию о Драйдене и Попе (Dryden and Pope)", у лекционной залы заранее выстраивалась длинная очередь, словно у кассы театра во время премьеры. Бывали такие дни, когда эти очереди тянулись вдоль всего дома по улице. И тогда прохожие спрашивали:

— Что здесь такое? Театр?

И случалось, их догадка бывала верна, потому что читатели библиотеки для лучшего усвоения чужой им речи разыгрывали здесь отрывки из иностранных комедий и драм на французском, испанском и других языках. Так за месяц до войны (восемнадцатого мая тысяча девятьсот сорок первого года) читатели поставили на здешних подмостках сцены из "Сна в летнюю ночь" ("Midsumma Nights Dream"), из "Мнимого больного" ("Malade imaginaire") и тд. А потом декламировали Горация (Horace) по-латыни, Петрарку по-итальянски, Байрона по-английски и проч.

Немудрено, что из этой библиотеки в конце концов вырос Первый Московский институт иностранных языков. Институт перекочевал в другое здание, а библиотека с той же вдохновенной энергией продолжала работу по пропаганде всемирной словесности. Ее неутомимая основательница М.И.Рудомино (Rudomino) открыла филиалы библиотеки на многих заводах и фабриках…

Сейчас я пришел сюда посмотреть новую библиотечную выставку. Выставка посвящена семидесятипятилетию со дня рождения Герберта Уэллса (H.G.Wells). Здесь на особом стенде демонстрируются первые издания "Машины времени" (The Time Mariner), "Чудесного визита" (The Wonderful Visit), "Пищи богов" (The Food of the Gods) и т. д. И тут же, в виде виньетки, на той же стене великолепные щипцы для тушения зажигательных бомб. Под портретом мистера Уэллса — не пальмовые гирлянды, не букет цветов, а вместительный ящик с сыпучим песком для тех же пожарных надобностей. Библиотека работает прежними темпами. Вот юноша зарылся в чашу книг и делает какие-то выписки. Это — Балашов, литературовед. Он работает над диссертацией "Эстетика Бодлера" (Baudelaire). Мы подошли к нему, и он сообщил:

— Я мобилизован… Но меня еще не взяли на фронт. Вот и пытаюсь закончить работу.

Рядом пышноволосая Ирина Бухтеева. Музыковед. Пишет многолетнее исследование "Песни Шумана на тексты Гейне". Но теперь перед ней не стихи и не ноты, а какая-то картонная модель. Что это? — Сухой огнетушитель "Тайфун". Изучаю конструкцию. Сегодня я дежурю в пожарной бригаде.

Вот бывший рабочий Гулевич. Научился читать и говорить по-английски в филиале библиотеки одного из заводов, потом окончил Институт иностранных языков, и теперь работает преподавателем английского языка в ряде ВУЗов. Он в военной форме лейтенанта: забежал сюда на полчаса почитать американские газеты.

Библиотекой только что получены новые книги. Аппетитно сверкают они своими глянцевыми обертками:

— Г.Л.Менкен — "Счастливые дни". (H.L.Manken "Happy Day").

— Луи Газамиан — "Развитие английского юмора" (The Development of English Humour)

Я шагнул к стенду, где выставлены эти новинки, но споткнулся и чуть не упал: пожарный резиновый шланг незаметно растянут у порога, как бы желая напомнить, что всем этим Гейне и Байронам, всей мировой культуре гуманизма ежеминутно угрожают фашистские бомбы.

Две бомбы уже были сброшены на эту библиотеку еще в июле, в один из первых воздушных налетов. Их удалось потушить, и сейчас не удивляйтесь, если по вторникам, четвергам и субботам вы увидите у книжных шкафов вместо миловидных библиотекарш — каких-то уродов со слоновьими хоботами. В эти дни все библиотекарши работают в противогазовых масках, облаченные в комбинезоны пожарников.

В вестибюле две новые выставки: "Антифашистская литература всех народов" и "Высказывания писателей мира о Великой Отечественной войне".

Здесь и Эрскин Колдуэлл, и Катарина Сусанна Причард, и Жан Ришар Блок, и Эптон Синклер, и Клиффорд Одест. Рядом широкий пожарный бочонок, налитый доверху водой, ведра, лопаты, разноцветные мешочки с песком и опять-таки резиновый шланг.

Под этой крышей собраны чудесные книги — первые издания Руссо, Дидро, Вольтера, Свифта, Вордсворта, Гердера, Шиллера, Тика. Здесь стотомное собрание сочинений Гёте, здесь "Кастильские классики" в ста четырнадцати томах и т. д. Шекспироведение представлено здесь так богато и пышно, что один только перечень хранящихся здесь книг и статей о Шекспире составляет увесистый том.

Все эти книги каждой своей строкой, каждой буквой отвергают, разоблачают, клеймят ту философию насилия и расовой ненависти, по внушению которой одичалые наци сейчас заливают Европу океанами человеческой крови. Хотя любой солдафон, прорвавшись сюда на каком-нибудь "Онкерсе", может двумя-тремя бомбами уничтожить это благородное хранилище книг; дух, который дышит в этих книгах, победоносен, несокрушим и бессмертен, ибо это дух свободы и права.

Н.П.Колосова, В.П.Енишерлов. Красивая старость[99]

Уходящая раса, Спасибо тебе!

М.Цветаева

В 1973 г. наш приятель, мать которого работала в Библиотеке иностранной литературы, рассказал о беде, свалившейся на это учреждение: дочь Косыгина стала во главе библиотеки, выжив на пенсию "старушку Рудомино". Сотрудники в панике, кто-то уходит сам, кто-то ждет неизбежного увольнения. Подробности забылись, осталось только общее впечатление — при Рудомино Библиотека была культурным оазисом и прибежищем гонимых интеллектуалов, теперь она превратится в обычное казенное советское заведение. А сама бывшая директриса тогда представилась нам кроткой, беспомощной старушкой, до той поры по какому-то недосмотру занимавшей начальственный пост. Прошли годы, и вот в 1985 г. судьба свела нас с Маргаритой Ивановной: мы снимали дачу в деревне Барвиха, она жила неподалеку и у нас оказались общие знакомые. Первое впечатление — только не "старушка"! И как это мог приятель назвать ее старушкой 12 лет тому назад?! Яркие, голубые, не выгоревшие за 85 лет глаза, ясный и проницательный их взгляд. Необычайно молодой голос. Аккуратная прическа, маникюр, бусы. Спокойного фасона платье, удивительно ей идущее. Она ни в коей мере не молодится, она просто не утратила женственности. Наделена была в высшей степени и не утратила. Поистине пример Вечной Женственности. И за все те пять лет, что мы общались с Маргаритой Ивановной, ни разу не застали ее врасплох — непричесанной, в "туфлях и в халате", кое-как одетой. Даже когда ей приходилось заниматься мытьем посуды (вообще-то стараниями близких М.И. была от кухни освобождена), она надевала не банальный передник, а привезенную из-за границы прелестную пеструю нейлоновую блузу с пуговицами на спине, в которой выглядела, как всегда, нарядной.

Но сколь ни поразителен и привлекателен был внешний облик М.И., еще больше удивляли молодость ее духа, неистощимая энергия ее. Она много читала и испытывала потребность обсудить прочитанное. Излюбленный жанр ее был мемуары. Очень часто оказывалось, что она прямо или опосредованно была знакома с автором или героями воспоминаний, коль скоро речь шла о ее современниках. А потому в суждениях ее, в ее оценках было много личного, страстного. Нельзя сказать, что М.И. была большим интеллектуалом, ученой дамой. Кажется, отвлеченное было ей чуждо. Пользуясь выражением Цветаевой, особо любимой ею, М.И. "творению предпочитала творца" и, во всяком случае в те годы, в которые мы ее знали, с большим удовольствием читала о писателях, чем произведения, ими созданные. Неистощима была в рассказах, которые, с чего бы ни начинались, неизменно сводились в конце концов к ее Библиотеке. Словно и не было более 10 лет вынужденной отставки. И всякий раз думалось: какое преступление было отстранить М.И. от ее любимого детища.

Надо сказать, что проблема библиотек, их состояния, их будущего стала тогда интересовать и занимать представителей интеллигенции, всерьез задумывающихся над будущим нашей культуры, будущим того общественно-политического процесса, который назывался "перестройка". Появились статьи Д.С.Лихачева. К нему М.И. относилась с глубоким уважением и всегда сетовала, что лично с ним не знакома. Тема библиотек поднималась в наиболее передовых газетах и журналах — люди культуры стали бить тревогу, чиновники же молчали, привычно делая вид, что все в порядке.

И вот в один из летних дней 1987 г., когда бывшие на даче М.И. гости разбрелись кто куда, а она продолжала сидеть на террасе и неторопливо рассказывать о Библиотеке, мы достали маленький диктофон и предложили: "М.И., давайте попробуем записать беседу с вами, быть может, вам понравится, и вы станете наговаривать на пленку мемуары, если вам скучно писать их".

"Хорошо, — тут же согласилась М.И., — только задавайте мне вопросы. Мне будет легче". Так появилось это небольшое интервью, до сей поры не расшифрованное и нигде не напечатанное, хотя и касается оно основных для Маргариты Ивановны вопросов. Кассета была забыта, и лишь недавно мы случайно обнаружили ее, включили диктофон и услышали такой знакомый молодой голос.

— Маргарита Ивановна, вы создали практически на пустом месте великолепную библиотеку. Вы знаток этой проблемы. Что же происходит с нашими библиотеками?

— Для меня сейчас это вопрос глубокой важности. Я много думаю о нем, ведь действительно библиотеки — это дело всей моей жизни. Но не кажется ли вам, что в стране как-то пал престиж библиотек, само слово "Библиотека" перестало значить так много, как оно значило не века даже — тысячелетия. Что это? Следствие научно-технической революции, информационного взрыва, когда появились новые носители информации, вытеснившие книгу? Но при всем моем уважении к различного рода информационным центрам, институтам и т. д., они никогда не смогут заменить Библиотеку — хранителя и накопителя истинной духовности. Вообще, даже слово "Библиотека" для меня, да и не только для меня, для многих людей, кого я знала и уважала, пишется с большой буквы. Конечно, любое цивилизованное государство должно заботиться о библиотеках, помнить, что это фундамент духовного опыта, совершенно необходимый для нормального развития страны. У нас об этом, увы, забыли, а может быть, просто и не думали. Ведь наши самые высокие чиновники, самые крупные руководители просто плохо умеют читать. Это же видно и слышно всем, когда они пытаются произносить даже написанные для них заранее речи. Так что логическое развитие событий ясно — не умеющий и не любящий читать руководитель, книги в лучшем случае получающий по специальному списку и ставящий на собственную полку, о библиотеках думать не будет. Не по злобе, не по какому-то умыслу, а от элементарного непонимания. Его просто вовремя не научили. Это касается и партийных деятелей, и государственных, и, конечно, руководителей культуры. Вот уж кто у нас традиционно самые некультурные люди. Слава Богу, я счастлива, что застала время, когда что-то стало в нашей стране меняться. Появились молодые лидеры, некоторые из них, впервые с ленинских времен, с университетским образованием, вот-вот что-то стронется и в Министерстве культуры. Я очень на это надеюсь. И смотрите, сразу же возник вопрос о библиотеках и их состоянии. Решаться он будет долго, трудно, быть может, не одно десятилетие, но проблема поставлена, и трещина, которая прошла по нашим библиотекам и в прямом и в переносном смысле слова, будет ликвидирована. И Ленинская библиотека будет отремонтирована, и замечательная Историческая с ее уникальными коллекциями откроется, и ленинградская Публичная вернется к тому состоянию, в котором должна находиться одна из лучших русских библиотек и т. д. и тд.

Конечно, мы страшно отстали. Ведь нашим читателям и многим библиотекарям даже представить себе трудно, да нет, не трудно, невозможно, как организована, механизирована, автоматизирована, компьютеризирована библиотечная деятельность в нормально развитых, цивилизованных странах. Мы находимся даже не в детском, в младенческом возрасте по сравнению с тем, что есть за границей. Я знаю все крупные библиотеки мира, как один из руководителей ИФЛА я неоднократно бывала в них. Впервые я подробно знакомилась с организацией этого дела в 1967 г. в Канаде. Вот уже когда начали всерьез заниматься техническим оснащением библиотек на Западе. А у нас ведь ничего нет. Или почти ничего. Когда я 14 лет назад уходила из Библиотеки иностранной литературы, там были зачатки механизации — выдачи книг, справочной работы, обработки литературы и т. д. Но за эти годы я не слышала, чтобы там в этом деле что-то развивалось, скорее наоборот. Ведь в мире существует целая индустрия, создающая всяческое оборудование для библиотек, а мы не можем толковых книжных полок сделать. Вот чем надо заниматься. Государство должно помочь вернуть престиж библиотеке, разработать программу их развития. Я думаю, что и вновь возникающие фонды, например Фонд культуры, должны уделять внимание библиотекам. Их же надо спасать.

— А как вы думаете, Маргарита Ивановна, должен ли каждый новорожденный фонд создавать свою библиотеку?

— Конечно, каждая культурная организация или считающая себя таковой, фонд культуры например, должна иметь хорошую справочную библиотеку. Создавать же новые крупные научные библиотеки — для нас сейчас, по-моему, излишняя роскошь. Давайте в тех, что есть, наведем порядок, чтобы хоть книги навалом не лежали, как в церкви в Узком, куда буквально свалены великолепные трофейные библиотеки, никому оказавшиеся не нужными. Так давайте наконец вернем их и другие вывезенные в нашу страну после войны книги (а их многие тысячи) былым владельцам. В обмен на наши вывезенные ценности. Вот чем должен заниматься, в частности, Фонд культуры.

Нет у нас и хорошо работающего общества библиотечных работников. А ведь было такое общество до революции, было, видимо, по инерции, в начале революции, была ассоциация библиотек перед войной. Сейчас же нет ничего. Нет общения библиотекарей, они, собравшись вместе, не обсуждают профессиональные проблемы, да и узнают о проблемах своих коллег из газет да телевизионных передач. Это же не дело. Есть ведь Международная федерация библиотечных ассоциаций, предполагается, что в каждой стране, входящей в Федерацию, есть свое общество или комитет. У нас же существует забюрократизированный Совет по библиотекам при Министерстве культуры. Но это совсем не то. Это, в основном, руководители библиотек, часто люди случайные, как и те, кто ведает библиотеками в Министерстве культуры СССР. Нам нужна добровольная ассоциация творчески работающих профессионалов. Только от нее будет толк и польза обществу и работникам библиотек. Создать такое общество не может государство, так, может быть, Фонд культуры возьмется за это? Такие общества есть во многих странах — Германии, Соединенных Штатах Америки и других. У меня большая переписка с моими коллегами из разных стран. Вот, например, мой старый друг, бывший директор Филадельфийской библиотеки Эмерсон Гринуэй. Ему тоже уже за 80, но он активно сотрудничает в библиотечном обществе.

Они регулярно собираются в разных городах США, обсуждают возникающие проблемы библиотечного дела, работают над созданием новых библиотек, в том числе занимаются проблемами архитектуры библиотечных зданий, организуют помощь библиотекарям и т. д. Вот чего нам не хватает. Конечно, сами библиотекари должны наконец стать активнее, освободиться от диктата Министерства культуры и организоваться в свой творческий союз. Ведь есть, например, Союз театральных деятелей, почему же не быть Союзу библиотечных работников?

И, безусловно, у нас совершенно провалено библиотечное образование. Когда-то современный Институт культуры был Библиотечным институтом. Он действительно готовил квалифицированных библиотекарей. Тогда были споры о том, что надо иметь два таких института или создать библиотечные факультеты при университетах (как создал в Вильнюсском университете мой старый друг Л.И.Владимиров), или хотя бы иметь библиотечную специальность на последних курсах тех же университетов по каждой из факультетских специальностей. Очень, кстати, неплохая, на мой взгляд, идея. Увы, все это не осуществилось, и в Московском институте культуры хотя и осталась библиотечная специальность, но в основном, мне кажется, там уделяют внимание подготовке работников для клубов — аккордеон, дискотеки, пение и т. д. Это, наверное, важно, но поверьте моему опыту — хорошее библиотечное образование для страны важнее.

А кто руководит сейчас библиотечным делом в стране? Я помню, что в самом начале при Наркомпросе было управление по научным библиотекам и им руководил В.Я.Брюсов. Тогда, кстати, научные библиотеки были хорошо организованы, достаточно финансировались, и всякая новая мысль в библиотечном деле поддерживалась. И наша библиотека тогда родилась, разве это могло случиться без большой поддержки? В наши же дни никакого серьезного внимания к библиотекам не ощущается. Потеряно даже много из того, что было завоевано с большим трудом и жертвами. Ведь в страшное время мы работали.

К сожалению, мы не можем участвовать в очень многих международных библиотечных программах, потому что наше внутреннее библиотечное дело неадекватно международному. И мы отстаем все больше.

— А как вы думаете, Маргарита Ивановна, останется ли в будущем библиотека или ее уничтожит технический прогресс?

— Я уверена, что библиотека не только останется, но с развитием цивилизации завоюет все большее место. Поэтому я не согласна с моим любимым писателем Габриэлем Гарсиа Маркесом, предрекающим смерть книге. Ведь чтение для всякого нормального человека — это кусок жизни. Именно чтение книги, но… хорошей книги, классики, которая, на мой взгляд, намного выше сегодняшней литературы.

Знаете ли вы, что раньше наша Библиотека иностранной литературы играла довольно большую роль в издании переводной литературы? Сейчас эту функцию библиотека почти потеряла, но, быть может, начавшаяся перестройка что-то изменит. Библиотека может очень помочь издательствам. Для этого надо лишь возродить то, что мы когда-то делали. Она должна создавать списки наиболее значительных из ежегодно выходящих в мире книг, аннотированные списки. Это десятки тысяч названий. В свое время мы специально работали для издательств — "Художественной литературы", "Иностранной литературы", создавали такие списки по естественным наукам. Сейчас отдел естественных наук в Библиотеке иностранной литературы закрыт. Это неправильно. Это нанесло очень большой урон, многое потеряно. Ведь Библиотека иностранной литературы имела уникальную возможность получать зарубежную литературу по естественным наукам, вышедшую во время Второй мировой войны и в годы перед ней, полностью. Ни одна другая библиотека не имела такой коллекции — она была сосредоточена в нашей библиотеке. Но когда пришла новый директор Гвишиани-Косыгина, первым "делом", которое она сделала, — это закрыла естественный отдел. А ведь он был создан специальным Постановлением Совета Министров СССР от 1948 г., которым на Библиотеку иностранной литературы возлагался отбор лучшей литературы для перевода на русский язык и для обеспечения наших ученых новой литературой по естественным наукам. Это было, между прочим, очень неглупое, работающее на нашу культуру и науку решение. Но дочери Косыгина все, видимо, было нипочем.

Надо помнить, когда мы говорим о Библиотеке иностранной литературы, что она не рядовая среди 600 библиотек Москвы, а совершенно уникальное учреждение, очень многоаспектное, вышедшее за привычные для нас рамки понятия "библиотека". Ведь здесь есть и издания, и учебные заведения, массовые мероприятия, это и клуб, и лекторий, одним словом, здесь сосредоточено многое из того, что составляет понятие "культурная среда". Первой задачей Библиотеки было внести мировую культуру в сознание людей. Эта же задача осталась и сейчас, уже на другом витке общественного сознания. Ведь учиться надо всегда, и мировая культура развивается, к ней должны приобщаться наши сограждане. Вот "длинная", как любил говорить Блок, идея деятельности нашей Библиотеки. И вы не можете себе представить, как я рада, что это понимают молодые ее сотрудники. Они теперь довольно часто бывают у меня, это талантливые, энергичные, эрудированные молодые женщины. Мы говорим о многом, и я рада, что еще могу послужить своей Библиотеке. Жаль, конечно, что четырнадцать лет вычеркнуто — можно было бы так много сделать, но перестройка дала надежду, и действительно многое меняется.

Сейчас для нашей Библиотеки — непочатый край работы, новое поколение должно быть качественно другим, надо заниматься всесторонним воспитанием прежде всего учителей. Но что меня очень тревожит, так это то, что Библиотека наша пустует — во всяком случае от 2000 ежедневных посещений, которые были пятнадцать лет назад, осталась едва ли четверть. И я вас уверяю, что это не оттого, что москвичи и гости столицы завели у себя дома хорошие иностранные книги, а от падения уровня культуры. Замечу, что библиотечные залы могут многое рассказать о нравственном и культурном здоровье общества.

— О здоровье общества можно судить и по школе, по учителям. Ваша мама, чьи книги стали основой Библиотеки иностранной литературы, была учительницей. В чем разница между учителями прежними и теперешними?

— Конечно, в культуре старых учителей. Они давали не только сам предмет, но и знания вокруг него, те элементы культуры, которые и делали, например, выпускников классических гимназий людьми с достаточно широким кругозором. В отличие, к большому моему сожалению, от большинства наших молодых людей. Впрочем, не будем брюзжать. Сейчас надо заставить учителей учиться. Куда это годится, если учительница литературы не может отличить "ямба от хорея" (это могла еще позволить себе Марина Цветаева, но то, что дозволено Юпитеру…), вульгарный Пикуль считается чуть ли не великим историческим писателем, и по его сочинениям изучают историю России, а иностранный язык преподают несчастные преподаватели, никогда не жившие ни дня в стихии того языка, который они по недоразумению выбрали своей специальностью. Именно преподавателям иностранных языков могла бы действительно помочь наша Библиотека. Это сейчас, когда налаживаются нормальные связи с другими странами, крайне важно. Ведь большинство наших сограждан глухи и немы за границей. Жалко смотреть бывает и на чиновника, и на ученого, и на писателя, которые не только мало-мальски серьезную дискуссию ни на одном из европейских языков провести не могут, но и завтрак в гостинице заказать не в состоянии. Что же сделали с нашим народом? Почему на Западе любой школьник, не говоря уж о выпускнике университета, знает, практически свободно, хотя бы один иностранный язык, а у нас свой-то стали забывать. Впрочем, я знаю причину. Если вспомнить, сколько довелось пережить мне за полвека в борьбе за библиотеку, многое станет понятным.

— В чем же эта борьба выражалась?

— О, во многом. Одни чиновники никак не могли понять, зачем вообще нам нужна какая-то иностранная литература, и постоянно хотели нас ликвидировать, держали в вечном напряжении, другие хотели отобрать здание, мебель, книги и т. д. Во время культа порой было жутко. Одна комиссия за другой. Почему, например, эта книга выдается, вы протаскиваете буржуазные идеи. А другая комиссия, глядя на эту же книгу через месяц уже в закрытом фонде, обвиняла в том, что мы лишаем народ хорошей, нужной книги… И так постоянно.

Весы отношения к Библиотеке колебались все время. Причем, это шло от самых высоких инстанций. Вот что было опасно.

Помню, как однажды рассматривалось дело Библиотеки. Нас тогда обвиняли в насаждении вредной буржуазной культуры. Жуткая была проверка. Чуть ли не полы вскрывали. Я даже сказала, выйдя из себя, одному из проверяющих: "Вы что, оружие что ли ищете? Так здесь только книги". А затем на заседании комиссии меня обвинили во всех смертных грехах. И вдруг за меня заступилась председательница этой комиссии, как жаль, что я забыла ее фамилию. Она вдруг сказала совершенно правильные, нормальные слова, что Библиотека нужна, она несет народу культуру, воспитывает новую интеллигенцию. И меня отпустили с миром домой. <…> И я такая счастливая шла. Это была настоящая помощь. Вообще, вокруг Библиотеки было много друзей, и многие нам помогали. Спасибо им.

— Но и вы помогли очень многим, принимали на работу ученых, в том числе генетиков, которых не брали никуда, у вас работали правозащитники и близкие им люди, словом, Библиотека иностранной литературы была для многих последним прибежищем и спасением.

— Я считала своим долгом помогать нашей интеллигенции и делала все, что могла.

Так закончилось это импровизированное интервью. Сейчас, прослушав впервые этот текст через три года после того, как он был записан, мы поразились остроте суждений этой, в общем-то, очень старой женщины. Но к Маргарите Ивановне понятие "старость" никак не подходило. Читая в 1991 г. текст этой записи, видишь, что кое-что, о чем говорила тогда Маргарита Ивановна, сдвинулось с места, решается, и, самое главное, ожила ее родная Библиотека — все более возвращая себе приоритет одного из культурных центров столицы.

Безмерно жаль, что Маргарита Ивановна не закончила, как хотела, свои воспоминания. Понимала, что это нужно, но усадить себя за стол и предаться одинокому труду не могла. Она была деятелем. Ей нужны были слушатели. Мы советовали М.И. избрать форму писем к внуку, который тогда служил в армии. Она как будто соглашалась и даже воодушевлялась, говорила, что обязательно хочет написать для внуков историю своего рода, что все же сделала. И то, что сын Маргариты Ивановны Адриан Рудомино сумел собрать воедино ее разрозненные мемуарные записи и подготовить эту книгу — большая удача для всех, кто ее прочтет. Ибо современный читатель узнает о совершенно уникальной судьбе одной из великих русских женщин XX века, талантом, настойчивостью, обаянием и интеллектом сумевшую совершить, вопреки тысячам препон и опасностей: революций, террора, войн, чиновничьему равнодушию и гонениям — великое дело культурного строительства — создать свою Библиотеку, которой нет равной в мире. Трудно найти в истории русской культуры XX века кого-то похожего на Маргариту Ивановну Рудомино. Она была настоящим Героем Труда. Пожалуй, ее можно сравнить и поставить в один ряд с профессором И.В.Цветаевым, строителем и создателем Музея изящных искусств им. Александра III в Москве (ныне знаменитый Государственный музей изобразительных искусств им. А.С.Пушкина на Волхонке). Тот же совершенно героический путь от замысла к завершению нового прекрасного Дома — у него — для классических слепков с римских и греческих подлинников; у нее — для иностранных книг. И та же ежедневная, изнурительная, отчаянная борьба за свое детище. Все же И.В.Цветаеву, пожалуй, было легче. У него был достойный меценат, миллионер В.Нечаев-Мальцев, который порой со скрипом, часто из последних сил, но финансировал строительство, сознавая значение Музея для России. А М.И.Рудомино приходилось сражаться с государством, с бюрократами за свою Библиотеку, за свою воплощающуюся идею. И то, что в Москве есть Музей изобразительных искусств, которому давно пора присвоить имя И.В.Цветаева, и Библиотека иностранной литературы им. М.И.Рудомино, заслуга этих двух выдающихся людей. "Отец и его Музей" назвала Марина Цветаева свой очерк "Мама и ее Библиотека", говорят дети М.И., считая, как это было и у Цветаевых по отношению к Музею, Библиотеку членом своей семьи.

Как-то за большим столом в саду в Барвихе обедали человек десять. Было начало перестройки, и все оживленно обсуждали "кадровые" вопросы: кого куда назначили, перевели, сняли или снимут на разных уровнях — от тех или иных ведомств до самого верха. Словом, обычный политизированный разговор, характерный для того времени. Маргарита Ивановна не принимала в нем участия, а потом, когда присутствующие молча стали отдавать дань еде, сказала тихо, с сожалением: "Какие все ничтожные темы теперь для разговора. Раньше говорили об искусстве, литературе, а сейчас…" Это не значит, что ее не волновала "современность", просто она справедливо полагала, что политике уделяется слишком много внимания, в ущерб более значимым вещам. По-настоящему ее интересовало то, что являлось производным от политических перемен: та самая гласность, с которой в нашу жизнь потоком хлынула запрещенная ранее литература, в частности обилие всякого рода фактографии. Будучи ровесницей века, с юных лет находившаяся в центре культурной жизни, она, вероятно, именно в это время поняла, что только сейчас могла бы рассказать о людях и событиях полную правду. В то же время получалось так, что приходили все новые и новые издания, страшно интересно было читать — она жаловалась, что не справляется со всем этим обилием новой литературы, где уж тут было выбрать время для работы. Все-таки годы сказывались. В ее мемуарах много места было бы уделено, конечно, взаимоотношениям с высшими чиновниками от культуры. И если рассказы Маргариты Ивановны о хамстве Фурцевой не удивляли, то образ интеллигентного наркома просвещения Луначарского для многих оказался неожиданным. Нас, в частности, позабавил рассказ Маргариты Ивановны о том, как Луначарскому приглянулась большая квартира, в которой Маргарита Ивановна собирала библиотеку и где жила сама, — дом на углу Денежного, и именно там сейчас музей-квартира Луначарского. Так вот, Луначарский с Розенель бесцеремонно приехали торопить Маргариту Ивановну, чтобы она побыстрее освободила помещение. Маргарита Ивановна стала объяснять, что ведь при ней библиотека, надо ее перевозить. Луначарский настаивал, а Розенель, молча поглощавшая привезенную с собой клубнику, вдруг схватила корзину и запустила в Маргариту Ивановну. К счастью, попала в стенку… Было совершенно ясно, что Маргарита Ивановна делала свое дело, с первых дней преодолевая невообразимые препятствия, порой рискуя весьма серьезно.

Маргарита Ивановна пользовалась очень большим уважением в мире. Ее хорошо знали и любили деятели культуры многих стран. Как-то один из нас был с делегацией, возглавляемой Д.С.Лихачевым, в Бельгии. Нас пригласили на ужин с деятелями культуры в ресторан "Swan" на знаменитой овальной центральной площади Брюсселя, раз в год превращающейся в цветущий ковер. Тогда, в начале перестройки, на Западе очень интересовались Россией, особенно ее культурой, благодаря которой западные интеллектуалы надеялись глубже понять процессы, которые происходили в бывшем СССР, и когда зашла речь о библиотеках, которые Д.С.Лихачев считал основой культуры, и прозвучало имя М.И.Рудомино, вдруг элегантный седой господин, до того молчавший, буквально расцвел. "Маргарита Рудомино, мой добрый друг, — сказал он. — Благодаря таким, как она, мы на Западе верили в Россию, в СССР, несмотря ни на что. В мире таких, как Маргарита Ивановна, единицы, и на них держится и мир и культура". Оказалось, что говоривший был господин Г.Либарс, долго возглавлявший ИФЛА и работавший там с Маргаритой Ивановной. Он предложил тост за ее здоровье, передавал ей приветы, говорил, что то, что Маргарита Ивановна вновь в гуще библиотечной и общественной жизни после десятилетий забвения в России— пишет, консультирует, встречается с коллегами, передавая им свой бесценный опыт, говорит для него, Г.Либарса, а значит, и для его коллег, деятелей культуры Запада, о сути перестройки больше, чем все статьи и заявления политиков вместе взятые. Не скрою, было очень приятно услышать эти слова в центре Европы. Д.С.Лихачев был очень доволен. Он так ценил библиотекарей, что услышать столь высокий отзыв о великом библиотекаре М.И.Рудомино было подтверждением правоты его мыслей и забот.

…Последний год жизни Маргариты Ивановны, когда она уже много болела, но сохраняла постоянный интерес к происходящим в стране переменам, принес ей немало добрых вестей. Она радовалась перестройке, но по-настоящему была счастлива, когда узнала, что директором ее Библиотеки стал крупный ученый, известный филолог Вяч. В.Иванов. Она послала большую телеграмму, приветствующую его избрание, много думала о будущем своего детища. После полуторадесятилетнего молчания ей вдруг позвонили из Министерства культуры, и новый министр Н.Н.Губенко, с первых дней своей работы взявшийся и за библиотечные дела, обратился к ней со словами благодарности и привета. Наконец, председатель Советского фонда культуры академик Д.С.Лихачев в большой телеграмме Председателю Верховного Совета СССР активно поддержал выдвижение кандидатуры Маргариты Ивановны на звание Героя Социалистического Труда.

В последний раз мы видели Маргариту Ивановну в ее московской квартире 9 марта 1990 г. Мы принесли ей стопку журналов "Наше наследие", где был опубликован ее большой материал "Книги моей жизни". Кажется, она понимала, что это ее духовное завещание, и была рада, что увидела его напечатанным, что сможет сама разослать друзьям. Она вышла из своей комнаты, как всегда, элегантная, быстрая, улыбающаяся, доброжелательная. Как и прежде, сидели за гостеприимным столом, активно обсуждали московские новости, шутили. И вдруг Маргарита Ивановна произнесла: "Сейчас так интересно жить. Даже в молодости не было так интересно жить, как сейчас". Через месяц ее не стало.

И будто бы ей, нашему доброму другу, посвятила так чтимая Маргаритой Ивановной Марина Цветаева свое стихотворение "Отцам":

Поколенью с сиренью

И с Пасхой в Кремле,

Мой привет поколенью

По колено в земле,

А сединами — в звездах!

Вам, слышней камыша,

— Чуть зазыблется воздух —

Говорящим: ду-ша!

Только душу и спасшим

Из фамильных богатств,

Современникам старшим —

Вам, без равенств и братств.

<">

Поколенье, где краше

Был — кто жарче страдал!

Поколенье! Я — ваша!

Продолженье зеркал.

Ваша — сутью и статью,

И почтеньем куму,

И презреньем к платью

Плоти — временному!

Вы — ребенку, поэтом

Обреченному быть,

Краме звонкой монеты

Всё — внушившие — чтить:

Кроме бога Ваала!

Всех богов — всех времен — и племен…

Поколенью — с провалом —

Мой бессмертный поклон!

Вам, в одном небывалом

Умудрившимся — быть,

Вам, средь шумного бала

Так умевшим — любить!

До последнего часа

Обращенным к звезде —

Уходящая раса,

Спасибо тебе!

* * *

Прошло уже четырнадцать лет со дня смерти Маргариты Ивановны, и сейчас, ретроспективно, можно не только оценить то, что она совершила — общеизвестно, что ВГБИЛ им. М.И.Рудомино остается одним из важнейших московских культурных центров, устоявших в хаосе "псевдодемократических" катаклизмов, раздиравших Россию и ее культуру в последнее десятилетие XX века. Будто хранил ее дух Маргариты Ивановны, помогавший ее ученикам и последователям сберечь и развить ее Библиотеку. Кстати, построенное ею здание ВГБИЛ на Яузе до недавнего времени оставалось единственным современным библиотечным зданием в Москве. Лишь недавно завершено строительство здания фундаментальной библиотеки МГУ на Воробьевых горах.

Думая сейчас о личности и характере М.И.Рудомино можно, пользуясь современной терминологией утверждать, что, кроме многих своих удивительных качеств, она была и менеджером высочайшего уровня. Твердость, целеустремленность, эрудиция, незаурядный дипломатический дар, и интеллигентность, и постоянная уверенность в значении своего дела позволили М.И.Рудомино блестяще завершите начатый в 1920-е гг. фантастический, амбициозный проект своей жизни, который современные эксперты и финансовые консультанты сочли бы при начале его совершенно провальным. В отличие от нынешних олигархов и богачей, "деловых людей", "бизнесменов удачи", с их личными парками "бентли", "мерседесов", миллионами и миллиардами наворованных долларов, футбольными клубами, поместьями, яхтами, самолетами и вертолетами, пасхальными яйцами Фаберже, толпами охранников, гувернанток, нянек, стилистов, мажордомов и горничных, она не нажила златых гор и каменных палат, но нашла неизмеримо большее — то, что и не снилось нашим "олигархам" и всякого рода коммерсантам, — создав свою Великую Библиотеку, Маргарита Ивановна Рудомино обрела — БЕССМЕРТИЕ.

Г. Либарс. Моя дорогая коллега, мой хороший друг[100]

Познакомился я с Маргаритой Ивановной Рудомино в 1964 г. в Брюсселе на совещании ЮНЕСКО по вопросам пересмотра конвенции по международному книгообмену. Тогда я открыл для себя то огромное значение, которое в Советском Союзе придавали международному книгообмену как одному из способов приобретения зарубежной литературы, не прибегая к скудным запасам валюты. С точки зрения западных специалистов, такой обмен тоже представлял интерес, так как часто это была единственная возможность получить советские издания.

Далее у нас было много встреч на заседаниях ИФЛА. Интенсивность этих встреч достигла высшей точки, когда Маргарита Ивановна была первым вице-президентом, а я президентом ИФЛА, в период 1970–1974 гг. У нас было много встреч в Москве и Брюсселе, в Лондоне и Ливерпуле, в Нью-Йорке и Бостоне, в Монреале и Торонто. За долгие годы знакомства мы стали хорошими друзьями. Хочу особенно подчеркнуть, что Маргарита Ивановна была исключительно интересной собеседницей.

По своим профессиональным делам чаще всего я посещал США, а с 1965 г. — и Советский Союз. Я не говорю, конечно, о соседних с Бельгией странах. Сама по себе эта статистика не представляет интереса, но может объяснить мою роль своего рода посредника между США и Советским Союзом, особенно в период "холодной войны". Я сохранил об этом времени только хорошие воспоминания. Известно, что США были в числе членов — создателей ИФЛА. И я ходатайствовал перед моими американскими друзьями о принятии в ИФЛА Советского Союза. Мне это удалось, потому что я всегда ставил профессию выше политики. Таким же, кстати, было мое поведение и в собственной стране. Советский Союз вошел в ИФЛА в 1959 г.

В 1971 г. я имел честь присутствовать на праздновании в Москве 50-летия ВГБИЛ, библиотеки, которую Маргарита Ивановна основала в 1921 г.

Это было уникальное явление в международном библиотечном деле, и я был горд возможностью поздравить Маргариту Ивановну с тем вкладом, который она внесла в мировую культуру. Международная библиотечная общественность была бы беднее, если не было бы Библиотеки иностранной литературы в Москве. На чествовании Библиотеки я сказал: "Маргарита Ивановна, моя дорогая коллега, мой хороший друг, в вашем лице я благодарю ваших коллег и ваше руководство за это блистательное достижение в нашей общей профессии, что позволило нам встретиться сегодня. Если бы мне нужно было охарактеризовать вашу деятельность одной фразой, я бы сказал, что "вы открыли советское библиотековедение всему миру, а международное библиотечное дело — Советскому Союзу". Маргарита Ивановна действительно познакомила ИФЛА с Советским Союзом и стала главным послом советской библиотечной общественности за рубежом.

Я исхожу всегда из того, что ситуация, в которой находилась Маргарита Ивановна, была гораздо сложнее моей. Она должна была на международной "шахматной доске" защищать точку зрения своего правительства, в то время как я не должен был давать никакого отчета своему правительству, если речь шла не об официальных встречах, а о профессиональных, например в рамках ИФЛА. Когда же речь шла о работе в рамках такой организации, как ЮНЕСКО, моя свобода была так же лимитирована, как и у Маргариты Ивановны. Кстати, на международной арене я не так уж часто выступал как представитель моего правительства и не жалею об этом.

Наиболее интенсивными наши деловые контакты с Маргаритой Ивановной были до, во время и после Генеральной Сессии ИФЛА в 1970 г. в Москве. Это была первая Сессия ИФЛА в Советском Союзе и первый год моего пребывания на посту президента ИФЛА. ИФЛА не сразу приняла приглашение Советского Союза провести сессию в Москве, так как оно поступило после вторжения советских войск в Чехословакию в 1968 г. Время прошло, и мы можем констатировать, что сессия в Москве прошла хорошо, без серьезных инцидентов. Этим успехом ИФЛА безусловно обязана Маргарите Ивановне.

Я хотел бы рассказать об одном весьма щекотливом случае. Еще во время моего президентства ИФЛА была исключена из ЮНЕСКО, так как я отказался исключить из ее рядов наших южноафриканских коллег. В это время как раз велись жаркие дебаты об апартеиде. Положение, которое я защищал в Париже на заседаниях ЮНЕСКО, было следующим:

1. Единственным источником получения либеральной литературы для наших южноафриканских коллег являются такие международные организации, как ИФЛА.

2. Легко осуждать апартеид, сидя в парижских салонах, и, наоборот, чрезвычайно опасно бороться с ним в самой Южной Африке, как это делают наши коллеги в Кейптауне.

Моя защита ни к чему не привела: ИФЛА была исключена из ЮНЕСКО.

Так совпало, что вскоре после этого события очередное заседание Исполбюро ИФЛА должно было проходить в Москве. Как обычно, я позвонил Маргарите Ивановне накануне своего приезда. Она обещала встретить меня в Шереметьеве. Но к моему большому удивлению, встречала меня делегация Министерства культуры. Среди встречавших я узнал двух чиновников высокого ранга. Я понял, что меня принимают как "защитника апартеида".

На следующий день на заседании Исполбюро ИФЛА в кабинете Маргариты Ивановны я встретился с заместителем министра культуры Н.Моховым, который действовал вполне прямолинейно. Ничего не осталось от наших теплых отношений, установившихся ранее. Мохов хотел, чтобы Исполбюро осудило апартеид Я ему ответил, что все члены Исполбюро будут иметь возможность высказаться по этому поводу и что, как мне известно, никто не собирается защищать политику правительства Южной Африки. Я попытался объяснить, что нашими партнерами в этой стране, да и в других странах, являются не правительства этих стран, а профессиональные организации. Такая речь явно не понравилась Мохову.

На всех заседаниях Исполбюро ИФЛА в Москве и в других городах мира Маргарита Ивановна была единственным представителем Советского Союза. Здесь же она была в сопровождении заместителя министра культуры и еще двух или трех чиновников.

В тот день я открыл заседание Исполбюро и сразу же перешел к предмету нашего обсуждения, повторив свои уже известные аргументы, добавив только, что при принятии решения в расчет должны приниматься только интересы наших южноафриканских коллег. Переводчик едва закончил переводить мои последние слова, как бомба взорвалась. Мне было просто предложено осудить апартеид. Я знал, конечно, что переводчик перевел мое сообщение дословно. Но он не понимал, а следовательно, не указал на существенную разницу между ответственностью, которую несут правительственные и неправительственные организации.

Чтобы выйти из тупика, я попросил Маргариту Ивановну убедить заместителя министра привлечь к работе нашего постоянного переводчика, знакомого с обсуждаемой проблемой и, что не менее важно, с моей точкой зрения на нее и моей манерой излагать мысли. Маргарита Ивановна помогла, и заседание было продолжено в сопровождении уже двух переводчиков.

В своем дальнейшем выступлении я подчеркнул, что режим Южной Африки — не демократический, но не более, чем в Советском Союзе, и что ИФЛА не может и не хочет заниматься внутренними проблемами стран. Мое сообщение было хорошо переведено, но я не убедил официальных советских представителей, уверенных в том, что именно они живут в мире демократии.

Разрядить ситуацию помогла Маргарита Ивановна. По ее совету я пошел на уступки. Дело в том, что ИФЛА имеет два вида членства: члены ИФЛА и наблюдатели. Я предложил перевести наших коллег из Южной Африки в наблюдатели, т. е. без права принимать участие в голосовании. Это давало возможность не порывать между нами связи. Мое предложение было принято единогласно.

Вечером я был в гостях у Маргариты Ивановны. Это был чудесный вечер. Чем больше мы произносили тостов, тем ближе становился конец апартеида.

По прошествии многих лет я попытаюсь поделиться воспоминаниями об эпизодах, имевших место вне рамок ИФЛА, в которых принимала участие Маргарита Ивановна. Мне хочется вспомнить мой первый визит к Маргарите Ивановне во время моего первого приезда в Москву. В посольстве Бельгии в Москве я спросил у бельгийского дипломата, что он думает по поводу того, есть ли у меня шансы быть приглашенным кем-нибудь из моих советских коллег к себе домой, чтобы посмотреть, как они живут. Ответ был кратким и простым: "У вас нет ни одного шанса, так как вы остаетесь здесь только на неделю. Они должны получить разрешение, но на это уходит не менее двух недель". Я заручился его позволением рассказать об этом Маргарите Ивановне, что и сделал во время нашей очередной встречи. Задетая за живое, Маргарита Ивановна ответила: "Приходите сегодня вечером в гости". После этой первой встречи в ее доме последовали многие другие, в том числе и встречи на даче.

Для советского гражданина дача является необходимостью, чтобы сделать сносной жизнь в городе. Я полагаю, что дача Маргариты Ивановны более типична для советской действительности, чем, например, дача министра культуры Е.Фурцевой, слухи о которой незадолго до ее смерти распространились на Запад. Кстати, Фурцева имела привычку на людях называть меня "мой самый старый друг-капиталист", на что я каждый раз отвечал, что я капиталист только в Советском Союзе. В моей капиталистической стране, говорил я, человек, живущий на зарплату, вовсе не капиталист, но живет он лучше, чем живут на родине пролетариата.

Но продолжаю свои воспоминания о Маргарите Ивановне…

Международный год книги был организован ЮНЕСКО в 1972 г. по предложению Советского Союза, а если быть точным, то по инициативе Маргариты Ивановны. Я был председателем Подготовительного комитета по проведению Года книги. Открытие состоялось в Москве. Никогда мне не приходилось слышать более тусклых речей, произнесенных в честь книги. Зарубежные участники конгресса утонули в море советской статистики. Я говорил себе, что творится что-то неладное, если идеи заменяются цифрами. Американский оратор, известный литературный критик, выступил так плохо, что я вынужден был после окончания заседания попросить у него объяснений. Он сказал мне, что его правительство посоветовало быть вежливым. С того времени я понял, что одной из самых больших ошибок интеллигенции является следование советам правительства. Если быть откровенным до конца, могу добавить: чтобы это узнать, мне не надо было покидать Бельгию.

Если, тем не менее, я все же говорю о событиях Международного года книги, то только чтобы выразить сожаление по поводу того, что Маргарита Ивановна, которая могла бы принести столько пользы для своей страны, так мало участия в нем принимала. В программе Международного года книги Советский Союз был представлен не библиотеками или книжными палатами, а Государственным комитетом по печати, т. е. политическим органом, который был в привилегированном положении в ЮНЕСКО. У меня было желание поставить все на свои места, но я не сделал этого из-за дружбы с Маргаритой Ивановной. Я хотел бы исправить эту ошибку сейчас и заявить, что во время торжественного открытия Международного года книги я думал о Маргарите Ивановне. Ее сильная личность была рядом со мною. Маргарита Ивановна, для которой книга была призванием и делом всей ее жизни, а международное значение книги так безусловно, не произнесла речи, продиктованной идеологией правящей партии. Молчание Маргариты Ивановны было утешением для ее западных коллег и друзей.

Мои две последние встречи с Маргаритой Ивановной были у нее дома. В 1975 г. я сопровождал короля Бельгии во время его официального визита в Советский Союз. По возвращении в Москву я провел чудесный вечер у Маргариты Ивановны на даче, где ее внук, дотронувшись до меня рукой, сказал, что он думал, что гофмаршалы короля — а я был в то время именно гофмаршалом короля — живут только в книгах. Мальчик был не так уж неправ. Я рассказал эту историю переводчику короля — сыну гофмаршала последнего российского царя.

Самая последняя встреча с Маргаритой Ивановной состоялась в 1987 г. во время моего визита в Москву для участия в переговорах по поводу мероприятий в рамках фестивалей стран Европы. Уже 20 лет каждые два года в Бельгии организуются фестивали искусств одной определенной страны. Первый такой фестиваль был итальянский и собрал более 300 тысяч посетителей, последний — японский — собрал более двух миллионов посетителей. В 1984 г. я стал ответственным за испанский фестиваль. В 1987 г. я приехал в Москву, чтобы обсудить возможность участия Советского Союза в подобном фестивале. У меня осталось тяжелое впечатление от этого визита. И я счастлив, что могу вспомнить о вечере, проведенном в один из дней у Маргариты Ивановны. Мы вспоминали прошлое, говорили о будущем, в котором уже виделись горизонты перестройки и гласности. Я счастлив, что Маргарита Ивановна, родившаяся вместе с веком, молодость которой совпала с революцией, увидела первые годы перестройки. Я счастлив знать, что дорогая Маргарита Ивановна сумела построить свою жизнь несмотря на немыслимые для западного человека трудности, что неутомимая Маргарита Ивановна успела рассказать о своем жизненном пути в журнале "Наше наследие" незадолго до своей кончины. Я получил номер этого журнала с посвящением Маргариты Ивановны и одновременно с известием о ее кончине.

Я счастлив, что Библиотека иностранной литературы в Москве, которую Маргарита Ивановна создала в 1921 г., отныне носит ее имя.

Л.3. Копелев. Это было чудом…[101]

Она приехала из Саратова в голодную Москву в 1921 г. Ровесница века — ей исполнился 21 год — она уже твердо знала свое призвание: учиться и просвещать. Гражданская война закончилась, оставались разруха, нищета, голод… Она верила в то, что говорил и писал Ленин: он сказал на комсомольском съезде, что необходимо овладеть всеми сокровищами культуры, которые накопило человечество, и она решила — будет создавать библиотеку, совсем особенную библиотеку, такую, где каждый желающий мог бы читать иностранные книги, журналы, газеты и тут же изучать иностранные языки.

В наркомате просвещения, куда она пришла, ей стали помогать. В доме наркомата выделили целую квартиру, притащили шкафы, столы и стулья, приносили немецкие, французские, английские, итальянские книги.

Однако внезапно сам народный комиссар Луначарский решил поселиться в этой квартире, она понравилась его жене. Маргарита Ивановна пришла к наркому, говорила сурово, гневно, волнуясь, едва не плача: "Как Вам не стыдно, мы создаем первую в России такую библиотеку, она должна быть не только читальней, но еще и учебным заведением, где будут работать курсы иностранных языков, и вы, народный комиссар просвещения, должны помочь нам, а не мешать".

Худенькая светлоглазая девушка говорила так уверенно и страстно, была так неколебимо убеждена, что Луначарский, конечно же, согласен с ней и немедленно распорядится, чтобы доставили возможно больше книг, увеличили число сотрудников. Но нарком не уступил и въехал в квартиру. <…>

Шли годы, сменялись наркомы и вожди партии, шумели партийные съезды, спокойней проходили конгрессы Коминтерна; начались пятилетки, грохотали взрывы, рушились стены Китай-города и древних церквей; росли строительные леса, трещали барабаны, трубили фанфары парадов и праздничных шествий, заглушая рокотание моторов тюремных машин и "столыпинских" вагонов. В 1937–1938 гг. множество руководящих сотрудников министерств, трестов, партийных комитетов различных уровней заполняли камеры Лубянки, Лефортова, Бутырок; открывались новые станции метро — "самого прекрасного в мире", в витринах и на стендах вывешивали саженные карты Испании, на них флажками отмечали фронты гражданской войны; в Колонном зале судили врагов народа, и Вышинский кричал, требуя "расстрелять, как бешеных собак", Бухарина, Рыкова, Радека… Менялись наркомы просвещения, Луначарского сняли, назначили Бубнова, а после его ареста разоблачали его пособников, пробравшихся в наркомат "троцкистско-бухаринских агентов иностранных разведок".

В те годы Библиотека иностранной литературы оставалась едва ли не единственным в Москве учреждением, в котором не обнаружили "вражеского гнезда", никого не разоблачили. Разумеется, время от времени и в библиотеке созывались собрания, читались доклады о "коварных методах вражеских разведок", принимались резолюции с требованиями "беспощадно карать". Однако в 1938–1939 гг., когда я был уже постоянным читателем, завсегдатаем библиотечных будней и праздников, не помню, чтобы кто-нибудь из сотрудников "исчезал" или кого-то "прорабатывали". Но именно в это время заместителем Маргариты Ивановны стал Яков Иванович Менцендорф. Он был необычайным человеком, и его назначение по тем временам было необычайным. Бывший латышский стрелок, участник Гражданской войны, потом сотрудник Коминтерна, он в 30-е гг. считался "дипломатом", занимал какую-то должность в посольстве СССР в Лондоне, но работал "по линии Коминтерна". Он был образованный историк, филолог, владел несколькими европейскими языками, отличался чрезвычайной добросовестностью, кропотливой точностью и аккуратностью. В 1937 г. <…> Яков Иванович прислал из Лондона письмо в ЦК партии, в котором признавался, что в 20-е гг. некоторое время сочувствовал оппозиции, сомневался в "генеральной линии", что это воспоминание мучило его и он должен и может быть только предельно откровенен с партией… Его немедленно отозвали из посольства; некоторое время он оставался безработным. Маргарита Ивановна не побоялась назначить его сотрудником справочно-библиографического отдела. Вскоре он стал главным цензором библиотеки. Некоторые сотрудники говорили: "Наша Маргарита хитрая — взяла себе такого помощника, и сама уже о бдительности может не беспокоиться. У Якова Ивановича комар носа не подточит. Он раньше любого главлита знает, какую книжку перевести в спецхран, какие фамилии вычеркивать из каталогов". (Когда в 1956 г. я после реабилитации пришел в библиотеку, Яков Иванович дружелюбно и с неподдельной радостью встретил меня: "Ох, сколько я туши потратил, вычеркивая вашу фамилию и на карточках, и в каталогах… Но все хорошо помню, теперь восстановим".)

Перед войной библиотека размещалась в здании старой церкви в Столешниковом переулке. Это было, кажется, уже третье помещение, завоеванное Маргаритой Ивановной. Часть хранилища и "выдача на дом" находились в другом доме — на Петровских линиях.

Не помню, когда я впервые увидел Маргариту Ивановну, должно быть, осенью 1938 г., но внятно слышу ее голос, вижу светлый пристальный, любопытный и серьезный, по-детски доверчивый взгляд: "Говорят, вы пишете диссертацию о Шиллере и Французской революции. Отличная тема и своевременная. В будущем году будет 150-летие штурма Бастилии. Вы наш активный читатель, вот и прочитайте у нас несколько публичных лекций. Разумеется, мы заплатим… Вы аспирант? Но я могу вам дать доцентский гонорар… Вас интересует проблема революции вообще? Право народа на восстание? Это же очень интересно. Ведь Шиллер писал самые революционные драмы еще до того, как французы свергли монархию, и есть же прямая связь, ведь Конвент присвоил Шиллеру звание почетного гражданина Франции. Вот вы нам и расскажете, как это все было".

Библиотека стала для меня и для многих моих друзей-коллег добрым пристанищем. Ее книжные и журнальные фонды были беднее, чем в Ленинской библиотеке, и читальные залы куда меньше, и курилка теснее.

Но я устроил себе отдельный угол, где хранил книги и рукописи, где можно было, поклянчив или поругавшись, задержать "просроченную" книгу, выписывал по межбиблиотечному абонементу редкие, старые издания из ленинградской и московской библиотек Академии наук. В справочно-библиографическом отделе работали замечательные девушки: Настя Паевская, Инна Левидова, Лора Харлап, Лара Беспалова. Они самоотверженно помогали разведывать источники, разбираться в непролазных для начинающего аспиранта джунглях картотек и справочников.

Маргарита Ивановна ухитрялась подбирать замечательных сотрудников. Некоторые из них были образованнее, чем она, и не скрывали этого, даже подшучивали над директоршей, которая говорила и по-французски, и по-немецки с "саратовским акцентом", не читала ни Джойса, ни Пруста, была постоянно озабочена проблемами ремонта, отопления, финансирования: снова и снова надо было выпрашивать у министерства валюту на покупку зарубежных изданий, покупать книжки у букинистов.

Маргарита Ивановна отнюдь не казалась добренькой тетушкой, она, бывало, сердито выговаривала, и даже не всегда справедливо, за любое упущение, особенно если пожаловался читатель. Но никогда не была злопамятна, не обижалась на резкие возражения, нередко строптивых, непокорных, даже дерзких сотрудников она словно бы предпочитала послушным, уступчивым, робким.

Уже в первые месяцы нашего знакомства я испытал, как она притягивает новых людей. Ей были нужны, разумеется, прежде всего профессиональные книжники, библиотекари и библиографы, но вместе с тем всегда требовались, оказывались полезными литераторы и ученые — языковеды, историки, филологи, — электрики и переплетчики, студенты разных факультетов, журналисты, художники, актеры. Она умела любому неопровержимо доказать, что именно ему необходимо стать сотрудником библиотеки или написать о ней статью, отремонтировать котельную или прочитать лекцию, стать руководителем кружка книголюбов, преподавателем на языковых курсах, устроить праздничный концерт, оформить выставку…

Она покоряла прежде всего своей абсолютной, безоговорочной уверенностью в том, что ее собеседник понимает необходимость помочь библиотеке, что он сам, конечно же, рад поручению, и несомненно выполнит его наилучшим образом. Она внушала доверие, потому что сама была доверчива.

Нередко мне приходилось слышать недоуменные и даже подозрительно скептические вопросы: "Как могла эта женщина больше полувека оставаться директором Всесоюзной библиотеки иностранной литературы в Москве?.. Каким чудом пронесло ее сквозь все годы "чисток", "повышенной бдительности", идеологических истерик?.. Как могла она уцелеть, когда громили космополитов, обличали низкопоклонство перед иностранщиной и само понятие "иностранный" становилось обвинительным, ругательным?"

Однако даже немногие, но сердитые недоброжелатели Маргариты Ивановны не находили на эти вопросы таких ответов, которые причисляли бы ее к системе правящего террора, к номенклатуре доносчиков, проработчиков, карателей. Самые злоязычные говорили о ее чрезвычайной хитрости, мол, притворяется дурочкой, вечной провинциалкой, укрывается за спинами двух образцово-показательных заместителей — сверхбдительный Яков Иванович и Софья Владимировна Голубятко, член партии с 1903 г., добрейшая начетчица, верившая каждому слову любого постановления ЦК, — прикрывали свою директоршу от угроз сверху, а безотказные труженики — библиографы, консультанты, лекторы — создавали великолепный очаг культуры — несомненное достижение нашего социалистического строительства, очевидное для всего мира, так же как наши театры, картинные галереи, как хор Свешникова и ансамбль "Березка". Вот и Маргарите Рудомино позволяют безмятежно расцветать на ниве социалистической культуры. Один из примеров нашей многообразной "показухи".

Сердитые взгляды иногда острее видят, замечают иной раз и такое, что дружеский глаз не усмотрит. Внешние обстоятельства и впрямь подтверждали упреки в "показухе": Маргарита Ивановна была членом международных комитетов мира, обществ дружбы с зарубежными странами, числилась "выездной". В городах Запада она приходила прежде всего в библиотеки, договаривалась об обмене книгами, рассказывала о своей библиотеке. Она говорила только правду, и, конечно же, ее неподдельная влюбленность в свое дело, ее доверчивое упрямство и открытая целеустремленность — хочу, чтобы моя библиотека была богатой, обширной, лучшей из всех, — ее любознательность и любопытство привлекали к ней самых разных людей. И объективно она оказывалась живым доказательством успехов советской "экспортной" пропаганды, олицетворением идеала социалистического просветительства.

Все так и все же не так… Жизнь и дело Маргариты Ивановны были не только мифом, диковинной московской легендой, но и неподдельной реальностью, повседневно воспринимаемой тысячами ее читателей. Когда в июле 1941 г. начали бомбить Москву, я был среди тех читателей, которые приходили на ночные дежурства в библиотеку, вооружались рукавицами, ведрами с песком, клещами и лопатами, чтобы тушить зажигательные бомбы. Нам повезло: ближайшие попадания были в 100–200 метрах, и церквушка, начиненная книгами, уцелела.

После войны Маргарита Ивановна "отвоевала" новый дом, побольше, на улице Разина, там, где сейчас огромный куб гостиницы "Россия". Но в это время она уже была одержима новой мечтой: построить большое специально библиотечное здание, в котором соединялись бы и хранилища, и читальные залы, лектории и помещения для каталогов. И в этом ей помогали читатели разных общественных положений и разных возрастов. Всем, приходившим в библиотеку, иногородним и зарубежным гостям, правительственным и партийным, комсомольским и профсоюзным деятелям гостеприимная директорша обязательно показывала большую модель будущей библиотеки. Проект был разработан во всех подробностях: архитекторов и строителей Маргарита Ивановна убеждала так же неотвратимо, как и всех нас, в том, что они сами хотят построить эту замечательную, единственную в своем роде библиотеку, что они спят и видят, как бы поскорее воздвигнуть ее на берегу Яузы в таком месте, куда можно добраться трамваем и автобусом, и от метро недалеко…

Здание было построено. Маргарита Ивановна едва ли не каждый день приходила на строительство и уж, конечно, звонила прорабам, снабженцам, поставщикам стройматериалов и оборудования, приходила в министерства и управления, вымаливала, уговаривала, торопила сверхплановые, внеочередные поставки… Когда все уже было построено, подключено к энергосети и газопроводу, — внезапный удар: здание передают какому-то важному ведомству! В эти дни я впервые видел Маргариту Ивановну подавленной, горестной, страдающей. Отнимали ее любимое дитя. Она осунулась, побледнела, муж, сын и друзья боялись за нее, хотели уложить в больницу. Но не тут-то было. Она рвалась в ЦК, в Президиум Верховного Совета… Здание помогла отстоять тогдашний министр культуры Екатерина Фурцева. Она вступилась за Библиотеку, что удивительно, так как она терпеть не могла Маргариту Ивановну, вероятно, потому, что не понимала ее, не понимала ее бескорыстия, ее доверчивости, ее искренне самоотверженного служения одному делу без каких-либо расчетов на карьеру, на отличия или награды. Эта странная, непонятная женщина с инородческой фамилией была белой вороной и в министерстве, и в любом кругу высокой номенклатуры. Она не заискивала, не льстила, не произносила высокопарных похвал начальству, не соблюдала давно принятых норм чинопочитания, не умела восхищенно или покорно безмолствовать перед разглагольствующими сановниками, а запросто возражала, спорила — не ругалась, не хамила, даже не горячилась, а спокойно убеждала, уговаривала, как терпеливый педагог, как заботливая родственница. И это действовало. Даже насквозь просушенные чинодралы в министерствах, в ЦК, в МК уступали перед напором этой необычайной просительницы. Уступали, вероятно, еще и потому, что она не угрожала ничьей карьере, не претендовала ни на чье кресло и вообще ничего для себя не просила.

Да и на ее место охотников не было. За полвека не появился ни один претендент, т. е. член партии, владеющий иностранными языками, влюбленный в книги, готовый довольствоваться весьма скромным библиотечным окладом и утруждать себя очень хлопотливой и не слишком престижной работой.

Пожалуй, именно эти обстоятельства могут объяснить небывалое чудо — судьбу Маргариты Ивановны Рудомино.

Ведь едва появилась охотница на ее место — дочь Косыгина, — и после более чем скромного празднования 50-летнего юбилея библиотеки и ее директора, Маргариту Ивановну спровадили на пенсию; при этом сперва даже забыли, как положено было, наградить орденом, пока не напомнили все те же неуемные читатели.

Прошло много лет, и в июле 1990 г. впервые с тех пор я пришел в этот дом, который помнил еще моделью на столе Маргариты Ивановны, пришел на торжественное собрание в Библиотеку имени Маргариты Ивановны Рудомино, в день, когда открывали мемориальную доску у входных дверей.

Это было чудом. Но ведь и сама Маргарита Ивановна была чудом, и вся ее жизнь, единственная в своем роде, — необычайная судьба доброй и светлой души, пережившей злое и темное время.

Она была единственна, но не одинока. И сегодня, снова и снова думая о Маргарите Ивановне, о том, что она значила в моей, в нашей жизни, я вспоминаю и других людей, совершенно разных, даже несопоставимых по масштабам деятельности, дарований, известности, но родственно близких в том, как они влияли на мировосприятие и на судьбы моих близких и мою. Писательница и журналистка Фрида Вигдорова (1915–1965) была корреспондентом "Правды" и "Литературной газеты" в самые дурные годы, но она ни одной строкой не солгала, ни разу не поступилась совестью, ухитрялась пробиваться к заключенным в тюрьмы, в лагеря, добивалась пересмотра неправедных приговоров. Гениальный ученый и бесстрашный защитник прав человека Андрей Сахаров (1922–1989) тоже окончил советскую школу, советский вуз, и так же, как Маргарита Ивановна, как Фрида, верил, что мы строим социализм, создадим самое справедливое общество в истории человечества. Три совершенно разные личности, совершенно разные судьбы — три чуда, но в них олицетворено горестное, трагическое и, вопреки всему злу, плодотворное чудо России.

Вспоминая Маргариту Ивановну, Фриду, Андрея Дмитриевича, я верю — верю в чудеса, которые спасут Россию.

Т. В.Агафонова. Счастливая судьба[102]

Вчера, когда за окнами большого конференц-зала вставал по-летнему светлый московский вечер, Всесоюзной государственной библиотеке иностранной литературы была торжественно вручена награда — орден Трудового Красного Знамени.

Это были минуты, часы, когда каждый, наверное, из семисот ее сотрудников невольно сверял себя, свою суть, свое отношение к труду, жизни, людям с той долгой, нелегкой дорогой, которую прошла Библиотека. Тогда, полвека назад, не всеми сразу понятая и признанная, она пробивалась тропинкой упорного научного поиска, смело и честно отстаивая право на свое существование…

Многим вот о чем еще думалось, наверное, вчера в этом зале. Как удивительно переплелись судьбы людей и книг. Со всеми их радостями и горестями судьбы эти создали уникальную историю Библиотеки, завоевавшей всемирное признание. И, быть может, есть особая символика в том, что юбилей этот пришелся на Международный год книги, который отмечается во всем мире по инициативе нашей страны.

Есть много восхищенных отзывов о Библиотеке, написанных в разные годы Ричардом Олдингтоном, Вилли Бределем, Джеймсом Олдриджем, Эрскином Колдуэллом, Пабло Нерудой, Херлуфом Бидструпом… "Эта библиотека вызывает восхищение и преклонение. Мысль, столь всеобъемлюще распространенная, и есть культура, широко доступная для всех…" — это недавний отзыв Ж.Дюамеля, министра по делам культуры Франции.

А вот что писал еще в 1944 г. Жан Ришар Блок: "…Когда я расскажу во Франции, что я видел в СССР, поверят ли мне? Да, отныне поверят. Ибо был Сталинград, были несравненные подвиги Советской Армии… Чтобы ограничиться библиотекой, где я пишу эти строки, скажу, что я не знаю ничего равного ей во всем мире. Маргарита Ивановна сумела превратить ее в не имеющий себе равных культурный центр".

Маргарита Ивановна Рудомино — бессменный директор Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы. Но очень многие прогрессивные писатели и библиотекари мира знают ее не только как директора. Знают ее как друга, как помощника в делах Международной федерации библиотечных ассоциаций, вице-президентом которой она является многие годы.

Но вернусь к Библиотеке нашей. И, рассказывая вкратце ее историю, буду приводить штрихи из биографии Маргариты Ивановны, ибо они неотделимы от судьбы Библиотеки.

Начну, однако, с дня сегодняшнего. И постараюсь описать для тех, кто его не видел, новое здание Библиотеки, что стоит почти в центре Москвы. Строгое и монументальное, оно рождает вместе с тем ощущение какой-то жизнеутверждающей легкости. Видимо, из-за множества широких зеркальных окон, выходящих на обширную площадь между Ульяновской улицей и набережной древней Яузы. "Окнами в мир" называют их частотам, за окнами этими, на многокилометровых стеллажах библиотечных хранилищ тихо и мудро, прижавшись "плечами" друг к другу, живут книги — четыре с лишним миллиона на 132 иностранных языках. И кажется мне сейчас в тиши хранилищ, будто громкими голосами зовут книги нашу планету к той же дружбе, что между ними… Если бы всегда так сбывались мечты, как сбылись они у Маргариты Ивановны Рудомино…

1921 год. Москва. Кабинет одного из работников Наркомпроса… Убеждают двадцатилетнюю Рудомино:

— Поймите вы, странная девочка, нельзя сохранить часть, когда уничтожено целое. Неофилологический институт мы расформировали, а вместе с ним и вашу библиотеку…

Тогда "странная девочка" подходит к столу. Вынимает из витиеватой подставки стеклянную чернильницу и, держа ее в руках, доказывает, что вот, мол, "часть может существовать без целого". Однако это далеко не последний ее довод. Приехала из родного Саратова по вызову Наркомпроса. Будешь, сказали, заведовать библиотекой "богатств мировой культуры". И что же? Книг не оказалось. Ладно. Съездила и привезла книги, оставшиеся после покойной мамы, преподавательницы иностранных языков…

Рудомино решительно поставила на стол чернильницу и категорически потребовала, чтобы библиотеку возродили и узаконили, ибо читатели требуют…

— Какие читатели, девушка? Барыни-салопницы, которым подавай французские романы? Нам сейчас не до романов, хлеба не хватает…

Победа осталась на стороне Рудомино. Она возвращалась бегом в "помещение" библиотеки. Полуразрушенная квартира на пятом этаже… Окна без стекол. Вечерами от холода замерзают чернила. Директор и сотрудник библиотеки — в одном лице. И хлеба, кстати, не хватает даже на завтрак..

Вскоре выменяла печку-времянку на свою единственную подушку. Можно было бы книги под голову… Но посчитала это кощунством.

С одного шкафа маминых книг, привезенных Рудомино из Саратова в Москву, начиналась Всесоюзная государственная библиотека иностранной литературы.

И стала такой, как написал о ней недавно в своем отзыве Константин Симонов: "Может, никогда еще я не испытывал такого острого чувства зависти к людям, знающим не только свой родной язык, как сегодня, обходя этот прекрасный дом. То дело, которое в нем делается, имеет самое непосредственное отношение к будущему человечеству, и об этом нельзя не думать".

О том же думается мне сейчас, когда целый день хожу как зачарованная по бесконечным, кажется, залам ее и отделам. Без добрых советчиков потерялась бы сразу, ибо, увы, отношусь к тому поколению предвоенных лет, которое не может похвастаться знанием иностранных языков.

Но вот ведь хитрость! Обида и злость на себя за недостаточную образованность начинают мгновенно и беспощадно сверлить твой мозг уже с первых шагов по Библиотеке. Как будто каким-то хитрейшим "гипнозом" обладают здесь все сотрудники. Но нет, причем здесь "гипноз"…

Очень скоро начинаешь понимать, что просто все они талантливые, многогранные ученые и, кроме того, проницательные воспитатели. Ими, их умами продуман до мельчайших деталей какой-то безукоризненно логичный и ясный уклад всей жизни Библиотеки. Продумано все, начиная от веточки цветка… Но главное в том ощущении, которое невольно вселяется в тебя здесь сразу… Быть может, оно субъективно?

Что греха таить, многие из нас любят потолковать о собственной эрудиции. Это, если хотите, своеобразная успокоительная "болезнь" нынешнего века. Так вот. Самому почувствовать здесь надо, с каким безграничным тактом, совершенно неуязвительно для тебя самого мудрые "врачи" этой библиотеки уже во второй, четвертый приход твой сюда облегчают "болезнь". И ты сам неожиданно выписываешь себе "рецепт". А в нем "лекарство" горькое: оказывается, твоя эрудиция лишь топчется неумело у первой ступеньки всех книжных богатств библиотеки этой. И оживает в тебе какая-то внутренняя прекрасная тревога, даже "паника" порою… И начинает казаться, что полжизни уже прожито зря, что просто немедленно надо догонять или хотя бы приблизиться к тому, что истинно называется эрудицией.

Вот, наверное, почему эту удивительную библиотеку уже сегодня называют библиотекой будущего, а стиль ее научно-исследовательской и методической работы предлагается как высочайший образец для многих библиотек нашей страны, имеющих фонды иностранной литературы.

"Секретов" здесь уйма, но выделю лишь один. Самый сложный, пожалуй, моральный аспект, имеющий прямое отношение к читателю.

С первого же прихода новичка в Библиотеку сотрудники ее предлагают читателю содружество в работе. Мудро, тактично вселяют они в него надежду на возможность хоть краткого постижения богатств мировой культуры. Для молодого читателя это является каким-то стимулом и авансом на будущее. Человек выходит из Библиотеки с хорошей тревогой, но и окрыленный. Главное, что проверено: с каждым разом возвращается он сюда все с большей охотой. И обязательно начинает стремиться к глубокому познанию иностранного языка, понимая, что иначе "не оживут" книги.

…Когда-то, в 20-е гг., Маргарита Ивановна Рудомино вместе со своими немногочисленными сотрудниками завоевывала "своего читателя" по-другому. С граммофоном и пластинками по изучению иностранных языков библиотекари выезжали в Парк культуры и отдыха, на заводы и фабрики. Интерес к изучению иностранных языков оказался столь велик, что порою засиживались с учениками до поздней ночи… Шли дни, месяцы… И, наконец, приходила заслуженная радость. На пороге Библиотеки появлялся застенчивый ученик и просил записать его читателем.

Нынешним же читателям просто грешно не познать иностранные языки, ибо в двух прекрасно оборудованных залах аудивизуальных средств изучить языки можно в совершенстве. Здесь помогают телевизоры и магнитофоны, фонотека звукозаписей, диафильмов, диапозитивов на 40 иностранных языках.

…И снова уводит меня в дальние годы рассказ Маргариты Ивановны Рудомино…

— Помню, как пыталась я добыть для библиотеки хоть несколько иностранных газет и журналов. Не удалось, хоть исходила десятки учреждений. Тогда решилась на отчаянный, казалось, поступок. Вы не находите, что я вообще человек несколько отчаянный? Так вот. Отправилась я прямо в квартиру Клары Цеткин. Она жила тогда в Москве…

Клара Цеткин приняла "отчаянную" с большим интересом. Выслушав "речь директора Рудомино", произнесенную на безукоризненном немецком языке, Цеткин широко развела руки и прикрыла ладонями две высокие пачки иностранной периодики, что аккуратно были разложены по двум сторонам кресла…

А Цеткин уже говорила быстро и по-деловому:

— Теперь, детонька, вы будете приходить ко мне регулярно. Не стесняйтесь, если застанете прикорнувшей в кресле, ведь мне — семьдесят пять… Знайте, что левая стопка периодики всегда ваша. Смело забирайте. Правую же стопку никогда не трогайте. Правая значит, что я еще не успела просмотреть новые газеты и журналы. А для меня в них бьется пульс людей разных стран. У них я черпаю молодость…

Окончив рассказ, Маргарита Ивановна Рудомино на миг примолкла в кресле, опустив седую голову. Потом встала и протянула на прощание сильную ладонь. Светло-голубые глаза взглянули на меня весело, метко и чуть отчаянно. Невозможно поверить, что ей семьдесят второй. И мне почему-то сразу захотелось пообещать Маргарите Ивановне, что я, хоть и поздновато, наверное, выучу-таки в совершенстве иностранный язык.

В.А.Артисевич Яркая личность[103]

Во все века развития цивилизации благородному труду библиотекаря посвящали свою жизнь, талант, ум и сердце многие выдающиеся люди.

Неизгладимый след в библиотечной профессии, в становлении библиотечного дела в нашей стране и в деятельности ИФЛА оставила такая яркая личность, как М.И.Рудомино.

Мне довелось познакомиться с ней в 1930-е гг. в Наркомпросе, где она по совместительству была ученым специалистом и заведующей отделом научных библиотек. Я часто приезжала в Наркомпрос по делам Фундаментальной библиотеки Саратовского университета, будучи ее директором, и могу сказать, что в продолжении 60 лет установилась и крепла между нами и профессиональная, и личная дружба. У нас было много общего в стремлении вложить все силы в развитие возглавляемых нами библиотек и укрепление общественной роли библиотек в стране. У нас, как правило, были общие взгляды на назначение научных библиотек, на методы и формы их работы, на необходимость систематического повышения квалификации библиотечных кадров, на научно-издательскую и просветительскую работу библиотек. Первое, что обращало на себя внимание при знакомстве с Маргаритой Ивановной Рудомино, было ее всегда улыбающееся, доброжелательное лицо, свойственные ей приветливость, уважение к чужому мнению, общительность, контактность, стремление к сотрудничеству, постоянная готовность оказать помощь тому, кто в ней нуждается.

Общение с ней обогащало, было содержательным и интересным. Она всегда была увлечена и воодушевлена какой-нибудь новой важной идеей, делом, предложением, новой книгой, музыкой, спектаклем, произведением художника, знакомством с интересными людьми. У нее был живой ум, организаторский талант, государственный подход к решению проблем и необычайная энергия. Ее интересы были шире проблем библиотеки, которую она возглавляла, и распространялись на библиотечное дело в стране и в мире. Поэтому она участвовала во многих библиотечных общественных организациях, конференциях, съездах.

В ноябре 1937 г. мне довелось вместе с М.И.Рудомино в течение месяца обучаться в Москве на организованных Наркомпросом РСФСР курсах директоров научных библиотек. Лекции для нас читали первые советские библиотековеды — преподаватели Московского библиотечного института Ю.В.Григорьев, Л.В.Трофимов, К.Р.Симонов, В.А.Штейн, Е.И.Шамурин и другие. Это было очень интересное время, когда из первых уст мы узнавали то, над чем работали наши лекторы; были споры, обсуждались опыт и перспективы развития библиотечного дела в стране. М.И.Рудомино хорошо знала немецкий, французский, английский языки, знакомилась с библиотековедческой иностранной литературой и делилась прочитанным с коллегами по курсам.

Объединяла нас с М.И.Рудомино и многолетняя дружба с выдающимся советским библиотековедом Любовью Борисовной Хавкиной, в то время находившейся уже в преклонном возрасте. Маргарита Ивановна немало сделала для того, чтобы облегчить ее быт, жизнь и творческий труд на дому, и в этом ее большая человеческая заслуга. Именно в 30-40-е гг. Л.Б.Хавкина работала над монографией "Сводные каталоги" и над "Словарем библиотечных терминов по библиотековедению, библиографии и смежным вопросам".

Сама М.И.Рудомино широко разнообразила виды просветительской работы библиотеки с иностранной литературой. С 30-х гг. она проводила встречи читателей своей библиотеки с иностранными общественными деятелями, писателями, поэтами, художниками, учеными. Многочисленные выставки книг и эти встречи всегда были большими событиями в жизни столицы.

Высоко оценивалась общественная деятельность М.И.Рудомино. С 1932 по 1940 г. она была членом Центрального бюро секции научных работников ЦК Союза просвещения, в 1934–1939 гг. — депутатом Свердловского райсовета Москвы. В начале войны, в октябре 1941 г. М.И.Рудомино с семьей была эвакуирована в Саратов и по приезде приступила по моему приглашению к организации кружков по изучению иностранных языков. Благодаря тому что в то время я исполняла обязанности ректора Саратовского университета, при всех трудностях с жильем удалось разместить М.И.Рудомино со всей семьей в небольшой комнате университетского общежития и устроить на работу в библиотеку университета. Несмотря на бытовые трудности она всегда была жизнерадостной, оптимистичной и деятельной.

В 1942 г. она вернулась в Москву и тут же приступила к своим обязанностям в Библиотеке. После окончания войны мы решили заняться обобщением своего опыта библиотечной работы и подготовить диссертации, сдали экзамены кандидатского минимума в Московском библиотечном институте, но вместо диссертации нам обеим пришлось заняться вплотную строительством зданий для возглавляемых нами библиотек. А это отнимало массу времени. Я занималась строительством с 1949 по 1958 г., а Маргарита Ивановна — с 1960 по 1967 г. Оба здания теперь украшают города, в которых построены, и дают возможность миллионам людей заниматься в прекрасных помещениях, вспоминая добрым словом библиотекарей-строителей, которыми мы стали по воле судьбы. Неслучайно в день открытия нового здания ВГБИЛ в 1967 г., когда в зал вошла М.И.Рудомино, все присутствующие встали, приветствуя ее аплодисментами, выражающими дань глубокого уважения к ней.

В своей статье о М.И.Рудомино[104] я привожу много отрывков из писем выдающихся людей нашей и других стран, в которых воздается великая благодарность М.И.Рудомино за ее плодотворную незаурядную деятельность, за ее великое служение читателям, просвещению, культуре, науке.

В письме от 12 ноября 1957 г. СЯ.Маршак обратился к М.И.Рудомино с такими словами: "Библиотека выросла у меня на глазах, и я с восхищением слежу за ее ростом и расцветом. Это не учреждение, а идейное дело, и живая душа этого дела — Вы, Маргарита Ивановна. Ваши сотрудники — не служащие, а деятели культуры в истинном и большом значении этого слова".

Директор Королевской библиотеки в Брюсселе Герман Либарс, говоря о ВГБИЛ, отмечал, что "подобной библиотеки нет в мире", а Маргарита Ивановна является "замечательным послом нашей общей профессии".

Указом Президиума Верховного Совета РСФСР М.И.Рудомино в 1968 г. было присвоено почетное звание "Заслуженный работник культуры РСФСР", а в 1970 г. она была награждена орденом Трудового Красного Знамени.

2 июня 1972 г. Всесоюзной государственной библиотеке иностранной литературы была торжественно вручена награда — орден Трудового Красного Знамени. Так было отмечено 50-летие со дня создания Библиотеки, которой полвека бессменно руководила Маргарита Ивановна Рудомино, и так счастливо переплелись судьбы книг, библиотеки, человека и читателей, посетителей и гостей ВГБИЛ.

На 39-й Сессии Совета ИФЛА в Гренобле в 1973 г. Исполнительное Бюро Федерации, признавая большие заслуги М.И.Рудомино, решило присвоить ей звание почетного вице-президента.

И, наконец, Маргарита Ивановна Рудомино как человек.

О роли книг и библиотеки в ее жизни рассказано в интервью[105], опубликованном незадолго до ее кончины, за месяц до славного юбилея — 90-летия со дня рождения.

М.И.Рудомино действительно человек счастливой судьбы, которую создавала сама, своим умом, сердцем, руками, всей своей самоотверженной жизнью, отданной книгам, людям, семье.

М.И.Рудомино с семьей были постоянными слушателями концертов лучших отечественных исполнителей. Дома у них всегда звучали записи с исполнением любимых произведений, особенно Моцарта, Шуберта, Баха, Бетховена, Шопена, Чайковского. Пластинки собирались в течение всей жизни и радуют ныне ее детей и внуков.

М.И.Рудомино обладала удивительной трудоспособностью, организованностью, успевала блестяще руководить Библиотекой, вести научную работу' результатом которой являются более 100 публикаций, всегда заниматься общественной работой и лично управлять своим семейным кораблем.

Нельзя не отметить ее замечательную статью о бывшем директоре Национальной библиотеки в Париже, почетном вице-президенте ИФЛА, ныне покойном Жюльене Кэне как об организаторе библиотечного дела во Франции, общественном и библиотечном деятеле международного масштаба и как о прекрасном человеке. На подаренной М.И.Рудомино книге Жюльен Кэн написал: "Моей дорогой коллеге Маргарите Ивановне Рудомино, дружба с которой имеет для меня большую ценность, которая нам подает пример своей прекрасной Библиотекой иностранной литературы, превращенной ею в великолепный центр культуры, и которая направляет все свои усилия на международное сотрудничество в области библиотековедения".

В очерке И.Видера по истории ИФЛА говорится: "Во время пребывания М.Рудомино на посту вице-президента она внесла большой вклад в равновесие профессиональных и личных контактов между советским библиотечным миром и библиотечным миром Запада. Она также сумела создать благотворную атмосферу для взаимного понимания. Удалось ей все это сделать благодаря ее дипломатии, человеческой доброжелательности".

Уйдя на пенсию в 1973 г., М.И.Рудомино не прекращает свою научную деятельность и публикует ряд статей по истории ВГБИЛ, о книгах — даре испанского народа ВГБИЛ, о жене Ромена Роллана, о своей жизни и роли книг в ней и т. д.

Я всегда поражалась ее собранности, умению планировать работу не только на день, но на значительное время вперед, она всегда знала, что, где и когда ей надо сделать. Она не раз добивалась в высших инстанциях, в правительственных органах, казалось бы, совершенно невозможного. Надо сказать, что начальство ее не баловало вниманием к нуждам Библиотеки, а тем более к ее личным условиям жизни и работы. Зарплата и материальные условия были таковы, что нужно было постоянно во многом себе отказывать, кроме концертов, которые украшали всегда ее духовный мир. При этом ее положение обязывало выглядеть хорошо, быть к лицу одетой. Она с этим справлялась великолепно. Всегда модно, элегантно, со вкусом, изящно одетая, умеющая носить одежду, с доброй улыбкой, она привлекала к себе внимание всех, кому довелось с ней общаться. А чего это стоило, знали только она и семья.

Она много раз бывала в служебных и общественных поездках за границей. Ее круг друзей и в нашей стране и за рубежом огромен. Ей всегда было что рассказать и так интересно, что беседа с ней всегда привлекала людей. После каждой поездки в другие страны она рассказывала сотрудникам о виденном и многое использовала в работе Библиотеки, и, конечно, это постоянно обогащало ее эрудицию и личность.

М.И.Рудомино обладала замечательным качеством никогда не говорить дурно о других и была верным другом тех, кто был ей близок по духу. Могу сказать, что я так привыкла к общению и дружбе с ней, что до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что ее уже нет, но часто поступаю так, как поступила бы она, и дорожу воспоминаниями о ней, о дружбе, которую мы хранили всю нашу жизнь. Она вполне заслужила быть включенной в книжную серию "Жизнь замечательных людей". Таких людей в библиотечной профессии можно насчитать всего лишь несколько, и они должны служить примером для многих поколений верных служителей культуры — библиотекарей.

Ж.-П.Клавель. Прощайте, Маргарита Ивановна[106]

Наша первая встреча состоялась, по всей вероятности, в Риме в 1964 г., когда проходила ежегодная конференция ИФЛА, достопримечательностью которой явилось участие — впервые! — представительной советской делегации.

С тех пор мы встречались каждый год, и между нами установились профессиональные и дружеские отношения. В ее улыбке было что-то располагающее, материнское, а от всего ее облика исходила человечность, сочетавшая в себе доброту, жизненный опыт и твердость.

В 1968 г. ее присутствие на Сессии ИФЛА было очень заметным в силу известных обстоятельств. Она сохраняла спокойствие перед нападками и агрессивностью студентов Франкфурта, и ей удалось проявить волю профессионального библиотекаря и преодолеть страх, что эти настроения могут проникнуть даже в ряды участников конференции и вызвать раскол.

А в 1970 г. нам представилась возможность более тесного сотрудничества. В этом году ежегодная конференция ИФЛА должна была состояться в Москве. И в этом же году отмечалось 100-летие со дня рождения В.И.Ленина. Исполнительное бюро ИФЛА приняло решение посвятить этому юбилею одно пленарное заседание. Официальные делегаты от тех стран, в которых жил Ленин и библиотеки которых посещал, должны были выступить с краткими сообщениями и рассказать о том, что им известно по этому вопросу. Мне было предложено написать доклад "Ленин и швейцарские библиотеки". Это была интересная и благодарная тема, так как Ленин многократно с похвалой отзывался о качестве обслуживания в швейцарских библиотеках и внимательном отношении к рядовому читателю.

Поручив одному из сотрудников моей библиотеки, в то время убежденному марксисту, найти для меня работы Ленина, в которых он выражал свое мнение по этому вопросу, я получил от него целую пачку выдержек из произведений и писем Ленина.

В начале лета 1970 г. текст моего сообщения был направлен госпоже Рудомино, которая как вице-президент ИФЛА отвечала за координацию деятельности по подготовке конференции. 11 августа, то есть за три недели до открытия конференции, я получил от нее письмо, подтверждающее получение моего материала. В письме было два замечания, и мне предлагалось сделать необходимые изменения. Первое замечание касалось названия на немецком языке одной библиотеки в Цюрихе, в которой часто бывал Ленин.

Второе замечание относилось к высказыванию Ленина, датирующемуся 1913 г.: Ленин критиковал полицейский режим России и обличал цензуру, существующую в империи. Эта цитата не имела прямого отношения к Швейцарии, но ясно раскрывала мысль Ленина, который особенно ценил в Швейцарии демократические свободы, в частности те, которые давали ему возможность регулярно пользоваться публичными библиотеками.

Госпожа Рудомино от имени О.С.Чубарьяна, тогдашнего директора Государственной библиотеки СССР им. В.И.Ленина, писала мне следующее: "Слова В.И.Ленина, приведенные на с. 3 Вашего доклада, относятся к реакционному царскому режиму. Его высказывание, очень конкретное, заменено в Вашем тексте обобщенным выводом, лишенным конкретности, который может вызвать спор. Мы не против дискуссии, но в данном случае она едва ли будет полезной, так как приведет к широкому толкованию совершенно конкретного высказывания Ленина, относящегося к определенной стране и к определенному периоду времени".

Этим, по сути, было выражено требование исключить из моего текста призыв к библиотекарям противостоять любой политической цензуре в библиотеках, которые должны оставаться своего рода островком свободы для человеческого духа. Мне лично мой вывод был слишком дорог, чтобы им пожертвовать, а в те годы в мире было столько стран, испытывавших гнет политической цензуры, что я твердо решил высказать свои убеждения.

Цитата действительно относилась к России, что могло скорее задеть национальные чувства, чем идеи марксизма, в то время как та же цитата была бы принята без возражений, если бы она относилась к Германии времен империи или нацизма.

Я так и ответил, подчеркнув, что речь идет о царской России. Мой ответ, должно быть, не доставил удовольствия госпоже Рудомино, так как она могла иметь неприятности со стороны советских органов власти. Но она никогда со мной об этом не говорила.

Перед началом заседания участникам были розданы тексты выступлений на языке оригинала и в переводе на английский, немецкий и французский языки, но перевода на русский язык не было. И только синхронным переводчикам был дан вариант на русском языке, которого они и должны были придерживаться.

На заседании, которое состоялось 4 сентября 1970 г., я прочитал свой текст полностью перед собравшимися библиотекарями. Однако вместо написанного мною текста аудитория слушала вариант, точного содержания которого я не уловил, так как я говорил и не мог слышать перевод. Я только знал от немецкого библиотекаря, понимавшего русский, что перевод не соответствует письменному тексту.

Госпожа Рудомино могла бы сердиться на меня, потому что по моей вине тексты других выступлений, которые она, согласно ее письму от 11 августа, поручила перевести на русский язык, не были предоставлены участникам, а ведь это было нарушением установленного порядка, принятого в ИФЛА. Но она не сердилась на меня.

В тот же день участники конференции посетили монастырь в Загорске. После поездки госпожа Рудомино пригласила меня и трех членов Исполнительного совета ИФЛА — Германа Либарса, Форстера Морхардта и Иоахима Видера — на ужин. Из советских участников присутствовали Анна Николаевна Ефимова (на ужине она произнесла тост "за женщину с большим сердцем") и Владимир Виноградов, с которым я имел удовольствие встретиться позднее в Риме, а также несколько русских переводчиков.

На ужине создалась очень теплая атмосфера, и госпожа Рудомино убедила меня в своем уважении и дружеском расположении, а те неприятности, которые я мог причинить ей своей неуступчивостью, она оставила в стороне. И все наши контакты, установившиеся с тех пор, и наша переписка, длившаяся до 1989 г., доказали мне, что у Маргариты Ивановны Рудомино было золотое сердце и что не было в ее душе места для мелочности и злопамятства.

В январе 1974 г. она написала мне, что собирается праздновать свою золотую свадьбу, и очень сожалела, что я не смогу принять участие в торжестве. Попутно она сообщила мне, что оставила свой пост, чтобы посвятить себя научной работе.

В следующем году я послал ей оригинальное издание стихов Пушкина, поступившее в нашу библиотеку в нескольких экземплярах. Она поблагодарила меня и сообщила, что только что посетила места под Псковом, где жил Пушкин, и что она очень счастлива, что у нее теперь есть время путешествовать вместе с мужем, так как они оба на пенсии. Она написала также, что приступила к большой работе — "пишет свои воспоминания" и особенно обо всем, что касается библиотеки, которую она создала и возглавляла более 50 лет. Но могла ли она говорить о себе и не говорить о библиотеке, которая и была ее жизнью?

Неоднократно она приглашала меня приехать в Москву, чтобы повидаться, особенно после того, как она познакомилась с моей женой на 50-летии ИФЛА в Брюсселе в 1977 г., и с той первой встречи она питала к ней самые теплые чувства. В 1982 г., после смерти мужа, она углубилась в работу над историей библиотеки, 60-летие которой должно было вскоре отмечаться.

"Я всегда пишу Вам с огромным удовольствием", — призналась она мне в своем письме по случаю Нового — 1984 — года. Ей очень хотелось посетить новую библиотеку в Лозанне, но это не удалось осуществить, равно как и мне не удалось приехать в Москву, чтобы увидеться с нею. В 1986 г. она прислала мне свою статью о жене Ромена Роллана, которую она хорошо знала, и я убедился, что она так же деятельна, несмотря на свой преклонный возраст, и так же превосходно владеет французским языком, который она особенно любила.

По мере выхода в свет я посылал ей очередные тома переписки императора Александра I с его воспитателем, а впоследствии другом Фредериком Сезаром Лагарпом. Оригиналы переписки хранятся в фонде нашей библиотеки, и эти исторические документы ее чрезвычайно интересовали.

В 1987 г., зная, что я принимал участие в исследовании, связанном со строительством новой библиотеки в Александрии, она спрашивала меня, действительно ли Каллимах написал поэму о библиотеках, проявляя, как всегда, живой интерес ко всему, что относится к данной области. Ей также любопытно было узнать, что я думаю о Египте, поскольку ей не довелось там побывать, тогда как страны Европы, а также Америку и Канаду она посетила.

Ее последнее письмо датируется началом 1990 г. В нем она рассказывала мне о своей работе, о том, что она читает, особенно о современных произведениях, и о своих постоянных тревогах за "свою" библиотеку.

С глубокой печалью узнал я о ее смерти в апреле 1990 г. Я знаю, с какой симпатией относилась она ко мне и к моей жене. Она всегда близко к сердцу принимала наши новости и поддерживала узы дружбы вопреки расстоянию и течению времени. Какая верность! Мы держали друг друга в курсе нашей профессиональной деятельности, но главным в нашей переписке всегда было выражение глубокого уважения и искренней дружбы.

Госпожа Рудомино была воистину выдающейся Женщиной.

Прощайте, Маргарита Ивановна, я обнимаю Вас.

Н.И.Тюлина. Почти полвека назад[107]

Удивительная женщина удивительной судьбы. Редкостная, вызывающая изумленное восхищение энергия и целеустремленность, по-юношески активное восприятие жизни, полное неприятие возраста — этому ли не удивляться в наше время, исполненное скептицизма и усталости. "Линейное", "одномерное" течение трудовой жизни — все время в одном и том же месте, и редчайший подарок судьбы — возможность максимального профессионального самовыражения в создании уникального — и по своему содержанию и по "оболочке" — великолепного здания библиотеки. Это ли не удивительно в наше время, отмеченное, среди прочих катаклизмов, гибелью в катастрофах и медленным умиранием библиотек. Трагичный, несправедливый эпилог трудовой жизни и посмертное торжество справедливости — верность нового поколения ее светлой памяти, достойная дань ее подвижническому труду, что, может быть, самое удивительное для нашей жестокой эпохи.

Давным-давно, почти полвека назад, я в качестве стажера попала впервые в Библиотеку иностранной литературы. Маргариты Ивановны тогда не было в Москве, но она была среди нас ежедневно и ежечасно, все, что делалось в библиотеке, было освещено ее волей, ее вкусом, направлено ее рукой: "Маргарита Ивановна сказала… Маргарита Ивановна решила… Маргарита Ивановна любит…" Она была настолько неотделима от своего коллектива, несмотря на длительную территориальную разобщенность, что, когда несколько лет спустя я познакомилась с Маргаритой Ивановной лично, оказалось, что мы давно и хорошо знаем друг друга, — ведь и ей в то время был известен каждый мой шаг и вздох, поскольку ее библиотека приняла меня, хоть и на время, в свою дружную семью.

Я говорю "семья" неслучайно, потому что во времена Маргариты Ивановны те, кто работал рядом с ней и под ее руководством, воспринимались именно не как "трудовой коллектив", а как единая семья.

У Маргариты Ивановны вообще был врожденный дар "неформальных связей". Он особенно ярко проявлялся в ее работе в ИФЛА. Ведь Маргарита Ивановна была единственным советским представителем в ИФЛА, действовавшим в этой организации, как живой человек, а не как ходячая схема "зарубежных связей" "хомо советикус", какими были мы все, остальные. У нее, единственной среди нас, были не просто "личные контакты", а человеческая дружба со многими иностранными коллегами из ИФЛА. Открытость, смелость, с которой шла она на эту дружбу, стоили всех наших докладов, сообщений и иных официальных деяний вместе взятых, потому что давали основание надеяться, что и за всеми остальными нами — "человеками-схемами" — таится живая душа, а следовательно, с нами можно иметь дело. Скажем честно: период вице-президентства Маргариты Ивановны в ИФЛА — это период расцвета нашей международной библиотечной активности несмотря и даже наперекор всем взлетам и падениям в общей международной обстановке. И этому ли не удивляться!

…Я иду во Всесоюзную государственную библиотеку иностранной литературы, библиотеку, носящую имя Маргариты Ивановны Рудомино, с неизменным чувством гордости за то, что ее жизнь увековечена в этом лучшем из возможных памятников, с глубочайшей благодарностью тем, кто позаботился об этом, с радостью за время, позволившее этому осуществиться.

М. В. Урнов. В Столешниках[108]

Маргариту Ивановну Рудомино я впервые увидел в 1935 г. Я увидел ее в церкви Космы и Дамиана, что в Столешниках, в здании этой церкви, но уже в ином храме — храме культуры под названием Государственная центральная библиотека иностранной литературы. Она появилась из своего кабинета, находившегося возле алтаря. Я увидел молодую стройную женщину. Ее прическа и ладно облегавший фигуру свитер были ей к лицу, шли к облику самостоятельной, энергичной и вдохновенной женщины, настоятельницы храма культуры.

В Библиотеку я был переведен из Научно-исследовательского критико-библиографического института в связи с его ликвидацией. Мое согласие перейти в Библиотеку было обусловлено жизненной необходимостью не прерывать трудовой стаж, а также желанием удалиться в "тихий приют", поближе к "волшебной двери" (образ-символ Артура Конан Дойля), в мир зарубежной культуры, прежде всего и главным образом — в мир английской литературы, которую я избрал предметом своего изучения.

У кабинета Маргариты Ивановны находился секретарь — милая, приветливая, деловая и заботливая женщина. Много лет спустя я узнал, что эта женщина, Татьяна Александровна Ершова, прекрасно говорившая по-французски и отлично печатавшая на машинке, была праправнучкой великого князя Константина Николаевича Романова. Мы прошли мимо нее в директорский кабинет, и вскоре в нем появился заведующий научно-библиографическим отделом Библиотеки Николай Иванович Пожарский. Этот человек заслуживает отдельных воспоминаний.

Николай Иванович Пожарский был настоящим профессионалом, как и полагается быть истинному интеллигенту. Как я вскоре убедился, это был библиограф с большой буквы. Он не походил ни на одного из тех библиографов, которых я встречал в Научно-исследовательском критико-библиографическом институте. В Николае Ивановиче витал чистый дух Библиотеки. Это был эрудит-профессионал, готовый в любую минуту радушно встретить пришедшего за библиографической или литературной справкой, обстоятельно и вразумительно ответить на разного характера специальные вопросы, помочь и поддержать, особенно юношу или молодого человека, устремленных к знанию. Для меня это было новое впечатление. Мне часто казалось, что Николай Иванович — сам живая передвижная библиотека, "волшебная дверь" в которую открыта для каждого желающего протянуть ищущую руку к справочнику, энциклопедии, словарю, картотеке.

Николай Иванович встретил меня с такой улыбкой радушия, что я до сих пор, когда его давным-давно нет, помню его отеческую приветливость и продолжаю испытывать к его памяти чувство глубокого уважения и признательности. После знакомства, короткой беседы, добрых пожеланий Маргариты Ивановны Николай Иванович повел меня по крутой лестнице наверх, где когда-то помещался клирос и пели певчие, а теперь разместился научно-библиографический отдел Библиотеки. За столиками сидели несколько молодых женщин, я был им представлен, они встретили меня приветливо.

Здесь, на библиографических хорах, и внизу, в читальном зале, я видел посетителей разного возраста, разных призваний и запросов. Приходили школьники и студенты, аспиранты и профессора, просто любители литературы, в их числе уцелевшие отпрыски старой культуры, "нафталинные барыни", как их презрительно обзывали начисто отрешившиеся от старого мира. Приходили молодые люди, скромные, тихие, и напористые, мобильные, и молодые люди иного толка: сосредоточенные, целеустремленные, жаждавшие знаний, достижения поставленных целей и профессионального успеха. Эти молодые люди общались между собой, обсуждали литературные новинки, сенсации и проблемы текущей литературной жизни, вопросы литературной теории. Из их числа, из тех, кто уцелел в 30-е и 40-е гг., со временем выросли знатоки-профессионалы, имена их стали известны и уважаемы. Назову, к примеру, два имени — Борис Леонтьевич Сучков и Александр Иванович Пузиков.

Борис Сучков многое пережил, достаточно вспомнить, что его официально числили в преступной категории немецких шпионов и организаторов покушения на Сталина, он был приговорен к высшей мере наказания (к счастью, в те короткие годы в конце 40-х-начале 50-х гг., когда не было смертной казни), уцелел, выжил и за свою режимом укороченную жизнь плодотворно проявил себя как историк литературы, литературовед и критик, журналист, издатель, организатор науки, был назначен директором Института мировой литературы Академии наук СССР, избран ее членом-корреспондентом.

Александр Иванович Пузиков стал видным специалистом по французской литературе, тридцать лет бессменно работал главным редактором самого масштабного и авторитетного всесоюзного издательства, выпускающего классиков мировой литературы, — ныне оно называется Издательство художественной литературы.

Важным моментом в духовном и профессиональном становлении и Сучкова, и Пузикова, и многих других видных деятелей нашей культуры явилась "Иностранка", Библиотека иностранной литературы, которую создала и которой руководила Маргарита Ивановна Рудомино.

Частыми посетителями "Иностранки" были уже заявившие о себе молодые ученые-литераторы — Анна Елистратова, Александр Аникст, Абель Старцев…

Когда при перерегистрации в 1989 г. одного из них спросили, давно ли он числится читателем Библиотеки, тот ответил: "С тех самых пор, как увидел ее первого директора, — молодую и очень красивую Маргариту Ивановну Рудомино".

Справедливо говорила Маргарита Ивановна: "Церковь в Столешниковом переулке — целая эпоха в жизни Библиотеки".

В Библиотеку в Столешниках к Рудомино приходили наши широко известные деятели культуры. Помню, как появился в зале Библиотеки и обратил на себя мое внимание Михаил Левидов. Он начал печататься еще в 1914 г., сотрудничал в изданиях М.Горького — в "Летописи" и "Новой жизни", в 1918 г. заведовал Бюро печати Народного комиссариата иностранных дел, затем был корреспондентом РОСТА в Ревеле, Лондоне и Гааге, писал очерки, статьи, затем стал писать пьесы — "Заговор равных", "Аэроплан над городом", "Азорские острова"…

Случилось так, что впоследствии Михаил Левидов редактировал мои переводы из О’Генри, и я с признательностью вспоминаю об этой совместной работе. Он был требовательным, но доброжелательным редактором, мог, ненавязчиво, предложить вариант перевода сложной игры слов или необычного сравнения и уподобления (О’Генри любил всякого рода словесные и речевые игры), без раздражения указать на ошибку и тут же одобрить и вдохновить. Эти переводы издаются до сих пор.

В Михаиле Левидове жил дух несогласия и непокорства, и этого ему не прощали. Накануне Отечественной он был арестован и в 1942 г. расстрелян.

В Библиотеке работали кружки иностранных языков и было создано Бюро переводчиков. Деятельное участие в нем принимал Иван Кашкин, теоретик и практик художественного перевода, создатель целой переводческой школы. Он читал специальный курс художественного перевода на английском факультете Московского института новых языков, созданного по инициативе Библиотеки. Я окончил этот институт, руководил моей дипломной работой Иван Кашкин.

Публичные выступления видных деятелей культуры, собиравшие обширную, по преимуществу молодежную аудиторию, были составной частью просветительской жизни "Иностранки". Помню темпераментные, страстные выступления Михаила Михайловича Морозова и Корнея Ивановича Чуковского.

Библиотека регулярно устраивала разного рода выставки, посвященные знаменательным литературным датам и великим именам.

По понятной причине мне отчетливо запомнилась книжно-иллюстративная выставка, посвященная Сервантесу. Маргарита Ивановна пригласила меня в свой кабинет, сказала, что посмотреть эту выставку приезжает Надежда Константиновна Крупская в сопровождении Михаила Кольцова и поручила мне провести их по выставке и дать необходимые пояснения.

Именно Надежда Константиновна Крупская, насколько мне было известно, поверила в идеи и замыслы Маргариты Ивановны Рудомино, в ее планы развития Библиотеки иностранной литературы, способные возжечь интерес у молодежи к иностранным языкам и зарубежной литературе.

Во внешнем облике Надежды Константиновны Крупской я не увидел того, что предполагал увидеть: отражения величия и трагизма недавнего исторического прошлого и того, что обличало бы в ней спутницу и соратницу Владимира Ильича, жившего в памяти в образе страстного и величественного вождя с простертой вперед указующей рукой. Все просто и скромно и даже обыденно: утомленная заботами и болезнью пожилая женщина.

Я начал рассказывать о насыщенной испытаниями жизни Сервантеса, о его участии в битве с турками при Лепанто, в которой он потерял левую руку "к вящей славе правой", о его плене, когда он был продан в рабство алжирскому паше, о его отчаянных побегах из плена, о его деятельности комиссара по закупке провианта для "Непобедимой армады". Почувствовал, что затягиваю свой рассказ, повел почетных гостей по вехам его литературной деятельности, задержался у "Дон Кихота". Иллюстрации к трагедии "Нумансия" о героическом поведении осажденных в этой крепости задержали посетителей, они стали задавать вопросы, вглядывались в изображения осады. Этот живой интерес несомненно был обусловлен событиями в Испании, где шла борьба республиканцев и интернациональных бригад с фашизмом. Экскурсия окончилась, я проводил гостей в кабинет Маргариты Ивановны и вернулся к себе на хоры.

Как-то вдруг на наших хорах возникли новые приметы времени: замелькали непривычные фигуры и стала часто звучать немецкая речь — появились эмигранты из Германии. Некоторые из них жили в Коминтерновской гостинице на Тверской и приходили в Библиотеку как бы на работу.

Вскоре Николай Иванович Пожарский оставил нас: мы горевали, мы очень привыкли к нему. Его заменил молодой и статный немец — коммунист, писатель Альфред Курелла. Человек образованный, энергичный, деятельный, он не знал характера нашей работы и не вникал в нее. Он и не претендовал на то, чтобы руководить нами, предоставив нам полную свободу самостоятельной деятельности. Альфред Курелла хорошо знал немецкую литературу, классическую и современную, мог дать квалифицированный совет и консультацию, пригласить для выступления на интернациональном вечере Иоганнеса Бехера, Вилли Бределя или кого-нибудь из видных коммунистических деятелей, а в повседневную нашу работу не вмешивался.

Вдруг произошла неожиданная для меня перемена, желанная, благостная, во многом определившая мою дальнейшую судьбу. Перемена по воле Маргариты Ивановны и благодаря ей: руководством Библиотеки я был рекомендован для поступления в аспирантуру Московского института истории, философии и литературы, знаменитого в свое время ИФЛИ, на кафедру всеобщей литературы.

Я сдал экзамены — не могу не отметить, что экзаменаторы были доброжелательны, — поступил в аспирантуру и одновременно был зачислен на должность заведующего научно-методическим кабинетом, а спустя некоторое время — ассистентом, и начал читать лекции по английской литературе. Опыт работы в "Иностранке" мне весьма пригодился, и я не прерывал с ней связи. По договоренности с Маргаритой Ивановной я предложил организовать в ИФЛИ филиал Библиотеки, и вскоре в здании института были организованы регулярные дежурства заведующего филиалом. Профессора, преподаватели, аспиранты, студенты получили возможность, не тратя время на долгую дорогу, заказать и получить любую библиотечную книгу, а журнальные новинки постоянно лежали на столах в комнате филиала. Это было так удобно и нужно для большого институтского коллектива — хорошее подспорье для научной и учебной работы.

С начала Отечественной и до конца 40-х гг. я не встречался с Маргаритой Ивановной. Потом снова стал постоянным читателем руководимой ею Библиотеки — в Лопухинском переулке, на улице Разина и, наконец, на Ульяновской.

В 1960 г. я получил от Всесоюзной государственной библиотеки иностранной литературы письмо, в котором было сказано: "Мы, Ваши старые друзья и товарищи по работе, <…> сердечно поздравляем и приветствуем Вас в день Вашего 50-летия <…>. Мы очень хорошо помним Вас — молодого одаренного литератора, пришедшего работать в научно-библиографический отдел Библиотеки и быстро завоевавшего симпатии коллектива. Уйдя из Библиотеки, Вы все эти годы оставались нашим постоянным читателем и другом. Мы с живым интересом следили за Вашим творческим ростом…"

Поздравление заканчивалось словами: "Желаем Вам, дорогой Михаил Васильевич (а для нас, старых сотрудников ВГБИЛ, — просто Миша), здоровья и новых творческих достижений". И подписи…

Перечитываю сейчас это поздравление и с глубокой горечью и скорбью сознаю — никого из них уже нет. Одни ушли из жизни сравнительно молодыми — Анастасия Паевская, Инна Левидова… Нет и Маргариты Ивановны. До 1989 г. я с ней изредка встречался или говорил по телефону. Извиняясь, она по-прежнему называла меня Мишей, и меня это трогало. Однажды я услышал слова горькой обиды, когда перед ней, создателем Библиотеки, новое, к счастью, временное руководство закрыло ее родные двери. Дикий, возмутительный поступок. Позорный штрих все того же времени.

Однажды я позвонил Маргарите Ивановне и вдруг узнал от ее сына Адриана, что она скончалась. Горько сожалею, что не склонил признательной головы у ее гроба.

Ю.Г.Фридштейн. Останется в легендах[109]

Такие люди, как Маргарита Ивановна Рудомино, остаются навсегда — в памяти людей, с нею бок о бок работавших (увы, их осталось очень мало); в сознании тех, кто уже не застал ее на директорском посту; и, безусловно, в легендах, что сложат о ней последующие поколения. И пусть складывают, ибо Маргарита Ивановна действительно была личностью легендарной. Она прожила почти целый век — со всеми его трагическими потрясениями. В страшные годы она, как могла, спасала людей — брала на работу тех, кто уже ни на что не рассчитывал. Давала убежище, пристанище. Она поразительно людей понимала и знала, кто чего стоит. Она знала, несомненно, и то, чего стоит сама, — ей не была присуща ложная, дурно понимаемая скромность. И сотрудников находила по своему образу и подобию — людей особой, ныне почти ушедшей культуры, интеллигентности, внутреннего изящества души. И, конечно же — огромных знаний и разнообразных талантов. И наряду с собственными, нежно любимыми детьми — и этих людей ощущала родными, радовалась их успехам, печалилась их неудачам. Но самым главным ребенком навсегда оставалась созданная ею Библиотека. И хотя мы подчас склонны были скептически воспринимать многократно повторяемые рассказы о том знаменитом шкафе (воистину чеховский "многоуважаемый шкаф!), с которого все начиналось, — но ведь это правда: юная девочка приехала в далекие уже от нас 20-е годы в Москву — и осталась, вписавшись в столичную жизнь неразрывно и навсегда. Обо всем этом (и о том, что было после) Маргарита Ивановна рассказала в одном из номеров журнала "Наше наследие"[110], и в этом ее рассказе за горечью, которой были окрашены ее последние годы, когда она была вынуждена библиотеку покинуть, звучала все же истинная гордость своим детищем, в которое она вложила столько человеческого таланта, столько душевного тепла и столько страданий, но в итоге — это и было счастье. И после ухода она продолжала следить за всем, чем жила Библиотека (а жила она разно, и это Маргариту Ивановну очень тревожило и огорчало), знала все новости, по-своему их осмысливала и интерпретировала. Так мать благословляет в дальний путь своего ребенка, так садовник всю жизнь возделывает любимый сад.

Бег времени неудержим, придут другие люди, но Маргарита Ивановна навсегда останется единственной в своем роде. Неповторимой. И — незабываемой.

Т.И.Скрипкина. С сердечной благодарностью[111]

О Маргарите Ивановне Рудомино я уже много слышала до того, как имела счастье близкого с ней знакомства. Настоящие библиотекари всегда говорили о ней с чувством глубокого уважения как о человеке и специалисте. Непосредственное мое общение с ней относится к началу 60-х гг., когда я работала ученым секретарем в Государственной Публичной библиотеке им. М.Е.Салтыкова-Щедрина. Но это были тогда, в основном, просто деловые контакты и письма. Во время командировок в Москву я непременно бывала в ВГБИЛ и в связи со служебными обязанностями, и для того, чтобы поработать в кабинете библиотековедения, где всегда была новейшая литература в области библиотечного дела за рубежом, которую нельзя было найти в других библиотеках. Уже тогда бросалась в глаза необычность личности Маргариты Ивановны — сочетание мудрости, глубокого знания дела и простоты в обхождении, что коренным образом отличало ее от тех, кто в то время возглавлял библиотечное дело.

Близкое знакомство с Маргаритой Ивановной, запомнившееся на всю жизнь и сыгравшее важную роль в моей дальнейшей судьбе, произошло осенью 1963 г. С 1 по б сентября в Софии состоялась очередная, 29-я Сессия Совета ИФЛА. До этой сессии за более чем 30-летний период существования ИФЛА на ней присутствовали, да и то в последние годы, только официальные представители нашей страны. В этом году, кроме них, в работе сессии впервые приняла участие специализированная туристская группа советских библиотекарей в составе 29 человек Это стало возможным также во многом благодаря настойчивым усилиям Маргариты Ивановны, всегда понимавшей важность международных связей, особенно для специалистов.

Я попала в состав этой группы, и это была моя первая поездка за рубеж. Теперь больно и горько вспоминать, что мы представляли собой в то время. Многие из нас были библиотекари с большим стажем, заведующие крупными библиотеками, директора библиотек союзных республик, преподаватели библиотечных дисциплин, но для большинства это тоже была первая зарубежная поездка: тогда не очень-то просто было для представителей нашей профессии поехать за пределы Союза.

Мы держались своей группой, напуганные проведенными с нами собеседованиями, в которых и гулять по городу рекомендовалось числом не менее трех человек. Сбившись в кучу, мы выглядели дико на фоне наших зарубежных коллег, привыкших к многолетнему общению и радостно приветствовавших друг друга, как старых знакомых. Особенно это было заметно на приемах и во время совместных поездок, когда наша группа ехала обязательно в отдельном автобусе. Так, на одном из приемов, проходившем в прекрасном ресторане на горе Витоша, мы сидели обособленно в углу за отдельными столиками, откуда с интересом и некоторым страхом наблюдали за поведением присутствующих. Тут мне особенно бросилось в глаза, как просто, непринужденно общалась с зарубежными коллегами Маргарита Ивановна, как уважительно они к ней относились и какая тесная, дружественная связь существовала между ними. В довершение всего Маргарита Ивановна необычайно мило пошла танцевать с пригласившим ее директором библиотеки Высшей технической школы в Мюнхене, генеральным секретарем ИФЛА И.Видером. Многие из нас были в шоке — танцевать да еще с немцем из Мюнхена! А я с восторгом смотрела на ее улыбающееся лицо, на весь ее притягательный облик. В скромной пестрой кофточке, непринужденная, как всегда обаятельная, она дала нам всем наглядный урок по укреплению международных библиотечных связей!

На этой же сессии мне пришлось, по просьбе Маргариты Ивановны, выступить с небольшим сообщением, к которому я заранее не готовилась, и, к моему ужасу, она даже не потребовала предварительно согласовать текст.

Позже мне довелось много поработать в ИФЛА, быть синхронным переводчиком, работать в отдельных комиссиях, а также, благодаря знанию иностранных языков, побывать в ряде стран, читать лекции, и каждый раз, "по капле выдавливая из себя раба", я всегда вспоминала Маргариту Ивановну и думала, как бы она поступила в том или ином случае.

После этой первой поездки я много раз встречалась с Маргаритой Ивановной на сессиях ИФЛА, а также в Москве и в Ленинграде на различных библиотечных совещаниях и форумах. Маргарита Ивановна очень любила бывать в Ленинграде, где она делала интересные, всегда собиравшие большое число слушателей сообщения, часто в лектории Государственной Публичной библиотеки. Для меня было большой радостью встречать ее и провожать до гостиницы, где она останавливалась. Она всегда привносила живую струю, новые мысли, конкретные предложения — все то, в чем нуждалось наше захиревшее библиотечное дело.

В дальнейшем, будучи доцентом на кафедре библиотековедения Ленинградского государственного института культуры, где я читала курсы лекций по истории библиотечного дела в нашей стране и за рубежом, я всегда с особым удовольствием рассказывала студентам о Маргарите Ивановне и ВГБИЛ, хотя это, к сожалению, не предусматривалось программой. Персоналии официально не пользовались успехом. Когда у нас на кафедре собирались издать справочник о выдающихся библиотекарях нашей страны, я, конечно, попросила закрепить за мной статью о Маргарите Ивановне, которая сама дала мне нужные материалы. Я составила статью, показав Маргарите Ивановне, но справочник не разрешили, и все собранные ценные материалы так и остались под спудом. Но это дало мне повод лишний раз поговорить с Маргаритой Ивановной, узнать многое о ее жизни, о том, как она создавала ВГБИЛ, какой огромный вклад сделала она в развитие и укрепление международных связей нашей страны.

Во всех странах, где мне довелось побывать, имя Маргариты Ивановны открывало двери любой библиотеки. И это не случайно — ведь ее близкими друзьями были и директор Немецкой государственной библиотеки в Берлине Хорст Кунце, и сменившая его на этом посту Фридхильде Краузе, генеральный директор Национальной библиотеки в Париже Жюльен Кэн, директор Королевской библиотеки в Брюсселе и президент ИФЛА — в течение многих лет — Герман Либарс и многие другие. Она поддерживала тесную связь с крупнейшими библиотеками мира, была, как ее неоднократно называли, связующим звеном между Востоком и Западом.

Обширные личные знакомства Маргариты Ивановны с крупными учеными, писателями и, особенно, библиотекарями сыграли большую роль в установлении и расширении библиотечных и личных контактов между советскими библиотекарями и библиотекарями других стран. Она сумела, как неоднократно говорили известные библиотечные деятели этих стран, создать благотворную атмосферу для взаимопонимания, ей удалось все это сделать благодаря ее знаниям, дипломатии и человеческой доброжелательности. Ее неслучайно называли "послом советского библиотековедения за рубежом", как сказано во "Всемирной энциклопедии библиотек и информационных служб"[112].

Международное признание ВГБИЛ, созданной главным образом усилиями Маргариты Ивановны, тесная связь с ЮНЕСКО и особенно с ИФЛА привели к ее избранию в 1967 г. на 33-й Сессии Совета ИФЛА в Канаде вице-президентом ИФЛА и повторному избранию в 1970 г. на 36-й Сессии в Москве.

Г.Либарс, присутствовавший в 1972 г. на 50-летии ВГБИЛ в Москве, говорил, что эта библиотека, получившая международное признание, представляет собой уникальное явление в истории библиотечного дела и что это могло осуществиться благодаря ее организатору и бессменному директору М.И.Рудомино. Особой заслугой Маргариты Ивановны он считал то, что "она открыла советское библиотековедение миру, а международное библиотечное дело — Советскому Союзу, что является важным вкладом для понимания между народами и профессионалами"[113].

Чувство гордости и радости испытывали мы, советские библиотекари и друзья Маргариты Ивановны, так же как и наши зарубежные коллеги, когда в 1973 г. ей было присвоено звание почетного вице-президента ИФЛА, а во время празднования 50-летия ИФЛА в 1977 г. в Брюсселе Маргарита Ивановна была членом юбилейного комитета ИФЛА наряду с такими крупнейшими деятелями библиотечного мира, как А.Брейша-Вотье (Австрия), Ф.Френсис (Великобритания) и ГЛибарс (Бельгия).

Когда я вышла на пенсию, то каждый раз, бывая в Москве, обязательно навещала Маргариту Ивановну. Она была уже на "вынужденном отдыхе", несмотря на огромную работоспособность, энергию и желание работать в любимой библиотеке. Это были незабываемые встречи.

Каждая из них давала так много! Маргарита Ивановна щедро делилась своим огромным опытом и взглядами на библиотечное дело и всегда беспокоилась о настоящем и будущем своей дорогой ВГБИЛ. Мы говорили об ИФЛА, историей и деятельностью которой Маргарита Ивановна занималась до последнего времени и публиковала интересные статьи по этим вопросам. Мы много говорили и об истории нашего библиотечного дела, живым воплощением лучших традиций которого была она сама. Так я узнала о том, что Маргарита Ивановна была близко знакома с Л.Б.Хав-киной и считала себя во многом ее ученицей. Маргарита Ивановна делилась также со мной планами своей научной работы. Я бережно храню книги и статьи с ее дарственными надписями, а также теплые и всегда очень красивые открытки, которые много лет получала от Маргариты Ивановны в ответ на мои поздравления к праздникам. Меня всегда поражали ее прямота, искренность, точность суждений, великолепная память. Огромное уважение вызывала ее полная отдача себя библиотечному призванию, библиотекам и книгам, привязанность к друзьям и семье, всегда удивляла ее необычайная энергия, целенаправленность, эрудиция и культура.

В июле 1990 г. советские библиотекари, а также многие зарубежные друзья Маргариты Ивановны готовились отметить ее 90-летний юбилей. Мы все с большой радостью ожидали это важное событие. В конце марта я позвонила Маргарите Ивановне из Ленинграда, чтобы сообщить ей о том, что в журнале "Zentralblatt fűr Bibliothekswesen" будет напечатана о ней статья. В это время Маргариту Ивановну как раз собирались отправить в больницу, но она, хотя ей было очень плохо, все же поговорила со мной. Ее последние слова были о ВГБИЛ и ИФЛА. Это был наш последний разговор.

М.И.Рудомино в одном из своих интервью сказала, что руководителем библиотеки должна быть масштабная личность с талантом организатора, человек с широким кругозором и профессиональными знаниями, эрудированный, воспитанный, доброжелательный, любящий книги, умеющий общаться с людьми. Именно такой и была сама Маргарита Ивановна, и это большое счастье для советской культуры и науки, когда ей служат такие энтузиасты книги и просвещения, как Маргарита Ивановна Рудомино.

Л.И. Владимиров. Почетный вице-президент[114]

Существует дружба, которая зарождается и углубляется в процессе долгого жизненного общения между людьми, близкими по характеру, культуре и убеждениям, и существует дружба, которая выковывалась в процессе общих трудовых усилий по достижению общих целей. Однако наиболее надежна, крепка и долговечна та дружба, когда оба эти вида дружбы совпадают. Так сложились мои 36-летние отношения с Маргаритой Ивановной Рудомино, скрепленные к тому же общим культом книги.

Впервые я встретился с Маргаритой Ивановной Рудомино весной 1954 г., когда с группой студентов библиотечного отделения Вильнюсского государственного университета я приехал на практику в Москву. В процессе практики мы ознакомились со всеми крупными библиотеками Москвы и, конечно, не обошли и Библиотеку иностранной литературы, которая тогда ютилась на улице Разина. В библиотеке, несмотря на большое количество читателей и тесные помещения, царил удивительный порядок, а среди сотрудников библиотеки — дух доброжелательности и компетентности. Здесь со студентами встретилась Маргарита Ивановна. В непринужденной беседе она рассказала нам о сложной истории библиотеки, о ее задачах и значении и о библиотечной профессии, о высоком ее призвании и ее незаслуженно скромном положении в обществе, о трудностях и радостях библиотечной работы. Своей открытостью, простотой общения и убежденностью она просто обворожила моих студентов. Я тогда договорился с Маргаритой Ивановной о возможности отбора из обменного фонда литературы для библиотеки ВГУ.

Затем я встретился с Маргаритой Ивановной весной 1958 г., когда в Вильнюсе был основан республиканский центр Национальной комиссии СССР по делам ЮНЕСКО, а я был избран его председателем. Первую обстоятельную консультацию по этому поводу я получил от Маргариты Ивановны. Она тогда меня предупредила, чтобы я не ожидал слишком многого от деятельности этой комиссии, но благодаря ей у нас как бы открылось еще одно маленькое оконце в мир европейской культуры, и мы должны как можно лучше использовать это, пропагандируя идеи ЮНЕСКО, поддерживая мероприятия этой организации для пользы нашего общего библиотечного дела. Тогда я и стал верным союзником Маргариты Ивановны Рудомино.

Еще раз я встретился с ней 24 сентября 1959 г. на юбилейной научной сессии, посвященной 50-летию Саратовского университета. Я читал доклад на тему "Вопросы подготовки высококвалифицированных специалистов для научных библиотек". В своем докладе я заявил, что в настоящее время такие специалисты, судя по учебному плану Московского государственного библиотечного института (ныне Московский государственный институт культуры), не готовятся и готовиться не могут и что по примеру Вильнюсского университета должны создаваться кафедры библиотековедения при университетах для подготовки специалистов для библиотек любого профиля, в том числе и для научных и специальных библиотек. Этих моих утверждений не могли выдержать присутствовавшие на сессии представители института. Они атаковали меня со всей силой своего красноречия, их начали поддерживать некоторые другие участники сессии. Один из них даже обвинил меня в поддержке буржуазных взглядов на библиотеку. И тут в дискуссию, принявшую сугубо односторонний характер, вмешалась Маргарита Ивановна: "А ведь Владимиров прав: не готовят наши библиотечные институты специалистов для научных библиотек. Их нужно готовить как-то иначе, и нам следует прислушаться к голосу представителя университета, руководящего одновременно и университетской кафедрой библиотековедения, и научной библиотекой. Ведь и ВГБИЛ получает из институтов совершенно неподготовленных для работы в такой библиотеке молодых "специалистов", которым нужно доучиваться и переучиваться".

Одной из черт, свойственных Маргарите Ивановне, было ее чувство нового. Она поддерживала все новое, прогрессивное, и это зачастую невзирая на мнение большинства. Ей был совершенно чужд дух конформизма, приспособленчества, бюрократической рутины, за что ее, по-видимому, не любили многие вышестоящие чиновники от библиотечного дела.

Мои отношения с Маргаритой Ивановной с течением времени углублялись и расширялись. Постепенно пришли знакомство и дружба семьями. Летом 1968 г. она была нашим гостем в Нью-Йорке, ознакомилась с нашим житьем-бытьем в этом шумном городе-гиганте, со штаб-квартирой ООН и библиотекой ООН, которой я тогда руководил, и, конечно, с самим городом, с его прекрасными музеями, Нью-Йоркской публичной библиотекой и замечательным книжным магазином "Брентано".

Уже после моего возвращения из Нью-Йорка она приезжала к нам в Вильнюс с мужем Василием Николаевичем Москаленко, человеком большой культуры и начитанности. Их приезд не был связан со служебными делами, а бьгл чисто туристическим, познавательным. Особенно их заинтересовали архитектурные памятники и старый город. Василий Николаевич заглядывал в каждый живописный дворик и увлеченно восхищался стариной. Их поразил архитектурный ансамбль древнего университета с его еще более древней 400-летней библиотекой, а в ней — зал старопечатной и редкой книги с фресками и богатой экспозицией раритетов. Второй раз Маргарита Ивановна посетила Вильнюс 12 лет тому назад с целью, как она подчеркнула, разыскать свои литовские корни. Многие считали ее фамилию французского происхождения. Это, конечно, заблуждение: в Великом княжестве Литовском с XVI в. был известен шляхетский род Рудамина. Одним из виднейших представителей этой семьи был Казимир Станислав Рудамина, живший в первой половине XVII в. Он учился в Падуанском университете, был композитором и искусно играл на лютне. В 12 км от Вильнюса расположено местечко Рудамина с костелом, построенным в 1592 г., которое мы и посетили.

Но особенно нас сблизила наша общая деятельность в ИФЛА. Мы оба понимали важное значение этой деятельности и рассматривали ее как одну из редких тогда возможностей расширить связи по сотрудничеству и обмену опытом и идеями между библиотеками нашей страны и библиотеками всего мира. В начале моей деятельности в ИФЛА Маргарита Ивановна была моим ментором в делах этой организации. Она отлично знала всю ее "кухню", а заодно и "кухню" нашего Министерства культуры. Как я быстро заметил, министерство, не ориентируясь в международной обстановке, нередко ставило перед нашими делегациями в ИФЛА нереальные задачи и этим создавало для нас сложное положение. В такое положение нередко попадала и Маргарита Ивановна. Как это ни странно, но ее отношения с иностранцами складывались проще. Их поражала ее обходительность, тонкая дипломатичность, культура общения с ними. Я бы назвал Маргариту Ивановну нашей библиотечной Александрой Коллонтай: как и та, Маргарита Ивановна удивляла иностранцев своим тактом и большой начитанностью и знанием иностранной литературы, как и та, она изъяснялась на трех европейских языках и не нуждалась в переводчиках, без которых никак не могло обойтись большинство членов советских библиотечных делегаций на сессиях ИФЛА О том, какую высокую оценку получила ее деятельность в ИФЛА со стороны ее иностранных коллег, говорит провозглашение ее пожизненным почетным вице-президентом этой международной организации.

Не имея возможности подробно остановиться на ее деятельности в ИФЛА, как я ее наблюдал, хочу ограничиться одним довольно характерным эпизодом, свидетельствующим о ее дипломатическом таланте, гражданском мужестве, чувстве долга и решительности.

Это случилось во Франкфурте-на-Майне в августе 1968 г. во время очередной сессии ИФЛА которая, к несчастью, совпала с пражскими событиями и вступлением войск стран Варшавского договора в "мятежную" Чехословакию. В Западной Европе это событие вызвало бурю возмущения, накалило атмосферу, привело к антисоветским выступлениям массового характера. Прошел слух, что намечается демонстрация перед зданием библиотеки Франкфуртского университета, в котором проходила сессия ИФЛА, с требованием изгнать советскую делегацию и делегации других участвовавших в чешских событиях стран из Франкфурта.

Узнав об этом, руководитель советской делегации тогдашний директор Государственной библиотеки СССР им. В.И.Ленина И.П.Кондаков настаивал на том, чтобы наша делегация немедленно оставила сессию и вернулась в СССР. Большинство членов делегации возражало против этого, и в конце концов было решено обстоятельно обсудить этот вопрос в гостинице, которая была на окраине города. Маргарита Ивановна и Анна Николаевна Ефимова из Министерства культуры СССР настаивали, что никоим образом нельзя постыдно дезертировать и что нужно спокойно продолжать свою работу <…> как нам было поручено, тем более что большинство членов делегаций западных стран не сторонятся нас и желают и дальше с нами сотрудничать. Ведь они привыкли в своих странах к разным политическим пертурбациям и в первую очередь заинтересованы в том, чтобы данная сессия прошла продуктивно и содержательно. Я им ответил, что уже беседовал с Кондаковым и советовал ему не оставлять сессию, так как это могло быть понято как политическая демонстрация и затруднило бы нашу дальнейшую деятельность в рамках ИФЛА. Однако мои доводы его не переубедили. И тут Маргарита Ивановна предложила план, в котором я должен был играть роль посредника. На следующий день, по моему предложению, мы вместе с Маргаритой Ивановной и Кондаковым должны были зайти к директору Франкфуртской университетской библиотеки и попросить его в присутствии президента ИФЛА сэра Френка Френсиса провести экстренное совещание об условиях дальнейшего пребывания советской делегации на сессии. Такое совещание и было незамедлительно организовано. Я объяснил собравшимся, что советская делегация опасается, что ее присутствие здесь может нанести ущерб библиотеке, а также того, что если советская делегация оставит сессию, то, следуя ее примеру, сессию оставят и другие делегации социалистических стран, а это нанесет ущерб не только данной сессии ИФЛА, но и налаживающимся отношениям и сотрудничеству между библиотеками Востока и Запада. Директор ответил, что он уже пережил не одну демонстрацию подобного рода: соберутся несколько сот демонстрантов с плакатами, покричат, может быть, выбьют несколько окон, как это уже случалось, а затем разойдутся. Что же до советской делегации, то она может быть спокойна, тогда как ее уход поставил бы их, немцев, в неловкое положение. Я поспешил заявить, что из его слов понял, что он не предвидит никаких особых осложнений из факта пребывания на сессии советской делегации, и поблагодарил его за гостеприимство. Затем я обратился к президенту ИФЛА с вопросом по поводу дальнейшего участия на сессии советской делегации в связи с последними политическими событиями. Он мне ответил, что сожалеет о случившемся, но политические события своим чередом, а сессия ИФЛА — своим, и что нам предстоит решить массу своих профессиональных проблем. А дальше инициативу переняла Маргарита Ивановна, выдвинув перед президентом целый ряд деловых предложений по дальнейшему ведению сессии и по некоторым обсуждаемым на ней вопросам. Напряженность сразу же спала, и наша беседа перешла в деловое русло.

Маргарита Ивановна еще в период своей активной деятельности в ИФЛА задумала написать книгу об этой организации. Ведь она столько знала о ней и вложила в нее немалый собственный вклад. Однако эта идея постепенно становилась несбыточной мечтой, и это ее мучило. А несбыточной эта идея становилась по двум причинам. Она никак не могла собраться начать изучение архивов ИФЛА и накопившейся о ней литературы. Мне кажется, она по своему характеру была больше организатором и идеологом библиотечного дела, чем его исследователем, хотя по глубине своей мысли и по широте знаний и опыту она намного превосходила большинство наших признанных библиотековедов.

Второй причиной, почему она никак не могла приняться за работу над этой книгой, была ее щепетильная скромность. Она, проработав в этой организации "послом" от Советского Союза, вложив немалый труд в превращение ИФЛА в настоящую международную организацию и одновременно подняв в ней престиж нашего библиотечного дела, просто не могла писать об этом периоде истории ИФЛА и искала соавтора, который бы осветил этот период объективно и со знанием дела. Она остановилась на мне, надеясь на мою "архивную усидчивость", объективность и благожелательность к ней. Я легкомысленно согласился, так как сам интересовался этой темой, а в юбилейном издании ИФЛА "IFLA’s first fifty years" даже опубликовал свою статью "Социалистические страны Европы в ИФЛА".

Мы составили план совместного издания, причем она взяла на себя всю историю ИФЛА со дня ее основания до вступления в нее Советского Союза, а я — последующий период. Я засел на целую неделю в читальне "Ленинки", собирая материал по этой теме, и, утонув в нем, наконец понял, что, работая над такой обширной монографией, как "Всеобщая история книги"[115], и ведя ряд плановых научно-исследовательских работ в своем университете, не говоря уже о студентах и лекциях, к тому же не имея под рукой в Вильнюсе нужных материалов, я поступил неосмотрительно. И я начал увиливать от работы над книгой об ИФЛА. А Маргариту Ивановну мое поведение обижало, так как она жила этой темой, но потом она просто махнула на меня рукой, по-видимому, поняв мое положение.

Мы переписывались с ней долгие годы, но иногда эта переписка прерывалась, и всегда тоже по моей вине. Весь 1988 г. я был занят подготовкой к изданию "Всеобщей истории книги" и все свои эпистолярные дела откладывал временно в долгий ящик. И вот 12 февраля 1989 г. я получил письмо от Маргариты Ивановны, которое меня взволновало. Она писала о тяжелом и трудном положении, в котором оказались крупные научные библиотеки СССР, в том числе и ВГБИЛ, о состоянии всего библиотечного дела (руководство, подготовка кадров, научно-исследовательская работы, зарплата, права и тд.), предлагала целый комплекс мероприятий по подготовке генерального наступления за наше святое библиотечное дело, используя для этого печать, в первую очередь "Наше наследие", "Советскую культуру" и др. Среди ее предложений был и библиотечный закон, и восстановление самостоятельного научно-исследовательского института библиотековедения, предоставление самостоятельности библиотечным учебным учреждениям и возможности готовить специалистов для библиотек всех профилей, приравнивание работников научных библиотек в правах и зарплате к сотрудникам научно-исследовательских институтов, организация общества библиотекарей и т. д.

Эти ее предложения говорят о том, что она все время зорко и с большой озабоченностью следила за всем, что переживало библиотечное дело в нашей стране, и терпеливо ждала того времени, когда она опять сможет приложить свои недюжинные силы, знания и опыт, чтобы выступить с целой программой перестройки нашего библиотечного дела на принципиально новых, прогрессивных началах. Я, конечно, сразу ей ответил, сделав некоторые замечания по поводу ее программы, и заверил ее, что я с ней.

Хочу прибавить, что о каждой своей новой идее, о каждой появившейся в печати своей публикации она считала нужным меня информировать и присылать эту публикацию или ее копию. Она как бы включила меня в свою личную систему обязательного экземпляра. А как ей было трудно найти издателя для своих статей! Ведь пути в нашу официальную библиотечную печать ей на долгие годы были заказаны. Особое впечатление на меня произвели ее краткие, но содержательные и глубокие очерки о великих деятелях культуры, с которыми ей пришлось встречаться на своем жизненном пути.

Закончить хочу эти воспоминания о Маргарите Ивановне Рудомино стихотворением поэта Жуковского:

О милых спутниках, которые наш свет

Своим сопутствием для нас животворили,

Не говори с тоской: их нет,

Но с благодарностию: были.

Е.Ю.Гениева Альфа и омега библиотеки иностранной литературы[116]

Она и при жизни — воспринималась как легенда. Всех, кто знал Маргариту Ивановну и с ней работал, поражало удивительное сочетание женственности, обаяния, и в то же время работоспособности, властности. Познакомилась я с ней близко, когда она уже не была директором. Я хорошо помню то время. Случилось это в тот год, когда всех нас захлестнул ветер перемен. После ухода Л.А.Гвишиани-Косыгиной библиотека выбирала преемника Маргариты Ивановны. Не могу сказать, что я очень хорошо знала М.И., но те короткие встречи, которые проходили за чашкой чая или за ужином у нее дома, чувствую и помню очень хорошо. Мне представляется, что я поняла суть ее величия и ту драму, которую она испытала, и трагедию, которую ей довелось переживать при жизни.

У Маргариты Ивановны были двое прекрасных детей — сын и дочь, она была богата внуками, у нее был любимый, заботливый муж. Но и Библиотека была ее настоящим ребенком. Я убеждена, что та молоденькая девушка, которая приехала в Москву в двадцатые годы, сама еще не представляла, какую роль в истории мировой культуры ей суждено было сыграть. Дело вовсе не в собранном ею самом большом хранилище книг на иностранных языках в Советском Союзе и России и не в том, каких высоких международных титулов она достигла. Важно то, что ей было на роду написано придумать модель саморазвивающейся библиотеки.

Повторяю, я не убеждена, что в те двадцатые годы и позже, когда библиотека кочевала из одного здания Москвы в другое, Маргарита Ивановна концептуально, стратегически понимала эту свою задачу. Думаю, что ей от природы была дана удивительная интуиция, которая вообще-то присуща мало кому в мире людей. Иногда эта интуиция сполна отдается женщине какими-то сферическими силами. Как манна небесная. Найти аналогию ей в истории мировой культуры я, честно говоря, затрудняюсь. Если попробовать найти такой пример, мне близкий и понятный, то она в моем сознании сочетается с Екатериной Романовной Дашковой. И своим милым образом, и привлекательностью, и образованностью, и огромным внутренним динамизмом.

Люди, от природы щедро наделенные дарованиями и сумевшие полностью реализоваться, встречаются редко. В Евангелии есть место, где говорится о том, как на учеников Иисуса Христа нисходит Дух Святой. Все можно воспринимать формально — Божественный огонь спускается с неба на избранных. Но если вдуматься в метафорический смысл этого образа, то понимаешь, что порой на свет Божий появляются люди, которые отмечены при рождении. Они отмечены при переходе из одного мира в другой, о чем писал Пушкин в стихотворении "Пророк". Поэтому нельзя не подчеркнуть, что та концентрация энергии, что воплотилась в этой женщине (как и в Дашковой!), позволила ей сделать то, что нельзя сделать будучи просто обычным умным, талантливым, ярким человеком. Это — харизма.

Благодаря этой отмеченности, харизме, Маргарита Ивановна сумела в те непростые годы объединить вокруг себя круг единомышленников. До сих пор на ее могилу приходят те, кому она действительно спасла жизнь, хотя это отдельная история. Возвращаясь к ее отмеченности… Она не просто поняла, что надо спасти западную книгу, западную формацию, культуру для этого зарождающегося Советского государства, к которому она очень хорошо относилась. После войны она вывезла из разрушенной Германии огромное количество немецких книг не только потому, что должна была это сделать, будучи подполковником Советской армии. Она сумела отнестись с уважением к иной культуре и пыталась что могла сохранить, не разрушая структур этой культуры, на территории другой страны.

Она одна создала то, над чем сейчас бьются лучшие умы в разных комиссиях и комитетах, институтах и так далее, разрабатывая стратегии развития институтов и институций. Создавая свою схему библиотеки иностранной литературы, она с самого начала придумала безупречную саморазвивающуюся систему. Очень простую, ибо все сложные мысли очень просты. Библиотека — окна, открытые в мир других культур. Это окна или форточки, а в соответствующие тяжелые годы — только щелки, на которые можно было приоткрыть эти окна. Собственно говоря, в этом и была задача библиотеки иностранной литературы. Добывать информацию. Давать возможность доступа к этой информации и по мере возможности максимально расширять эти окна, строя культурные мосты.

А вообще, Маргарита Ивановна передала мне эстафету, и я должна быть этого достойна, чего бы мне это ни стоило. Но я горжусь этой трудной и ответственной ношей. Она сумела создать вокруг себя именно то, что только сейчас на разных научных конференциях мы начинаем осмыслять как концепцию семьи на производстве. Осознавая, что такое семья как структура человеческого общежития, которая является цементирующим его веществом…

Что замечательно было в этой женщине (я видела это ясно, хотя знала ее уже уходящей), так это ее выдумка и задор, которые сочетались с удивительным практицизмом, тоже типично женским. Черты, что, конечно, всегда сопутствуют харизме. Она понимала, насколько важно вести хозяйство так, как обычно ведется хозяйство в хорошем доме. Так же, как красиво у нее дома подавался чай с вареньем, так же точно она красиво, эстетично относилась к тем зданиям, к тем книгам, к тем людям, которые работали около нее. Когда я пришла работать в Библиотеку, уже после вынужденного ухода Маргариты Ивановны, то была удивлена прежде всего тем, сколько красивых людей работает в Библиотеке. Я не хочу сказать, что они все были писаные красавицы, но это были люди, на лицах которых была видна печать одухотворенной избранности, элитарности, причем элитарности не снобистской, а подлинной, духовной.

И даже в те годы, когда в Библиотеке были другие руководители, которые поменяли множество сотрудников, невозможно оказалось ни физически, ни политически уничтожить ту свободу и гордость духа, знаний, мысли, которые заложила и воспитала Маргарита Ивановна Рудомино.

Если говорить обо мне как о преемнице М.И.Рудомино, которой я себя и воспринимаю, то, в общем, я получила в наследство по-настоящему замечательную организацию. Это очень интересное здание, человечески выстроенное, а если говорить о фондах — замечательные фонды. Но здесь есть и то, что мне объяснил отец Александр Мень, который очень внимательно относился к роли библиотек, что потом я поняла сама, став руководителем этой Библиотеки и работая в Фонде Сороса.

Я поняла, почему у Джорджа Сороса такой философский интерес к библиотекам. Поняла, что в этой Библиотеке очень важно настроить себя так, чтобы уловить тот сигнал, что идет к тебе откуда-то из вечности или от самих этих стен. И как только ты его улавливаешь и начинаешь слышать, осмыслять и начерно расшифровывать, то выходишь на правильные практические шаги. Потому, что было ею заложено.

Маргарита Ивановна — это человек, воплотивший в себе такие ритуалы, в которых представлено время, динамика времени, и, кроме того, то, что было свойственно ее личности. Пушкин, когда он пишет о пророке, показывает, что происходит с человеком, если его посвящают в ритуал инициаций. Весь "Пророк" — это рассказ, как обычный человек становится харизматической личностью. Что происходит с его сердцем, с его умом, что происходит с его устами… В этих стихах сказано буквально все про Маргариту Ивановну. И про любую личность, если она выбивается из рядов себе подобных для свершения великой миссии.

Избранность… "Много званых, но мало избранных". Но при этом она была хранительницей мудрости и хранительницей очага, в ней было что-то удивительно возрожденческое — Джульетта и Миранда…

Иллюстрации