Знакомых каблучков.
И я по папе вижу:
Он к встрече не готов.
«Кошмар! Здесь есть живые?
Угар, потоп и грязь,
И тишина в квартире…»
(Ой, мама «завелась»!)
«Ау, никто не видел
Здесь пары поросят?…»
А всё же наш подарок,
Представьте, удался.
Мы маме помогали,
Старались, как могли.
Мы лужи вытирали
И потолки скребли.
В двенадцать ночи мама
Утёрла пот: «Друзья,
Как заново родилась
В свой день рожденья я».
Золотой брусок
— Ой, худышка! — бабушка Югыт качает головой, глядя на Аню. Аня — аспирантка, участница этнографического проекта. Одета тепло: в пуховичок, в расписных валенки. Морозно, Новый год на носу. С рюкзачком за спиной, спрыгнула со ступенек рейсового автобуса. Быстро нашла избу, где живёт местная сказочница.
Бабушка Югыт мала ростиком — эдакая кнопочка, беззуба и любопытна, как ребёнок, говорлива как ручеёк. Узнав, что Аня приехала к ней за местными пословицами и поговорками, смеётся над собой:
— Э! Сиди, старая, вспоминай молодость. Жуй, корова, солому — вспоминай лето.
Угостила Аню шанежками с молоком. Потом вытащила с подволоки две пары лыж, влезла в телогреечку и ватные штаны: «В лес пойдём. Ёлочку губить не будем, хоть пару веток нарвём». За деревней над прудом избушка в землю вросла, пухлым снегом её, как подушкой, накрыло. Рассохшаяся дверь камнем-валуном придавлена. Что за изба? Откуда камень?
Нагулялись, наломали пушистых хвойных веточек, домой вернулись. За окошками посинело, на небо хрустальный месяц выплыл, стар и млад на улицы высыпал. С горки катаются, петарды взрывают, в клубе музыка гремит.
Бабушка Югыт Аню посылает веселиться, а та отнекивается.
— Иди, милая, хоть грусть растрясёшь. А с дружком помиришься, не грусти.
Аня покраснела: эти древние старушки видят всю тебя, и ещё на два метра глубже. Поссорилась со своим парнем перед дорогой. Сердится, что Аня всё время ездит по деревням, собирает фольклор. Сейчас друг забрасывает новогодними поздравлениями, умоляющими СМС-ками и электронными письмами. Но Аня обиделась, не отвечает…
Бабушка Югыт на это ничего не сказала. В свою постель гостью уложила, сама рядом села, вязание в руки взяла.
— Про избушку и камень спрашивала. Расскажу, милая.
Жили у нас зажиточно старики, с ними два сына. Старики померли. Старший сын хитрый оказался. Нужных людей в районе подкупил. Всё богатство к рукам прибрал. Живёт — в жиру-масле купается. А младшему досталось пяток тощих куриц.
И у обоих братьев было по сыночку. У старшего он был пухлый, конопатый. Звали его Пужы (Веснушка). Он всё больше на диване посиживал, мультики смотрел, «сникерсы» жевал. Матери на сельских мальчишек-драчунов жаловался. А пуще всего на Лади, своего двоюродного брата. Лади и вправду рос шустрый, отчаянный. Отец его за уши драл, мать шлёпала. От соседских мальчишек крепко перепадало. А он, ещё слезинки на ресницах не высохнут — снова бегает и балуется.
Вот как-то сидит отец, валенки подшивает, дратву сучит. А дверь распахивается, влетает жена у старшего брата. Лади за ухо тащит.
— Ты, кричит, зять, попридержи своего сорванца! Он нашего Пужы дармоедом обозвал, камнем кинул. Так и знай, денег в долг не проси!
Толкнула парнишку так, что кубарем полетел. Подбоченилась, сказала с издёвкой: «Какие корни, такие и ветки! Какие родители, такой и сынок!»
Лади ухо растирает, на отца поглядывает. Ждёт, когда тот ругаться будет. К ругани ему не привыкать. Известно: отцовы слова жёсткие, да изба уютная.
А отец голову опустил, думает.
— Вот, — говорит, — сынишка, и вырос ты, а всё такой же неслух. Отправлю тебя в город, учиться ремеслу. Как раз сегодня через село человек проезжает, знакомый мой. С ним до города поедешь.
Месяц проходит, другой, третий на исходе. Нет от сына весточки. Уж и мать не раз со слезами отцу выговаривала:
— Ума хватило малолетку-глупыша в люди одного выпустить. Вот и выручай теперь мальчонку.
Уж и отец встревожился, ездил в город. Весь вдоль и поперёк обошёл. Люди только плечами пожимали: «Не бывал у нас твой сынок. Не видали мы его». Вернулся отец ни с чем. В милицию заявляли — не нашли. По телевизору передача есть «Жди меня». Туда фотокарточку слали — без пользы.
Пужы, племянник, школу закончил, в селе лавку открыл, бакалеей торгует. Тогда и объявился Лади — молодец молодцом. Роста высокого, ширины в плечах необъятной. Кудри густые, глаза синие, весёлые.
Входя в избу, о родной косяк щекой потёрся. Шепнул:
— Родная сторонка — мать, чужая сторона — мачеха.
Родители на сыночке родимом так и повисли. Оказалось, отцов знакомый по дороге в город занемог, умер. А Лади один до города добирался. Неведомо, как в другом очутился. Всякие люди встречались: добрые, злые. Добрых больше.
Привёз сын родителям подарки. Отцу — ящик дорогих столярных инструментов. Матери — пуховый платок. А самое главное — научился ремеслу: обувь шить. Да как шил! Люди хвалили:
— Какая обувь мягкая, лёгкая! Идёшь, как босиком, а ноги не зябнут. Это тебе не китайский ширпотреб. Молодец Лади! Не зря говорят: по людям пройдёшься — ума наберёшься.
Скоро у парня невеста появилась, по имени Шектэм (Терпеливая). Девушка хорошая, в веселье и в работе сноровистая — никому за нею не угнаться. И собою хороша: статная, круглолицая, сероглазая. Мать Лади не нарадовалась. Очень ей хотелось, чтоб только она, Шектэм, в дом хозяйкой вошла. Правду говорят: хорошая жена — полдома.
Да что говорить. Пужы, и тот на красавицу поглядывал, слюни пускал. Но отец строго прикрикнул:
— Не пара тебе девка, худого роду-племени.
Сам-то он на дочку главного писаря давно облизывался, в невестки прочил. Был у них в селе главный писарь. Перо у него, что ли, волшебное. Что ни напишет — всё по его выходит, ему на пользу. Так лавочник с писарем договор имел. Мол, как вернётся в деревню дочка его Чильтро (Кокетка), тут и быть её с Пужы обручению. Да только ничего у него не вышло.
Ближе к зиме приехала Чильтро из города, вся из себя. Главный писарь возгордился. Моя дочка, говорит, нежное создание. Про таких говорят: поднимет иголку — в талии переломится.
И на фортепьяно играет, и по-иностранному говорит, и романы по ночам читает. Куда до нее Пужы-лавочнику! И сама Чильтро, как про то услышала, пудреный носик вздернула:
— Фу, атай (отец), но о чём я буду с ним говорить?! Не о квашеной же капусте.
А как-то ей пришлось с сапожником Лади встретиться. Сапожок у неё прохудился. У парня-то характер был лёгкий, весёлый. В шутку говорит: «Какая чиновничья дочка маленькая, беленькая да хорошенькая!» Та носик отворотила. А Лади опять: «Ишь, какая ножка у неё махонькая, ровно у ребёнка».
Чильтро рассердилась. Норковой муфточкой замахнулась. Топнула ножкой. Хамом обозвала. Лади оторопь взяла:
— В жизни такой строптивой не встречал!
В другой раз кричит, когда она мимо проходила:
— Эй, замуж за меня пойдешь? Хватит мне одиноким журавлём бродить.
Та со злости глазками засверкала. А парня с той поры бес попутал. Говорят же старые люди: «Молодой конь на сторону воротит — молодой парень с ума сходит».
Приходил столетний дед Пурысь. Бородой сурово крутил:
— Дело ли, парень, задумал? Всё село про твои заигрывания с аптекарской дочкой говорит. Не гляди, что собою шибко пригож, да руки золотые. Худо дело кончится.
Мать Лади только плакала, вскрикивала:
— Ой, сынок, хоть бы нас с отцом пожалел! Невесту Шектэм бы не позорил. Ой, уж лучше бы ты не возвращался вовсе.
А на Шектэм смотреть больно. Извелась вся. Работа из проворных когда-то рук валится. Не зря старые люди говорят: «Горе приходит — силы уходят». Дед Пурысь гладил морщинистой коричневой ладонью девичью головку. Утешал:
— Потерпи, дочка. Дождь подождит — ветер развеет. Вода просочится — песок останется. День пройдёт — вечер пожалует…
Ну, и главный писарь про те дела прослышал. А он уж давно задумывал: как бы парня закабалить. Слава-то про его ладную обувку далеко разлетелась. А тут сам, голубчик, в сети летит. Пригласил его к себе хитрый аптекарь. Что, дескать, за слухи нехорошие идут? Лади сразу и рубанул: хватит вашей Чильтро в девках томиться.
— А где же, — усмехается ехидно главный писарь, — Чильтро на фортепьяно играть будет? На каких тренажёрах талию блюсти? Книжки, одеколоном пахнущие, как читать по ночам? Дома у тебя, поди, всё кожами провоняло.
— Дашь дочь в жёны, — отвечает твёрдо Лади, — пятистенок из душистой сосны сам отгрохаю. Руки при мне. Капитал на то имеется. В одной половине дома жить будем, в другой работать стану. А что касается книжек, одеколоном пахнущих, так ночью Чильтро спать будет — не читать. За день-то намается! Анай (матушка) стара стала, не поспевает по хозяйству. За отцом уход нужен — одряхлел старик. А там детишки пойдут, дел ещё прибавится.
Писарь рот разинул:
— Да понимаешь ли, дурак, что говоришь?! 3а отцом-лапотником его ходить… Огород его вонючий копать… Чильтро за границей училась. В ночных клубах с благородными господами танцы танцевала… Прочь, Лади!
Отошёл Лади. Потом повернулся и весело кричит:
— В городах много беленьких барышень в клубах пляшет. Не едут что-то богатые дэмчи (сваты) в деревню. Братцу Пужы отказали, а других женихов и не видно. Ходит твоя Чильтро, муфтой крутит. Докрутит, что в вековухах останется.
Промаялся писарь в горячих подушках и возненавидел парня-насмешника лютой ненавистью. Рано утром жену растолкал. Сунул ей, сонной, худой валенок. Велел сапожнику нести, подшить. Жена глазами хлопнула. Подивилась, с чего это муженьку вздумалось рухлядь обновлять. Да делать нечего: унесла.
Еле дождался писарь вечера, чтобы за обувкой идти. Валенок уже готовый встречает — будто заново свалянный. Взял валенок, внутрь рукой залез… И вдруг позеленел, будто глотнул яду. Понёсся крик над деревней: