И все же Дарвин показал, что это не так. Жизнь уже одним своим существованием заслуживает названия великого шоу. Что поднимает ее до высокого звания “Самого грандиозного шоу на Земле”, так это чистый восторг понимания, объяснения: чистый восторг окончательного понимания и окончательного избавления от суеверия. Нам еще предстоит долгий путь. Но человечество уже готово к пробуждению, готово насладиться чистым восторгом понятной Вселенной.
Путешествие с Дарвином
Это сокращенный вариант моего предисловия к изданию “Происхождения видов” и “Путешествия на корабле «Бигль»” Дарвина, выпущенному в 2003 году издательством Everyman.
Каков нынешний статус дарвинизма? Стоит ли нам в наше время читать труды Дарвина только из исторического интереса, или они все еще рассматриваются как научно достоверные? Теперь мы знаем, что Дарвин удивительно многое угадал правильно. Ко всему прочему, мы все еще придерживаемся его решения действительно глобального вопроса – вопроса о том, как слепые законы физики могли породить все возрастающие чудеса статистически невероятно организованной сложности (чудеса, которые, как мы увидим, считаются даже – ошибочно – противоречащими одному из важнейших физических законов, второму закону термодинамики). Независимо от верности своего фундаментального тезиса, Дарвин демонстрировал удивительную прозорливость, когда дело доходило до деталей. Его пассажи об экологии, о запутанной паутине отношений между животными и растениями звучат поразительно современно. Серьезнее всего он ошибался, как ныне выяснилось, в своих идеях о тонкостях природы наследственности. Причем именно реформы представлений о наследственности привели – два раза подряд – к заявлениям о рождении неодарвинизмов.
Первый неодарвинизм датируется 1890-ми годами и связан главным образом с именем великого немецкого биолога Августа Вейсмана. Важнейшим вкладом Вейсмана стала идея, что генетический материал – автономная река, текущая во времени, а организмы – вы и я – лишь временные ее проводники. Вейсманизм диаметрально противоположен ламаркизму. Вейсмановский генетический поток течет без какого-либо вмешательства, и приобретенные признаки никогда не наследуются. Второй неодарвинизм (тот, к которому данное название применяют в наши дни) – это популяционно-генетическая версия дарвинизма, у истоков которой стояли Р. А. Фишер, Дж. Б. С. Холдейн и Сьюэлл Райт. Ее традиционно отсчитывают от 1930 года, когда Фишер опубликовал книгу “Генетическая теория естественного отбора” (The Genetical Theory of Natural Selection), хотя на самом деле писать об этом он начал как минимум десятилетием раньше.
Взгляды Дарвина на наследственность были продуктом его времени. Казалось, нет особой причины сомневаться в том, что обусловленные средой перемены в организме отпечатываются в наследственной субстанции и передаются будущим поколениям. Дарвин не сомневался в этом. Более того, в “Изменении животных и растений в домашнем состоянии” (Variation under Domestication) он развил собственную теорию приобретенной наследственности – “пангенез”. Микроскопические частицы под названием “геммулы” циркулировали в крови, и на них отпечатывалась информация со всех частей тела, которую они затем передавали половым клеткам, а значит, и следующему поколению. Это одна из очень немногих идей Дарвина, про которую мы можем с уверенностью сказать, что она совершенно неверна, причем не только в деталях, но и по сути.
Дарвин также разделял представления о смешении наследственности, господствовавшие в те времена. Дети очевидным образом похожи на обоих родителей, но одни уродились как будто больше в отца, другие больше в мать. По-видимому, некая субстанция от одного родителя смешивалась с субстанцией от другого, хотя и не обязательно в равных пропорциях. На несовместимость любой формы смешанной наследственности с естественным отбором указал в 1867 году Флеминг Дженкин, будущий профессор инженерии Эдинбургского университета, в журнале North British Review. Дженкин, враждебно относившийся к идеям Дарвина, выдвинул остроумный и вроде бы сокрушительный довод против теории естественного отбора. Он иллюстрировал свою точку зрения примером на людях и сформулировал ее в расистских категориях (бывших тогда практически универсальными), так что я передаю ее в не столь оскорбительной форме. Если дети занимают промежуточное положение между родителями – подобно смеси краски из двух банок, – то новые вариации неизбежно будут исчезать по прошествии поколений. Неважно, насколько естественный отбор благоприятствует тому или иному признаку, – этот признак все равно обречен постепенно растворяться с течением времени. Ничто не может спасти полезный признак от исчезновения.
Велик соблазн утверждать – и часто это действительно утверждают, – что именно “кошмар Дженкина” побудил Дарвина внести немало ламаркианской теории наследственности в пятое и шестое издания “Происхождения видов”. Ведь известно, что Дарвина беспокоил довод Дженкина, а допущение смешанной наследственности, безусловно, едва ли не фатально для концепции естественного отбора. Однако сколь бы логичным это ни казалось, было установлено, что на самом деле большую часть правок в пятое издание Дарвин внес еще до того, как сумел ознакомиться со статьей Дженкина. Но что бы ни побудило его к этим правкам, они – одна из самых важных причин, почему для перепечатки в Everyman выбрали первое издание. Оно было написано еще без учета критики со стороны второстепенных современников Дарвина – и тем для него лучше!
Кстати, “Происхождение видов” – не единственная книга Дарвина, о которой это можно сказать. Во втором издании “Происхождения человека” Дарвин поднял вопрос соотношения полов 1:1, но только для того, чтобы снова его уронить:
Прежде я думал, что если стремление произвести оба пола в равном числе полезно виду, то оно и явится последствием естественного подбора; теперь, однако, я вижу, что весь этот вопрос так запутан, что лучше предоставить его решение будущему.
На помощь пришел замечательно ясно мысливший Рональд Фишер. В 1930 году он начал обсуждение, процитировав вышеприведенный отрывок из Дарвина, а затем предложил собственное элегантное решение:
У всех организмов потомки вступают в окружающий мир с определенным количеством биологического капитала, унаследованного от родителей… Давайте рассмотрим репродуктивную ценность этих потомков в момент, когда эти затраты родителей в их пользу только что закончились. Если мы рассмотрим совокупность всех потомков этого поколения, то станет ясно, что общая репродуктивная ценность самцов этой группы в точности равна общей репродуктивной ценности самок, поскольку каждый пол должен обеспечить половину потомков всех будущих поколений видов. Из этого следует, что соотношение полов под действием Естественного Отбора установится таким образом, что суммарные затраты, которые родители вкладывают в будущее своего потомства каждого пола, будут равны, поскольку если бы это было не так и общие затраты на выращивание, например, самцов были бы меньше, чем общие затраты на выращивание самок, то, поскольку общая репродуктивная ценность самцов равна общей репродуктивной ценности самок, из этого бы следовало, что родители, чьи врожденные тенденции способствовали бы избыточному рождению самцов, являлись бы, осуществляя те же затраты, производителями большей репродуктивной ценности и, как следствие, прародителями большей части будущих поколений, чем родители, имеющие врожденную склонность к производству самок. Таким образом, отбор поднял бы соотношение полов до такого уровня, когда затраты на самцов не стали бы равными затратам на самок[82].
Но что упустили из виду Фишер и многие другие, так это то, что сам Дарвин в первом издании “Происхождения человека” – а не во втором, которое цитирует Фишер, – подошел намного ближе к верному, фишеровскому решению:
Давайте возьмем пример вида, производящего, по неизвестным причинам, только что упомянутым, избыток одного пола, – скажем, самцов, – которые становятся лишними и бесполезными или почти бесполезными. Может ли соотношение полов выровняться путем естественного отбора? Мы можем быть уверены, ввиду изменчивости всех параметров, что одни пары будут производить несколько меньший избыток самцов относительно самок, чем другие пары. Первые, если допустить, что реальная численность потомства будет оставаться постоянной, будут неизбежно производить больше самок и тем самым будут более продуктивными. По теории вероятностей у более продуктивных пар выживет большее количество потомства, которое унаследует склонность производить меньше самцов и больше самок. Таким образом возникнет тенденция к выравниванию полов.
Это и в самом деле удивительно близко к собственной формулировке Фишера. Если бы только Дарвин смог сохранить смелость суждений своего первого издания! Весь же вопрос предшественников Фишера в теории соотношения полов получил великолепное освещение у одного из самых выдающихся учеников Фишера, А. У. Ф. Эдвардса[83].
Возвращаясь к “Происхождению видов” и Дженкиновой загадке исчезающего разнообразия: решение, как оказалось впоследствии, состояло в том, что наследственность носит вовсе не смешанный характер, как полагали Дженкин и Дарвин, а “менделевский” – то есть это не смешение субстанций, а перетасовка неделимых частиц. Один из знаменитых иронических казусов в истории науки: результаты экспериментов Менделя были опубликованы уже в 1865 году, за два года до будоражащих нападок Дженкина. Будь Мендель верно истолкован, он в конечном счете оказался бы спасителем Дарвина от ошибочной критики Дженкина. Но какое там верное толкование! Вплоть до 1900 года ни Дарвин, ни, по-видимому, вообще кто-либо даже не читали Менделя. Да и после взлета менделизма его ведущие адепты, “мендельянцы” Уильям Бэтсон, Хуго де Фриз и прочие, настолько не понимали его значения, что полагали, будто он решительно противоречит дарвинизму. В основном это обусловливалось тем, что наиболее заметные мутации были слишком крупными и вызывали слишком резкие изменения, дабы проделать работу, которую требовал от них дарвинизм.