Картины рая
Для эволюционного биолога я довольно поздно побывал на Галапагосах. Настолько поздно, что когда филантропка и покровительница науки Виктория Гетти услышала на званом обеде, что я никогда там не бывал, она тут же решила исправить это упущение. Она наняла яхту под названием (ну да, такое совпадение) “Бигль”, и мы провели пару чудесных недель, плавая с острова на остров и высаживаясь на каждый с надувной резиновой лодки. Теперь я с лихвой восполнил потерянное время – я побывал в раю биологов, который представляют собой Галапагосы, не менее пяти раз. И всякий раз я узнавал что-то новое, частью от самих животных, частью от замечательно компетентных эквадорских натуралистов-проводников, сопровождающих все подобные экспедиции. Со времен дарвиновского “Путешествия на «Бигле»” архипелаг вдохновил немало писателей. Особенно лирична книга Пола Стюарта “Галапагосы: острова, изменившие мир”[92] – как по стилю письма, так и по фотографиям, и я был рад снабдить ее этим предисловием.
Добрая научная фея летала вокруг мира и искала любимое место, чтобы коснуться его своей волшебной палочкой и превратить в научный рай, геологический и биологический Эдем, Аркадию для эволюционистов. Можно сомневаться в ее мотивах или в ее существовании, но координаты места, где она приземлилась, определены точно. Восточная часть Тихого океана, около 91 градуса западной долготы и 1 градуса южной широты, в 1 170 км к западу от побережья Эквадора – дарвиновской “Республики Экватора”. Она благословила это место своей палочкой и обратила его в очаг вулканизма (или адское жерло, как его описывает Пол Стюарт). Тем временем ее коллега, научная фея-крестная, сделала так, что тектоническая плита Наска начала величаво и плавно двигаться в сторону материка со скоростью 4 сантиметра в год. Результатом этих двух благоприятных для науки обстоятельств – движения плиты над очагом вулканизма – стало то, что на геологической конвейерной ленте (по выражению Пола Стюарта) собрался Галапагосский архипелаг. Как следствие, он является почти идеальной природной лабораторией эволюции – театром эксперимента, задуманного на научных небесах. Экспериментальные делянки (или острова, как называем их мы, смертные) расположены, как им и подобает, по возрасту – от звонкой черной лавы молодой Фернандины на западе до Эспаньолы на востоке, которую скоро (по геологическим меркам) постигнет участь ее исчезнувших предшественников, и она скроется в морских волнах.
К этим размышлениям меня побудило не посещение самих островов (хотя я и побывал там дважды за один год), но чтение великолепной книги Пола Стюарта. Я ждал, что в ней будут потрясающие фотографии. Да и как иначе? Ведь книга создана лауреатом премии за операторскую работу и членами несравненного Отдела естественной истории Би-би-си – теми, кого можно назвать съемочной группой Дэвида Аттенборо! Чего я не ожидал, так это того, что стиль письма Пола Стюарта окажется им под стать. Издатели послали мне рукопись до того, как я увидел фотографии. Я прочел ее за один день (что бывает со мной, только если книга хорошо написана) и закрыл с ощущением: “Кому нужны фотоснимки, когда автор способен так живописать словами?”. Но потом подоспели фотографии, и я признал свою ошибку. Может быть, фотографии и не обязательны, но чудесно, что они есть.
Возвращаясь к моей фантазии о доброй научной фее и ее палочке: очаг вулканизма следовало расположить очень аккуратно, на подходящем расстоянии от южноамериканского материка. Окажись архипелаг к нему чуть поближе – и его захватили бы южноамериканские переселенцы, так что с точки зрения фауны это был бы лишь пригород материка. Чуть подальше – и он оказался бы слишком обедненным, чтобы поведать нам о чем-то. Но так как вулканическое адское жерло находится как раз на подходящем расстоянии от материка, а острова отделены друг от друга регулярными промежутками, вся эволюционная чертовщина вырывается здесь наружу. Впрочем, вырывается она с той контролируемой сдержанностью, которая характерна для продуманного эксперимента: разнообразия тут в меру, ровно столько, чтобы оно было интересным и поучительным, а не сбивало с толку и не затмевало идею, которую можно оттуда вынести.
Однако сам Дарвин, как дает понять эта книга, вынес оттуда не так много, как мог бы. Хотя он и говорил о Галапагосах как об истоках всех своих концепций, на тот момент эти концепции недостаточно вызрели, чтобы побудить его снабдить собственные образцы ярлычками. Дарвин перепутал своих вьюрков (а команда “Бигля” съела взрослых черепах), так что впоследствии ему пришлось полагаться на вьюрков, которых привезли Фицрой и Ковингтон, чтобы восстановить зародившуюся у него на островах идею. Истории Дарвина и Галапагосов посвящена одна из глав. Но не меньший интерес представляют и история открытия архипелага, и некоторые мрачные сюжеты с участием позднейших переселенцев. Весьма познавательны главы о геологии, о жизни на суше и в окружающих водах, а также о насущной потребности сохранить этот бесценный природный музей эволюции – и искупить тем самым наши прошлые промахи, ибо, как красноречиво выражается Стюарт, “алчность и естественная история неоднократно бывали едины в двух лицах, выступая в роли инкуба и суккуба невзгод”.
Для всякого, кто задумывается о посещении Лас Энкантадас – Зачарованных Островов, – один только указатель в конце уже оправдывает цену книги. “Галапагосы” Пола Стюарта станут моим дорогим спутником в моей следующей поездке, и я захвачу с собой лишний экземпляр, чтобы поднести в дар корабельной библиотеке. Если вы не можете отправиться туда лично, чтение этой книги и любование фотографиями, хотя и не заменят вам путешествия, но для начала – самое то.
Часть IIIВнутри машины выживания: изучая человечество
Беседа со Стивеном ПинкеромЯзык, обучение и антивирус для мозга
Это сокращенная расшифровка беседы, которая была записана для телепрограммы “Гений Чарльза Дарвина” на 4 канале, выпущенной Расселом Барнсом, впервые транслировавшейся в 2008 году и тогда же получившей Британскую телевизионную премию “Лучший документальный сериал”. Более полная версия беседы представлена в аудиокниге. Стивен Пинкер – выдающийся психолог, ныне работающий в Гарварде. Он автор замечательно написанных книг по лингвистике, когнитивной и эволюционной психологии, истории и многим другим областям науки. Хотя он моложе меня, я отношусь к нему как к своему интеллектуальному наставнику и герою.
Почему мы наслаждаемся музыкой? Почему мы танцуем? Формирует ли психику природа в той же степени, что и культура? Почему мы испытываем беспокойство и подавленность? Почему существуют некоторые вещи, которые нам очень трудно понять?
РД: Стив, хотя Дарвин, когда мы его читаем сегодня, кажется нам удивительно современным, нам приходится помнить, что часть его задач состояла в том, чтобы вступать в споры, в которые нам, может быть, вступать больше не нужно. По крайней мере, так я считал. Например, при чтении “Происхождения человека” и “Выражения эмоций” становится ясно, что немалую часть времени он пытался сделать наглядной преемственность между человеком и животными. Стремился минимизировать различия между ними. Может быть, особенно в психологическом отношении, в “Выражении эмоций”. Как по-твоему, эта книга играет основополагающую роль в том, что ты делаешь?
СП: Это замечательная книга, полная озарений, – я все еще пишу о ней и использую ее в преподавании. Но интересно наблюдать, как он борется на двух фронтах. С одной стороны, ему приходилось убеждать своих собратьев-биологов, что он в состоянии объяснить биологическую сложность: откуда взялся глаз, и почему организм так хорошо сконструирован. С другой стороны, это играло на руку креационистам его времени. Поэтому одновременно ему приходилось демонстрировать, насколько неуклюжи и плохо приспособлены многие из наших признаков в силу того, что они берут начало от животных предков. И, что интересно, в “Выражении эмоций” не обсуждается какая-либо адаптивная функция выражений лица или поз. Ныне ясно как день, что эмоции у нас на лице передают сигналы другим людям. В его объяснение это вообще не входило. У него там прилив психической энергии. Род гидравлической модели нервной системы, которую он использовал, чтобы объяснить ряд наших выражений лица. И у него даже была там ламаркистская теория, что, например, рассерженное выражение, когда мы обнажаем клыки, словно вынимая их из ножен, хотя они уже не того размера, чтобы нам имело смысл это делать… он объяснял это как приобретенную привычку, передавшуюся потомству. И дело в том, что он воевал с современными ему креационистами, которые приводили выражения лица как доказательства существования Бога, потому что Бог дал их нам, чтобы мы могли выражать наши моральные чувства. Это раздражало Дарвина. Ясно, что это просто выбешивало его. И поэтому он изо всех сил настаивал на идее, что наши эмоциональные выражения суть просто приливы энергии, движения некоей механической модели нервной системы, которая у него (у человека) имелась, пережитки нашего животного прошлого. Все, что угодно, кроме актуальных сигналов о внутреннем состоянии.
РД: Очень интересно. Думаешь, эта достаточно резкая враждебность по отношению к эволюционной психологии отчасти объясняется тем, что люди все еще не готовы согласиться с преемственностью между человеком и животными? Возможно, стоит начать с того, чтобы немножко рассказать о том, что такое эволюционная психология.
СП: Да. Эволюционная психология – попытка предложить исчерпывающее объяснение, почему мы такие, какие есть[93]. Организация…
РД: Ты имеешь в виду дарвиновское функциональное объяснение – для чего это полезно?
СП: Именно. Для чего это полезно, в смысле – насколько это повышает темпы воспроизводства наших предков в той среде, в которой мы эволюционировали. Так что это один из множества компонентов психологического объяснения – объяснить, почему мы воспринимаем, запоминаем и чувствуем именно так, а не иначе. Нужно смотреть на нервную систему, на то, как мозг проводит расчеты. Нужно смотреть на то, как он развивается у ребенка. Но я думаю, нужно также посмотреть на то, почему он организован именно так, а не