p меньше одной миллионной. Напротив, экспериментальная демонстрация того, что, скажем, алкоголь замедляет рефлексы, будет принята без лишних раздумий. Хотя никто не одобрит плохой дизайн или небрежную статистику, мы не станем отвлекаться на чрезмерно скептическое рассмотрение алкогольного эксперимента, прежде чем принять выводы. Планка в этом случае будет поставлена настолько низко, что окажется почти незаметной. Посредине находится спектр научных утверждений промежуточной способности вызывать априорный скептицизм. Странным образом эволюционная психология, похоже, рассматривается ее критиками как нечто, находящееся ближе к “телепатическому” концу спектра: красная тряпка для критиков-быков.
Нечто подобное можно сказать о более ранней полемике вокруг социобиологии. Книга Филипа Китчера “Непомерные амбиции” (Vaulting Ambition) широко разрекламирована как уничтожающая критика социобиологии человека. В реальности это по большей части перечень методологических недостатков конкретных исследований. Предполагаемые недостатки варьируют от мелких огрехов до халтуры, но они того типа, который в принципе поправим путем новых, улучшенных исследований в том же русле. Критика, наподобие Китчеровой критики социобиологии или той, что позже адресовалась эволюционным психологам, таким как Дейли и Уилсон (в связи с темой насилия над пасынками и падчерицами) или Бусс (в связи с темой сексуальной ревности), звучит так громко лишь потому, что критики рассматривают проверяемые гипотезы так, как если бы это были экстраординарные заявления, требующие экстраординарных доказательств. Эволюционная психология, с точки зрения ее недругов, расположена со стороны высокой планки – на “телепатическом” конце спектра, тогда как ее защитники видят ее на достоверном конце спектра, в одном ряду с алкоголем и рефлексами. Так кто же прав?
Несомненно, в этом случае правы эволюционные психологи. Центральное утверждение, которое они делают, не является экстраординарным. Оно сводится к чрезвычайно скромному заявлению, что, когда речь заходит о дарвиновском естественном отборе, психика зиждется на тех же основаниях, что и тело. С учетом того, что ноги, печень, уши, крылья, раковины, глаза, хохолки, связки, усики, сердца и перья сформированы естественным отбором как орудия выживания и воспроизводства их обладателей, в конкретной экологической нише своего вида, почему то же самое не должно быть верно применительно к мозгу, сознанию и психологии? Сформулируйте так – и центральный тезис эволюционной психологии сдвинется на достоверный конец спектра. Альтернатива состоит в том, что психология уникальным образом исключена из дарвиновских императивов, управляющих всей остальной жизнью. Это экстраординарное заявление, которое, если не представляет собой откровенную чушь, то по крайней мере требует экстраординарных доказательств, прежде чем мы отнесемся к нему серьезно. Может быть, оно справедливо. Но мы дарвинисты, и бремя доказательств лежит на тех, кто отрицает центральный тезис эволюционной психологии. Это именно ее критики находятся ближе к “телепатическому” концу спектра.
Возможно, камень преткновения тут – старый пунктик, предполагаемая уникальность человека? Возможно, эволюционная психология допустима применительно к “животным”, но не к Homo sapiens? Опять же, подобное убеждение в человеческой исключительности, хотя и понятное, требует весьма серьезных доказательств. На данный момент на этой планете обитает около десяти миллионов видов, и целый миллиард видов обитал за всю ее историю. Возможно, конечно, что наш вид действительно один на миллиард видов, – тот самый, который в плане психологии освободился от сферы компетенции эволюционного объяснения. Но если вы так считаете, бремя доказательств лежит на вас. Не стоит недооценивать масштаб удивительности того, во что вы, согласно вашим заявлениям, верите.
Или, может быть, критиков раздражает “модулярность”? Возможно. Не исключено, что они правы, да и в любом случае не все эволюционные психологи одинаково привержены модулярности. Но опять же, модулярность – не экстраординарная гипотеза. Эта альтернатива модулярности несет бремя задачи предъявить экстраординарное доказательство в свою пользу. Модулярность – универсально удобный принцип дизайна, который мы видим повсюду в инженерии, программировании и биологии, не говоря уже о политических, военных и социальных институтах. Разделение труда между специализированными единицами (экспертами, органами, частями, подпрограммами, клетками) – настолько очевидный способ осуществлять любую сложную операцию, что нам положительно следует ожидать от сознания модулярности, если не существует достаточных оснований считать иначе. Впрочем, опять же, подробные аргументы приводятся в этой книге. Я просто повторяю свое соображение о том, что бремя доказательств лежит на противниках эволюционной психологии.
Конечно, отдельным эволюционным психологам необходимо усовершенствовать свой методологический протокол. Возможно, даже многим из них. Но это верно применительно к ученым во всех областях. Эволюционных психологов не должен угнетать непомерный груз скептицизма и априорной враждебности. Напротив, они должны гордо вскинуть голову и уверенно продолжать свою работу; ведь то, чем они занимаются, – нормальная наука внутри неодарвинистской парадигмы.
Вот все, что я хочу об этом сказать. А в завершение я намерен как можно ближе подойти к той jeu d’esprit, перед которой я спасовал в первом абзаце, сочтя ее слишком амбициозной. Иногда прогресс в науке зависит не от эксперимента или наблюдения, а от смены точки зрения: от возможности увидеть знакомые факты под непривычным углом. Мне бы хотелось думать, что “расширенный фенотип” – как раз такой случай. Другой кандидат – “генетическая книга мертвых”, а третий – “постоянно обновляемая виртуальная реальность”.
Идея генетической книги мертвых состоит в том, что животное, коль скоро оно приспособлено к своей среде, может рассматриваться как описание его среды. Компетентный и восприимчивый зоолог, когда ему представляется случай исследовать и препарировать экземпляр неизвестного вида, должен уметь реконструировать среду обитания и образ жизни животного. Строго говоря, реконструированные среда и образ жизни – это сложное среднеарифметическое от предковых сред и образов жизни предков животного: его СЭА[113], если использовать жаргон эволюционной психологии.
Этот концепт можно сформулировать в генетических категориях. Животное, на которое вы смотрите, сконструировано определенной выборкой генов из генофонда вида: генов, которые успешно прошли через длинную последовательность поколенческих фильтров. Это гены, которые выживают в СЭА. Следовательно, эти гены могут рассматриваться как описание СЭА: отсюда название “генетическая книга мертвых” (полное объяснение см. в одноименной главе моей книги “Расплетая радугу”).
“Подчиненная ограничениям виртуальная реальность” – это идея, что каждый мозг конструирует виртуальную модель мира, в котором движется животное[114]. Программа виртуальной реальности “постоянно обновляется” в том смысле, что хотя она теоретически способна симулировать сцены чистой фантазии (как в сновидениях), на практике она ограничена входным потоком данных от органов чувств.
Зрительные иллюзии типа куба Неккера и других двойственных фигур лучше всего интерпретируются именно в этом ключе. Данные, посылаемые в мозг сетчаткой, одинаково совместимы с двумя виртуальными моделями куба. Не имея оснований для выбора, мозг колеблется между ними. Виртуальный мир, который конструирует наш мозг, несомненно, сильно отличается от виртуального мира, конструируемого мозгом белки, крота или кита. И хотя эти сконструированные миры виртуальны, существует глубоко реальный смысл, в котором животное живет и выживает в своем собственном сконструированном мире.
Каждый вид конструирует виртуальные модели, полезные для его конкретного образа жизни. И стриж, и летучая мышь передвигаются на высокой скорости в трехмерном пространстве, ловя насекомых на лету. Оба поэтому нуждаются в одном и том же типе виртуальной модели мира, пусть даже стриж охотится днем, полагаясь на зрение, а летучая мышь ночью, полагаясь на слух. Квалиа, которые стрижи ассоциируют с цветом, суть в действительности конструкции программы виртуальной реальности. Мою догадку, думаю, невозможно проверить, но я предполагаю, что летучие мыши могут “слышать в цвете” в том смысле, что их программа виртуальной реальности, вероятно, использует те же самые квалиа для обозначений столь же насущных свойств их слухового мира. Текстуры поверхности, надо полагать, отражают эхо по-разному. Подобные текстуры, вероятно, столь же важны для летучих мышей, как цвет для стрижей. Поэтому программа виртуальной реальности летучей мыши, как я предполагаю, использует те же самые квалиа – красный, синий, зеленый и т. д. – как внутренние обозначения разных акустических текстур.
Мое предположение насчет летучих мышей – всего лишь один пример того, как идея непрерывно обновляющейся виртуальной реальности меняет наш взгляд на психологию животных. (Более подробное обсуждение см. в главе “Заново сплетая мир” [Reweaving the world] из “Расплетая радугу”.) Теперь я хочу объединить ее с идеей генетической книги мертвых. Если компетентный зоолог способен реконструировать СЭА животного на основании данных его анатомии и физиологии, сможет ли компетентный психолог сделать нечто подобное в отношении ментальных миров? Наверняка ментальный мир белки, если бы мы сумели в него заглянуть, оказался бы миром лесов, трехмерным лабиринтом стволов и веток, сучьев и листьев. Ментальный мир крота – темный, сырой и наполнен запахами, потому что гены, создавшие его мозг, выжили в длинной череде столь же темных и сырых предковых обиталищ. Программа виртуальной реальности каждого вида могла бы, если бы мы сумели ее воспроизвести, позволить нам реконструировать среду, в которой естественный отбор написал эту программу.