атеисткой – совершенно другое дело.
Можно возразить, что проблема заключается в абсурдной демонизации самого слова “атеист”. Если вдуматься в детали того, что сказал, к примеру, Эйнштейн, то, несмотря на его религиозно нагруженный язык, он был таким же атеистом, как, например, Бертран Рассел, или Роберт Ингерсолл, или любой типичный член Королевского общества либо Национальной Академии наук[159]. Эйнштейновские эвфемизмы, вероятно, позволили не одному умному, думающему человеку избраться на высокую должность.
Некоторые рассматривают это как тактический аргумент в пользу того, чтобы вообще отказаться от слова “атеист” и называть себя “Умными”, по аналогии с гомосексуалами, которые позитивно переименовали себя в “геев”[160]. Делаются различные, более или менее привлекательные попытки преобразовать эйнштейновский пантеизм в организованные квазирелигии с названиями вроде “Религиозный натурализм” Урсулы Гудинаф или “Всемирный пантеизм”; и возможно это, то есть универсизм, политически целесообразный путь. Другие предпочитают держаться до конца и называть вещи своими именами, делая просветительские усилия по реабилитации самого слова “атеизм”.
Возможно, “политическая целесообразность” – это слишком цинично. Громкая декларация Карла Сагана в “Голубой точке” может читаться как положительно вдохновляющая:
Как могло получиться, что практически ни одна из ведущих религий не заинтересовалась наукой и не пришла к выводу: “Ведь это лучше, чем мы думали! Вселенная гораздо громаднее, чем говорили наши пророки, грандиознее, тоньше, красивее. Должно быть, и Бог куда более велик, чем мы могли представить?” Вместо этого они заявляют: “Нет-нет-нет! У нас есть наш маленький бог, мы хотим, чтобы он таким и оставался”. Религия, древняя или новая, которая акцентировала бы величие Вселенной, открывающееся современной науке, могла бы снискать такое великое благоговение, с которым не в силах была бы потягаться ни одна из традиционных религий. Рано или поздно такая религия возникнет[161].
Возвращаясь к освобождению: мы переживаем освобождение только по контрасту с пленом. Никто в наше время не чувствует освобождения через неверие в молот Тора или молнии Зевса, хотя для наших предков это, возможно, было актуально. Ныне огромное множество людей воспитывается в убеждении, что вера (в зависимости от того, где им выпало родиться) в христианство, ислам, иудаизм или индуизм является ожидаемой нормой, отступление от которой – прискорбное и тяжелое решение (и это еще мягко сказано, ибо официальная исламская кара за вероотступничество – смерть). У женщин во многих частях мира есть дополнительные причины рассматривать конец религии как освобождение.
Нередко я получаю письма от читателей моих книг, которые благодарят меня за избавление от оков религии. Процитирую всего лишь один пример. Назову автора “Джерри”, так как он глубоко обеспокоен – и небезосновательно, учитывая опыт Джулии Суини, – тем, что родители могут обнаружить его новообретенное неверие. Индоктринация Джерри в юном возрасте в духе евангелического христианства оказалась печально успешной. Он вспоминает, как, в его последнем классе в школе,
директор выбрал маленькую группу наиболее способных мальчиков, чтобы заниматься с ними философией. Он, вероятно, пожалел о том, что выбрал меня, так как во время дебатов в классе я совершенно четко дал понять, что на самом деле подобные дискуссии не нужны: ответ на все жизненные проблемы был прост, и это был Христос.
Освобождение Джерри наступило только в аспирантуре:
Мои аспирантские годы, однако, раскрыли мне глаза на целый мир идей, о которых я и не подозревал, что они существуют. Я познакомился с весьма умными однокурсниками, которые применили свою рациональность ко всем аспектам своей жизни и пришли к выводу, что Бога нет. И, что удивительно, они были счастливы, они наслаждались жизнью, они не чувствовали “дыры в форме Бога”, о которой я так часто предупреждал людей [Джерри некоторое время занимался миссионерством при благонамеренной финансовой поддержке своей церкви]…
Впервые в жизни я захотел, чтобы со мной поспорили. “Блажен, кто жил в подобный миг рассвета[162]”. Я жаждал пищи для ума… и так я провел лето 1998 года, глотая книгу за книгой.
Среди проглоченных им книг было две моих, вот почему он мне написал. Он продолжает рассказывать о своей реакции на эти и другие книги:
Нарождающееся осознание того, что я могу запросто отринуть свою все больше слабеющую веру и что мир без Бога не будет безрадостным адом, каким я его себе всегда представлял, было ошеломительно. Я чувствовал себя освобожденным. Все достоинства христианства, которые я проповедовал – что вера приносит свободу, смысл, цель, радость и т. д., – я теперь и в самом деле открыл, вот только не с той стороны!
Как мы освобождаемся, отринув религию? Давайте посчитаем! Морально мы освобождаемся – особенно если нас воспитывали в католицизме (меня, к счастью, нет) – от зловещего бремени вины и страха. Ужасная идея приватного “греха” никогда не покидает умы благочестивых, и мы не можем не ощущать радости освобождения, когда сбрасываем ее и заменяем открытым здравым смыслом моральной философской логики. Вместо приватного “греха” мы выбираем такие виды поведения, которые, не причиняя страданий другим, увеличивают их счастье.
Практически мы освобождаемся, в зависимости от деталей конкретной веры, в которой мы воспитывались, от нелепостей и неудобств траты времени на ритуалы: освобождаемся от необходимости молиться пять раз в день; освобождаемся от обязанности исповедоваться в “грехах” священнику; освобождаемся от нужды покупать два холодильника, чтобы мясное и молочное не вступили в контакт; освобождаемся от принудительной лени по субботам, доходящей до того, что вам нельзя поворачивать выключатель или поднимать телефонную трубку; освобождаемся от необходимости носить неудобную и некрасивую одежду ради того, чтобы нигде не мелькнуло запретное тело; освобождаемся от обязанности уродовать детей, которые слишком малы, чтобы защитить себя.
Интеллектуально мы освобождаемся ради того, чтобы следовать за фактами и наукой туда, куда они могут привести, не оглядываясь постоянно через свое духовное плечо, дабы проверить, не отклоняемся ли мы от линии партии. “Линия партии” подходящий термин, даже когда она не диктуется ныне живущими священниками, старейшинами или аятоллами, а окаменела в виде книги (в действительности – пестрого собрания произвольно сшитых фрагментов, чьи анонимные авторы писали в разное время и для разной аудитории, отражая различные локальные и давно утратившие актуальность темы).
Лично мы освобождаемся ради того, чтобы направлять свою жизнь к достойной реализации, с полным знанием и пониманием того, что это единственная жизнь и другой у нас не будет. Мы освобождаемся, чтобы радоваться привилегии – необычайному везению, – которой пользуется каждый из нас, кому выпал астрономически невероятный шанс родиться. Мера привилегии, которой пользуемся я и вы благодаря существованию, – отношение числа возможных людей к числу реальных людей. Это отношение – слишком огромное, чтобы его как следует подсчитать, – должно быть мерой нашей благодарности за жизнь и нашей решимости прожить ее полноценно. Новоосвобожденный неверующий очень кстати процитировал Вордсворта с его блаженным рассветом.
Бог как искушение
Это сокращенная версия статьи, которую я написал в качестве предисловия к юбилейному изданию своей книги “Бог как иллюзия” 2016 года (десять лет с момента первого издания).
Тот факт, что вы существуете, должен переполнять вас изумлением. Вы, я и всякое прочее живое существо – машины невыразимой сложности, сложности такой степени, что в нее трудно поверить. Сложность здесь означает статистическую невероятность в неслучайном направлении, направлении видимости целенаправленного дизайна. Конечная цель (выживания генов) скрывается за более откровенным “дизайном”, детали которого варьируют от вида к виду. Какова бы ни была его специализация – крылья для полета, хвосты для плавания, лапы для лазания или копания, резвые ноги для того, чтобы ловить добычу или убегать от хищника, – каждое животное воплощает статистически невероятную сложность в деталях, которая приближается к совершенству (но, что характерно, не достигает его), насколько может судить инженер. “Статистически невероятно” означает “вряд ли появилось случайно”. Искушение Богом здесь – искушение избежать ответственности объяснения, апеллируя к дизайнеру. Проблема в том, что сам дизайнер, чтобы быть способным что-то спроектировать, должен быть еще одной сложной сущностью, которая, в свою очередь, нуждается в таком же объяснении. Это бегство от ответственности, так как апеллирует именно к тому, что предполагается объяснять.
Я биолог, поэтому говорю в первую очередь о биологическом варианте Искушения Богом, ложном доводе, опровергнутом Дарвином. Существует также космологический вариант, который лежит за пределами дарвиновской сферы и предшествует ей на десять миллиардов лет. Космос, возможно, не выглядит столь очевидно спроектированным, как павлин или его глаз. Но законы и константы космоса тонко настроены – так, чтобы задавать условия, при которых по прошествии определенного времени появятся глаза и павлины, человек и его мозг. Искушение Богом апеллирует здесь к образу Разумного Настройщика, который подкручивает стрелки физических констант таким образом, что они получают чрезвычайно точные значения, необходимые для того, чтобы породить эволюцию и в конечном итоге нас.
Поддаться Искушению Богом в любом из этих обличий, биологическом или космологическом – акт интеллектуальной капитуляции. Если вы пытаетесь объяснить нечто невероятное, никогда не будет достаточно апеллировать к сущности, которая сама по себе как минимум столь же невероятна. Если вы опускаетесь до того, что вытаскиваете из шляпы необъяснимого дизайнера павлинов, можно с тем же успехом вытащить из шляпы необъяснимого павлина и не вводить промежуточное звено.