что человечество навеки обречено оставаться безрассудным. Но, по-моему, иррациональность не имеет ничего общего с романтической любовью, или поэзией, или эмоциями, то есть с тем, что делает жизнь полноценной. Все это не перпендикулярно рациональности. Возможно, оно имеет к ней косвенное отношение. В любом случае я только за все это, как и вы. Но положительно иррациональные убеждения и суеверия – совершенно другое дело. Признавать, что мы никогда не сможем от них избавиться – что они суть неискоренимая часть человеческой природы, – откровенно нечестно с вашей стороны и, как я предполагаю, со стороны большинства ваших коллег и друзей. Разве в таком случае не снисходительность – постулировать, что люди в целом по своей природе неспособны освободиться от них?
ЛК: Я не столь уверен, что я свободен от иррациональных убеждений, по крайней мере, от иррациональных представлений о себе самом. Но если религиозная вера – центральная часть жизненного опыта для многих людей, то вопрос, мне кажется, не в том, как можно избавить мир от Бога, но в том, до какой степени наука может по крайней мере смягчить эту веру и устранить самые иррациональные и вредные аспекты религиозного фундаментализма. Это, безусловно, способ, которым наука может обогатить веру.
Например, в моей лекции для католической группы я руководствовался вашей последней книгой и рассказывал, как научные принципы, включая принцип неизбирательности данных, диктуют, что в вопросах фундаментализма нельзя быть избирательным. Если кто-то верит, что гомосексуальность – зло, потому что так написано в Библии, ему придется принять и другие вещи, написанные в Библии, включая разрешение убивать своих детей, если они не слушаются, или оправдание права спать со своим отцом, если нужно родить ребенка и других мужчин вокруг нет, и так далее.
Более того, наука может непосредственно опровергнуть многие подобные буквальные интерпретации Писания, например, представление о том, что женщины – просто имущество, что противоречит тому, что говорит нам биология о типичных биологических ролях самок и в особенности интеллектуальных способностях женщин и мужчин. В том же смысле, в котором Галилей предположил, что Бог не дал бы людям мозга, если бы “Он” не хотел, чтобы люди познавали природу, наука безусловно способна обогатить веру таким образом.
Еще одну выгоду, которую способна предложить наука, наиболее убедительно продемонстрировал [Карл] Саган, который, как и мы с вами, не был верующим. Тем не менее в опубликованном посмертно сборнике его Гиффордских лекций о науке и религии, прочитанных в Шотландии в 1985 году, он высказывает соображение, что стандартное религиозное чувство чуда на самом деле слишком близоруко, слишком ограниченно[174]. Единственный мир слишком жалок для настоящего Бога. Огромные просторы нашей Вселенной, которые раскрыла нам наука, гораздо грандиознее. Более того, ныне можно добавить – в свете современной моды на теоретическую физику, – что единственная вселенная, возможно, тоже слишком жалкая и что нам, возможно, понадобится мыслить в категориях множества вселенных. Потороплюсь добавить, однако, что обогащение веры – совершенно не то же, что добывание свидетельств, подкрепляющих веру: последним, с моей точки зрения, наука безусловно не занимается.
РД: Да, я люблю это сагановское настроение, и я рад, что вы о нем вспомнили. Я вкратце изложил его для издателей этих лекций на обложке: “Был ли Карл Саган верующим? Он был чем-то гораздо большим. Он оставил позади мелкий, местечковый, средневековый мир традиционных верующих; позади него остались богословы, священники и муллы, погрязшие в своей узколобой духовной бедности. Он оставил их позади, потому что у него было намного больше поводов для религиозного чувства. У них были мифы бронзового века, средневековые суеверия и детская склонность выдавать желаемое за действительное. У него была Вселенная”. Не думаю, что я смогу еще что-то добавить к ответу на ваш вопрос, может ли наука обогатить веру. Она может – в том смысле, который имели в виду вы и Карл Саган. Но я не хочу, чтобы меня поняли так, будто я поддерживаю веру.
ЛК: Я хотел бы завершить вопросом, который, по-моему, играет центральную роль в нынешней дискуссии среди ученых насчет религии: является ли религия по своей природе злом? Здесь я признаюсь, что мои собственные взгляды с годами изменились, хотя вы можете возразить, что я просто проявил слабость. Безусловно, существует достаточно свидетельств того, что религия ответственна за множество злодеяний, и я часто говорю – как и вы, – что никто бы специально не направил самолет в высотные здания, если бы не вера, что Бог на их стороне.
Как ученый, я чувствую, что моя задача – возражать, когда из-за религиозных верований люди учат ложным представлениям о мире. В этом отношении я бы сказал, что не стоит уважать религиозные убеждения ни больше, ни меньше, чем любые другие метафизические склонности, но в особенности их не стоит уважать, когда они ошибочны. Под ошибочными я понимаю такие убеждения, которые явно не согласуются с эмпирическими данными. Земле не шесть тысяч лет. Солнце не останавливалось в небе. Кенневикский человек не был индейцем из племени уматилла. И мы должны стремиться искоренять не религиозные убеждения и не веру, а невежество. Только когда вере угрожает знание, она становится врагом.
РД: Думаю, здесь мы вполне сходимся. И хотя “ложный” слишком сильное слово, так как оно подразумевает намерение обмануть, я не из тех, кто ставит моральные аргументы выше вопроса о том, верны ли религиозные убеждения. Недавно я встречался на телевидении с заслуженным британским политиком Тони Бенном, бывшим министром технологий, который называет себя христианином. В ходе нашего разговора стало совершенно ясно, что он нисколько не интересовался тем, верны ли христианские убеждения; его волновало только, нравственны ли они. Он возражал против науки на том основании, что она не дает морального ориентира. Когда я возразил, что моральный ориентир не является задачей науки, он едва не спросил, в чем тогда польза науки. Классический пример синдрома, который философ Дэниел Деннетт называет “верой в веру”.
В числе других примеров – те люди, которые считают, что верность или ошибочность религиозных убеждений не так важны, как способность религии утешать и давать цель в жизни. Полагаю, вы согласитесь со мной, что мы не возражаем против того, чтобы люди находили утешение в том, что им нравится, и не возражаем против сильных моральных компасов. Но вопрос о моральном или утешительном значении религии так или иначе следует держать в сознании отдельно от значения религии как истины. Я регулярно сталкиваюсь с трудностями, когда пытаюсь убедить верующих в этом различии, и это наводит меня на мысль о том, что задача перед нами, научными соблазнителями, стоит нелегкая.
ЛК: Теперь, когда мы нашли еще один пункт, по которому мы определенно согласны, на этом месте, пожалуй, стоит завершить дискуссию.
Защищая пограничную стену
Это слегка отредактированная версия моего предисловия к книге Шона Фейрклота “Атака теократов” (2012)[175].
Отцы-основатели США, титаны Просвещения XVIII века, были дальновидны в своих планах, потому что усвоили уроки истории. Они знали европейское прошлое, от которого бежали первые английские колонисты, и создали документ, предотвращающий что-либо подобное в будущем. “Конгресс не примет никакого закона, одобряющего установление религии или запрещающего ее свободное исповедование”. Иными словами, США никогда не будут теократией.
Эта первая статья Билля о правах, бесценная Первая поправка к величайшему учредительному документу, когда-либо принятому, служит – или должна служить – предметом зависти всего мира. Моя собственная страна все еще номинально является теократией, где глава государства одновременно и глава Англиканской церкви, с конституционным запретом быть католиком (не говоря уже об исламе или иудаизме[176]). По сей день католическо-протестантский раскол отравляет Северную Ирландию и, в миниатюре, Глазго по футбольным субботам. В верхней палате парламента у нас все еще официально заседают 26 епископов, которых никто не выбирал.
Ничто из этого не удивило бы Джеймса Мэдисона и его коллег. Это именно тот род социальной болезни, которую они хотели предупредить с помощью своей поправки к конституции. Но даже они не могли предвидеть безумный ужас того, что творят наши теократы двадцать первого века… например, в Саудовской Аравии, нашей союзнице и поставщице нефти, где Мустафа Ибрагим был в судебном порядке казнен за “колдовство” (он был фармацевтом) и где женщину могут арестовать за вождение автомобиля[177], обнажение руки или щиколотки или появление на публике без родственника мужского пола (который – в качестве щедрой уступки – может быть ребенком). Или в Уганде, где гомосексуальное поведение наказывается четырнадцатью годами тюрьмы[178] и где школьного учителя Дэвида Като забили насмерть христианские фанатики, подстрекаемые христианскими газетами, которые, в свою очередь, вдохновлялись американскими миссионерами. Или в Израиле, где в 2006 году Туве Йоханссон, шведская правозащитница, пытавшаяся отвести в школу палестинских детей, подверглась – под равнодушными взглядами израильских солдат – нападению толпы израильтян, скандировавших: “Мы убили Иисуса, убьем и тебя!” Или в Сомали, где в 2008 году тринадцатилетнюю Айшо Ибрагим Дхулулоу приговорили к смертной казни через побиение камнями в присутствии большой толпы на футбольном стадионе. Ее грех “прелюбодеяния” – по закону шариата – состоял в том, что она подверглась групповому изнасилованию.
Официально США не теократия. Пограничная стена Томаса Джефферсона все еще стоит – но ей угрожает опасность, она подвергается неустанным попыткам раздолбить ее, проломить и коварно расковырять со стороны (в основном христианских) саботажников, которые либо невежественно трактуют намерения отцов-основателей, либо сознательно им противятся. И тут въезжает на коне Шон Фейрклот, как современный рыцарь конституции и разума. Его книга – своевременный (болезненно своевременный) манифест секуляризма (не атеизма). Послание Фейрклота секуляристское и консервативное в истинном смысле слова: консервирующее исконные секуляристские принципы конституции – в отличие от так называемых “консерваторов Чаепития”, чья цель в том, что касается религии, состоит в бесстыдном подрыве основного принципа Первой поправки. Шон Фейрклот цитирует Барри Голдуотера: “У меня нет никакого почтения к религиозным правым” – в противовес высказыванию Мишель Бахман: “Бог призвал меня баллотироваться в Конгресс”. Хотя Шон Фейрклот был либеральным демократом в конгрессе штата Мэн, следующие слова архиконсервативного сенатора Голдуотера, возможно, вдохновили книгу Фейрклота.