Вторая тропа философского рода, и она обладает сладким запахом для нашего разума. Смысл ее заключается в том, что ученик обретает знания в какой-то области, например, в математике, затем в иных, пока не доходит до теологии. Предмет, который он углубил, и который овладел его людской разум, начинает управлять ним, ученику же кажется, будто бы он великий мастер во всех этих областях. Он начинает понимать различные сложные связи, и он уверен, что это как раз в результате расширения и углубления его человеческого знания. Только не знает он, что это буквы, ухваченные его мыслями и воображением, так на него действуют, своим движением они заводят в его разуме порядки и открывают дорогу к невыразимому одухотворению.
Третья тропа заключается в каббалистической перестановке, выговариванию, подсчету букв – именно она ведет к истинному одухотворению. Эта тропа – наилучшая, помимо всего, она дарит громадное удовольствие, поскольку, благодаря ней, ты близко общаешься с самой сутью творения и познаешь – кем, собственно, является Бог.
Но после подобных разговоров нелегко успокоиться и Нахману, когда выкурит он с реб Мордке последнюю трубку, перед тем, как заснуть, перед его глазами встают странные картины, в которых появляются то ульи, наполненные сияющими пчелами, то какие-то мрачные фигуры, из которых появляются другие. Иллюзия. Он не может спать. А бессонницу усиливает еще и чудовищная жара, к которой им, людям севера, сложно привыкнуть. Не раз и не два ночью Нахман сидит в одиночестве над краем мусорной свалки и глядит в покрытое звездами небо. Первое дело для каждого адепта – это понять, что Бог, чем бы он ни был, не имеет ничего общего с человеком, и он остается настолько далеким, что просто недоступным людским органам чувств. Равно как и его намерения. Никогда люди не узнают, а что Он имеет в виду.
О простаке Яакове и налогах
Уже по дороге слышали они про Яакова от путников – что имеется такой вот ученик у Изохара, и что он знаменит среди иудеев, хотя и не слишком понятно – почему. То ли, благодаря своему остроумию и странному поведению, нарушающему все людские принципы? То ли, возможно, по причине мудрости, необычной у молодого человека? Вроде бы как, сам себя он считает простаком, и именно так заставляет к себе обращаться: аморик, простак. Люди утверждают, что чудак из него еще тот. Рассказывают, что будучи пятнадцатилетним еще парнем, еще в Румынии, пришел он, как будто ничего, в трактир, где брали пошлины с товаров, и, усевшись за столом, заказал себе вина и еды, вытащил какие-то бумаги, после чего приказал, чтобы ему принесли товары на оформление пошлин, скрупулезно переписал их, а деньги забрал себе. Наверняка он отправился в тюрьму, если бы за него не заступилась какая-то богатая госпожа; все возложив на юношеское стремление к шалостям, благодаря этому заступничеству к парню отнеслись очень мягко.
Слушая это, все одобрительно усмехаются и похлопывают друг друга по спинам. Это же нравится и реб Мордке, а вот Нахману подобное поведение героя кажется непристойным и, говоря по правде, он удивлен, что не один реб Мордке, но и другие довольно хихикают.
- Почему это вас так восхищает? – со злостью в голосе спрашивает он.
Реб Мордке перестает смеяться и глядит исподлобья.
- А ты подумай, что в этом есть хорошего, - говорит он и спокойно достает трубку.
Нахману ясно, что этот Яаков обманул людей и отобрал у них деньги, которые ему совершенно не принадлежали.
- Почему ты на стороне тех, других? – спрашивает у него реб Мордке.
- Потому что я тоже обязан отдавать подушное, хотя ничего плохого не сделал. Потому мне жалко тех людей, у которых забрали то, что принадлежало им. Когда придет настоящий сборщик пошлин, им придется заплатить еще раз.
- А за что они должны платить, об этом ты думал?
- Как это? – Нахману странно то, что говорит его учитель. – Как это "за что платить"? – ему не хватает слов, настолько оплата эта очевидна.
- Ты платишь за то, что ты иудей, живешь из господской, королевской милости. Ты платишь налоги, но, если с тобой происходит какая-то несправедливость, ни господин, ни король по доброй воле за тебя не заступятся. Написано ли где-нибудь, что твоя жизнь имеет свою цену? Что цену имеет твой год и месяц, и даже каждый день можно пересчитать в золото? – говорит реб Мордке, спокойно и старательно набивая трубку.
Это дает Нахману пищи для размышлений намного больше, чем теологические диспуты. Как так произошло, что одни платят, а другие собирают? Как так получилось, что у одних земли не меряно, так что они ее даже объехать не способны, а другие арендуют у них клочок, за который платят так много, что самим уже и на хлеб не хватает?
- Потому что они имеют ее от собственных отцов и матерей, - отвечает без особой уверенности, когда наутро возвращаются они к тому разговору. И уже чувствует, на что будет нацелена аргументация реб Мордке.
- Ну а отцы откуда имели? – спрашивает старик.
- От собственных отцов? – отвечает Нахман, не завершая того порочного предложения, поскольку уже понимает, как действует вся эта умственная конструкция, потому-то и сам тянет, словно бы был своим собственным собеседником. – Или в чем-то угодили королю и получили землю в собственность. Или же купили эту землю, а теперь отдают ее своим потомкам…
Тут же на полуслове запальчиво вмешивается одноглазый Нуссен:
- А вот мне кажется, что землю в собственность нельзя ни продавать, ни покупать. Точно так же, как воду и воздух. Огнем тоже не поторгуешь. Это вещи, данные нам Богом, не каждому по отдельности, но всем. Как небо и солнце. Разве солнц принадлежит кому-то, а звезды тоже чья-то собственность?
- Ну, нет, потому что не дают пользы. То, что несет выгоду человеку, должно быть чьей-то собственностью… - пробует Нахман.
- Да как же это так, что солнце пользы не приносит! – выкрикивает Йерухим. – Да если бы только могли дотянуться до него руки жадных людей, они тут же бы его на кусочки растащили, в ларцы бы попрятали и в нужное время продали бы другим.
- А землю делят, словно мертвую тушу зверя, присваивают, следят и стерегут, - урчит сам себе реб Мордук, но все сильнее его увлекает курение трубки, и все знают, что вот-вот сейчас уплывет он в свой ласковый экстаз, где никто не понимает слова "налог".
Тема налогов в рассказе Нахмана весьма трогает рогатинских слушателей, так что Нахману приходится замолчать, поскольку теперь они начинают разговаривать между собой.
Взаимно они остерегают друг друга, чтобы, к примеру, не иметь никаких дел с "теми" евреями, потому что ни к чему хорошему это не приведет. Всем широко известен случай раввина Исаака Бабада из Бродов, который растратил общинные деньги. И как тут платить налоги? Уж слишком они высоки, причем, на все, так что делать что-либо теряет какой-либо смысл. Уж лучше было бы лечь и спать с утра до вечера, глядеть, как облака плывут по небу и случать переговоры птиц. У христианских купцов таких хлопот нет, из налоги человеческие; и армянам живется гораздо лучше, потому что они христиане. Потому поляки и русины считают армян за своих, хотя, по мнению собравшихся в доме Шора, это неправда. Мысли армянина никто не способен проникнуть, такие они лживые. Такой и еврея вокруг пальца обернет. Все идут им навстречу, потому что умеют польстить, хотя по сути своей они хитрые и скользкие словно змеи. А еврейским общинам приходится все больше дани вносить, ведь уже и синод задолжался, потому что поголовно платил и за тех евреев, которые сами за себя платить не могли. Так что правят самые богатые, те, у которых есть деньги, а потом их сыновья и внуки. Дочерей выдают замуж за своих, таким образом капитал держится в куче.
А можно ли не платить налоги? Каким-то образом выскользнуть из этой машинерии? Ибо, как только пожелаешь быть честным и чтить порядок, этот же порядок тебя и подведет. Разве в Каменце не было постановлено, чтобы евреев выбросить из города в течение одного дня? И селиться могут на расстоянии не ближе шести миль от города. Ну, что с чем-нибудь подобным делать?
- Дом был только-только выкрашен, - рассказывает жена Йерухима, который торгует водкой, - и красивый садик рядом…
Женщина начинает плакаться, более всего, об утраченной петрушке и капустных головках, потому что обещали быть замечательными. Петрушка толщиной с большой палец сильного мужчины. Капуста – величиной с головку новорожденного. И даже этого не позволили забрать. Таинственный результат приносит сравнение с головкой новорожденного – другие женщины тоже начинают хлюпать носом, в связи с чем наливают себе по капельке водки, благодаря которой, все еще всхлипывая, успокаиваются, после чего возвращаются к своим делам: латать одежду и драть гусиное перо; их руки не должны бездействовать.
О том, как Нахман явился Нахману,
то есть: маковая росинка тьмы и семечко света
Нахман вздыхает, чем успокаивает небольшую возбужденную группку слушателей. Сейчас будет самое главное – все это чувствуют и застывают в недвижности, как будто перед откровением.
Мелкие коммерческие делишки Нахмана и реб Мордке идут в Смирне без какого-либо гешефта. Уж слишком много времени забирают у них дела с Богом; вложение этого времени в постановку вопросов, в размышления – это же сплошной расход. А поскольку каждый ответ порождает новые вопросы, коммерция хромает, потому что расходы все время увеличиваются. В счетах постоянный недобор, и цифры в колонке "должен" по сравнению с колонкой "имеется" становятся все больше. Вот если бы вопросами можно было торговать, оба с реб Мордке заработали бы состояние.
Иногда молодые высылают Нахмана, чтобы тот кого-нибудь переспорил на диспуте. В этом он самый лучший, с любым справится. Очень многие всегда готовые спорить иудеи и греки подбивают молодых учеников и уговаривают Нахмана поспорить с ними. Это что-то вроде уличного поединка – противники садятся один напротив другого, тут же собирается кучка зевак. Вдохновитель спора забрасывает тему, все равно