, то есть, через христианство, так же, как Шабтай вошел к Исмаилу, то есть, в турецкую религию. Ибо путь спасения заключается в извлечении из всех тех религий черен откровения и соединения их в одно огромное, Божественное откровение, Тору де-'Ацилут77. В этой религии конца все три религии будут сопряжены в одну-единственную. Некоторые, как только слышат такое, сплевывают в снег и уходят.
А после выступления – пир, после которого Яаков, то ли уставший, то ли пьяный, сразу же идет спать – не сам, естественно, поскольку в шабтайских домах обязательно особое гостеприимство. Греть Яакова приходит младшая дочка Моше, что живет за кладбищем.
Сразу же после завтрака Яаков просит повести его на холм, где нахдятся пещеры. Там его товарищи должны его ожидать, сам же он скрывается в лесу. Вновь происходит то самое притопывание в снегу. Толпа собирается приличная, пришли гои из деревни, спрашивают, что случилось. Потом они станут рассказывать любопытствующим: "Так это какой-то ученый жид из Турции приехал, ихний святой. Здоровый, с турецкой шапкой на голове, с рябым лицом". Ну и, опять же, тянется за ним народ из деревни, ожидает его в лесочке, очень серьезно уверенный, будто бы Яаков разговаривает с подземными духами. Когда он возвращается, уже начинает смеркаться, а вместе с наступлением сумерек начинает идти снег. В деревню возвращаются целой компанией, веселые, хотя и замерзшие, радуясь тому, что их ожидает горячий бульон и водка. Утром же выступают дальше – на Хануку в Езержаны.
Шпионы уже хорошо знают, что происходит потом: этот пророк, Яаков, на две недели останавливается у Симхи бен Хаима и начинает видеть свет над головами некоторых верующих. Это нечто вроде ореола, зеленоватого или голубоватого. У Симхи и его брата это свечение над головами наличествует, и это означает, что они избранные. Каждый хотел бы иметь подобный ореол, некоторые его даже чувствуют: легкое покалывание вокруг головы, тепло, которое как бы было и без шапки. Кто-то говорит, что такой ореол берется из невидимой дырки в голове, через которую вытекает внутренний свет. Этот как раз чешется именно эта дырка. И что в обязательном порядке необходимо избавиться от колтуна на голове, который у многих имеется и мешает свету.
"Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю"
Книга Притч Соломоновых, 30.18
Когда Яаков идет через деревни и местечки, за ним бегут местные традиционные евреи и кричат: "Троица! Троица!", словно бы это было какое-то нехорошее прозвище. Иногда они поднимают камни с земли и бросают их в сторонников Яакова. Другие, те, которых укусил Шабтай Цви, запрещенный пророк, глядят с любопытством, из них собирается группа таких, что идут за Яаковом.
Люди здесь бедные, и по этой причине сделались подозрительными, бедный не может себе позволить далеко идущего доверия. Прежде чем толстяк похудеет, худой умрет – говорят здесь. Им бы хотелось чудес, знаков, спадающих звезд, кровавой воды. Они не сильно-то понимают, что им говорит Янкель Лейбович, прозванный Яаковом Франком. Но, поскольку он красивый, приятный и одетый по-турецки, то кажется необычным, производит на них впечатление. Вечером, когда они беседуют у костра, Яаков жалуется Нахману, что чувствует себя будто купец, который должен продать красивейшую жемчужину, а здесь его принимают за мелкого разносчика, и ценности жемчужины представить не могут, считая ту фальшивой.
А людям он рассказывает то, чему учил его Изохар, что вечерами подсказывает ему реб Мордке и что объясняет Нахман, опытный в любом диспуте, но сам лишенный как красивой внешности, так и силы убеждения. Но когда Яакова начинает нести, он много прибавляет от себя. В особенности, любит он сильные сравнения и не боится ругаться. Он говорит словно простой еврей, как молочник из Черновцов, как шорник из Каменца, вот только в еврейские предложения он включает много турецких слов, из-за чего те становятся похожими на халу с изюмом.
В христианский Новый год все отправляются в Копычинцы. По дороге мимо них проезжает множество богато украшенных саней, это окрестные вельможи торжественно и с шиком едут в церковь. Лошади замедляют свой бег, и оба кортежа, направляющиеся в противоположных направлениях, глядят друг на друга в изумленном молчании. Яаков в шубе с громадным воротником, в меховой, крашеной высокой шапке – что твой король. Господа, закутанные в меха, из-за чего кажущиеся толстыми и приземистыми; головы их украшают шапки, к которым надо лбом приколоты драгоценные броши, поддерживающие перья. Женщины бледные, с носами, покрасневшими от мороза, тонут в меховых пледах.
В Копычинцах столы уже были накрыты, а ортодоксальные иудеи из целой деревни ожидают перед домом Шлёмо и Зытли - переступают с ноги на ногу, топают, потому что мороз крепчает, они разговаривают друг с другом. Небо багровеет, когда сани подъезжают к дому. Толпа затихает и в наполненном напряжением молчании глядит, как Яаков заходит в средину. Тот, уже перед самой дверью, останавливается и и отступает, подходит к Рифке и ее маленькой дочке, и к ее мужу Шиле, глядя над их головами, словно бы что-то там видел. Это вызывает шевеление, а сами избранные чувствуют себя не в своей тарелке. Потом, когда Яаков исчезает в средине, Рифка начинает всхлипывать, плачет и маленькая девочка, лет ей где-то около трех, да и вообще многие люди, то ли от волнения, то ли от холода, а может и от усталости. Некоторые ехали целую ночь. А имеются здесь и такие, которые перед тем были в Езержанах, и даже в Королювке.
В доме Яакова тожественно приветствует Хаим из Варшавы, у которого в столице имеются торговые дела, и потому все его уважают. Даже туда уже проникла слава Яакова. Тамошние тоже хотели бы знать, это что же теперь будет делаться, когда мир приближается к концу. Яаков терпеливо объясняет до самого вечера, так что стекла в маленьких окошках становятся белыми от пара, который мороз тут же превращает в филигранные пальмовые листья.
Тем вечером те, которые заглядывают через окошечки, мало чего видят. Огни свечей мерцают и ежесекундно гаснут. В Яакова вновь вступает дух – руах ха-кодеш. Хорошо его не видно, только лишь некая тень на стене, от пламени свечей мерцающая и нерезкая. Слышен краткий вскрик какой-то женщины.
А уже после всего Шлёмо Шор, в соответствии со старинным законом, посылает в ложе к Яакову Зытлю. Только Яаков настолько измучен, что Зытля, чистая и пахучая, переодетая в праздничную рубаху, разозленная и сердитая возвращается к мужу.
В доме родителей Хаима Яаков обращает в истинную веру трех человек. Сам Хаим Яакову чрезвычайно нравится, у него имеются организационные способности, и на следующий же день он берется за работу. Теперь уже, от одной деревни до другой, их сопровождает самый настоящий кортеж, десятка полтора фур, к тому же конные и какие-то пешие, которые не поспевают за всем караваном и до цели добираются лишь к вечеру, обессиленные и голодные; эти последние спят где угодно: в сарае, в корчме на полу. Деревни передают Яакова друг другу, будто некое священное чудо. А там, где они задерживаются на постой, тут же сходятся какие-то люди, заглядывают сквозь окошки, а слушая то, что Яаков говорит, пускай и не все понимая, от волнения льют слезы. Переживает уже не только сам Яаков, движения которого сделались более угловатыми, решительными, словно бы сюда он заскочил на миг, но мыслями уже был где-то далеко, с Авраамом, с Сарой, с Шабтаем, с великими мудрецами, которые разбирали мир на мельчайшие буковки. А вдобавок ко всему на небе появилась комета – каждый вечер она сопровождает Яакова, словно бы он был ее сыном, той искры света, которая вот здесь прибыла в мир. И вот они едут через Трембовлю, Соколув, Козове, Плауче, Зборув, Злочув, Ханачувку и Буск. Все поднимают голов, глядя в небо. Яаков исцеляет наложением рук, находятся потерянные вещи, отступают язвы, женщины обретают желанную беременность, возвращается любовь между супругами. Коровы приносят близнецов странной масти, ну а куры несут яйца, в которых по два, а то и по три желтка. Польские господа приезжают поглядеть, как этот Франк, этот самый турецкий или валашский жид творит чудеса, которых они нигде не видели, и говорит о конце света. Будут ли спасены христиане, или это только лишь иудейский конец света? – в этом уверенности нет. С ним желают говорить. В беседах через переводчика, которыми бывают Нахман или Хаим из Варшавы, господа стараются сохранить превосходство. Поначалу они зовут его к повозке, Яаков подходит, вежливо отвечает. И начинает он с того, что сам он человек простой, необразованный, но так на них глядит, что под его взглядом те теряют уверенность. А потом уже стоят в толпе остальных, отличаясь только лишь толстыми мехами и пером на шапке.
В Буске вся деревня выходит из домов, горят факелы; на дворе сильный мороз, и свежий снег трещит под ногами. Яаков проводит здесь неделю в доме брата Нахмана, Хаима, и его жены. Маленький сынок Нахмана, Арончик, и другие мальчишки ходят за Яаковом словно пажи за королем. Здесь Маков видит голубые ореолы чуть ли не над каждым. Практически все местечко обращается в веру святой Троицы, как говорит сам Яаков. Днем приносят больных детей, чтобы он возложил на них свои руки. После к нему приезжают из Давидова, а потом его желают видеть во Львове. Там в его распоряжении большой зал, куда, чтобы его увидеть, пришла огромная толпа, но когда он говорит о том, что, когда он появится в Польше во второй раз, то придется идти к Исаву, то есть, к католической религии, чтобы наступили Последние Дни, собравшиеся начинают выходить с ворчанием. Львовские евреи богаты, вредны и развращены. Львов не настроен к Яакову столь же благожелательно, как бедные местечки и деревни. Богатые и довольные к Мессии не спешат; ведь Мессия это тот, которого вечно ждут. Всякий, кто уже пришел, это фальшивый Мессия, то есть, Мессия – это кто-то такой, кто никогда не приходит. На этом все это и основано. Заглушают Яакова, когда он начинает проповедовать в львовской синагоге. В конце концов, он вырывает кафедру и бросает ее в толпу, а после того ему приходится бежать, поскольку разъяренные и взбешенные слушатели напирают на него.