Вроде как, в течение тех трех дней, проведенных в аресте в Копычинцах, прежде чем за ним приехали турки, на Яакова вновь снизошел святой дух, руах ха-кодеш, и он странные вещи кричал, о чем впоследствии свидетельствовали сидевшие с ним в камере реб Шайес и Ицеле из Королювки – что он направится к христианской религии, и двенадцать братьев с ним. Когда же турки его освободили, дали ему коня, на которого он сел и сразу же направился к турецкой границе, в Хотин. Шпионы же потом донесли раввину Рапопорту во Львов, чтоЮ отъезжая, он произнес, по-древнееврейски, волне понятно: "Идем на королевскую дорогу".
О польской принцессе Гитле, дочке Пинкаса
Красавица Гитля – единственная дочка Пинкаса, секретаря львовского раввина Рапапорта. У девицы в голове что-то нехорошо уложилось, отцу она постоянно доставляла хлопоты, потому он отвез е к сестре в Буске, чтобы там она подышала здоровым деревенским воздухом и так сильно не бросалась всем в глаза.
Нехорошо, что она привлекательна – хотя обычно это радует родителей – высокая, стройная, с вытянутым, смуглым лицом, выдающимися губами и темными глазами. Ходит она небрежно и как-то странно одетая. Все лето прогуливалась она по подмокшим лугам за городом, читала вслух сихи, ходила сама на кладбище, всегда с книжкой в руках. Ее тетка считает, что так оно всегда творится, когда девушек учат читать. Неосторожный отец Гитли сделал это – и вот вам результат. Ученая женщина – это всегда причина крупных неприятностей. И вот вам, все они и, вроде как, стали реальностью. Ну кто нормальный просиживает на кладбище? Девице девятнадцать лет, она давно уже должна быть выдана замуж, пока же притягивает любопытствующие взгляды парней и мужчин постарше, вот только никто на такой жениться не желает. Вроде как, она даже позволяла некоторым парням себя облапывать. Делали они это за кладбищем, там, где дорога ведет в лес. И, кто знает, а не случилось ли чего больше.
Мать Гитли умерла, когда девочке было всего несколько лет. Долгое время Пинкас был вдовцом, но пару лет назад взял себе новую жену, которая терпеть не могла падчерицы. С взаимностью. Когда мачеха родила близнецов, Гитля в первый раз сбежала из дома. Отец нашел ее в корчме на самых рогатках Львова. Молоденькая девица подсела к играющим в карты и подсказывала то одному, то другому. Но ее не приняли за гулящую девку. Она правильно выражалась по-польски, было заметно, что ученая, хорошо воспитанная. Она хотела ехать в Краков. Девица была прилично одета, в самое лучшее платье, и вела себя так, словно бы кого-то ожидала. Корчмарь думал, что это дама из высшего света, с которой случились неприятности. Сама она рассказывала, будто бы приходится правнучкой польскому королю, что ее отец нашел ее в корзинке, выложенной лебединым пухом, а вдобавок – что ее кормила своим молоком лебедица. Те, что ее слушали, больше всего смеялись над этим кормлением молоком лебедицей, чем над корзинкой. Отец влетел в корчму и ударил ее по лицу у всех на глазах. Затем силой усадил ее на повозку и уехал в сторону Львова. У бедного Пинкаса до сих пор в ушах гогот и неприличные шуточки всех тех, что были тогда в корчме. Поэтому он решил как можно скорее выдать дочку замуж, собственно говоря, за первого, кто ее пожелает, пока – как он надеялся – она еще девственница. Он нанял самых лучших свах, и тут же нашлись желающие из Езержан и Чорткова. Но тогда Гитля начала ходить на сено с парнями, да так, чтобы все об этом знали. Она делала это специально, чтобы не дошло до свадьбы. И не дошло, потому что кандидаты в мужья как-то отступили. И тот, что из Езержан, и тот, что из Чорткова – вести ведь расходятся быстро. Теперь она проживала в отдельном помещении, сделанном из пристройки, словно прокаженная.
Гитля, несмотря на протесты тетки и мачехи, набросила на себя полученную от отца гуцульскую безрукавку и вышла в снег. Брела она через деревню в дом рыжего Нахмана, где ненадолго остановился Господин. Она ожидала вместе с другими вместе с другими, которым облака пара заслоняли лица, топая на месте от холода, пока Господин, называемый Яаковом, в конце концов не вышел со свитой. Тогда она ухватила его за ладонь и поцеловала. Он хотел вырвать руку, но Гитля перед тем уже открыла свои чудесные густые волосы, а вдобавок произнесла то, что всегда: "Я польская принцесса, внучка польского короля".
Присутствующие рассмеялись, но на Яакова это произвело впечатление, поэтому он пригляделся к девушке и поглядел ей прямо в глаза. Что он в них такого увидел, этого никто не знает. С тех пор она шла за ним шаг в шаг, не отступая от него ни на миг. Говорили, будто бы Господин был ею крайне доволен. Через нее – говорили люди – Господин рос силой, но и она сама получила от неба большую силу, которую чувствовала в себе. Когда однажды какой-то оборванец бросился на Господин, она воспользовалась той силой и так трахнула мерзавца той силой, что он грохнулся в снег и долгое время не мог плжняться. И была она при Яакове словно волчица, вплоть до той фатальной ночи в Лянцкорони.
О Пинкасе и его стыдливом отчаянии
Когда Пинкас появляется у Рапапорта, он предпочитает не бросаться тому в глаза, прошмыгивает на цыпочках, съеживается над переписываемыми письмами, практически не видя раввина. Но тот, с вечно полуприкрытыми глазами, видит не хуже, чем какой-нибудь юноша. Вроде бы как он проходит мимо, но Пинкас чувствует на себе его взгляд, будто бы кто ошпарил его крапивой. В конце концов, приходит тот миг – он приказывает прийти к себе, когда он один. Расспрашивает про здоровье, про жену и близнецов, вежливо и ласково, как всегда. А потом спрашивает, не глядя на своего секретаря:
- Правда ли, что...
Он не заканчивает. Пинкасу и так делается жарко, на коже он чувствует тысячи игл, и каждая из них адская, раскалена докрасна.
- Меня встретило несчастье.
Равви Рапапорт лишь печально кивает.
- А знаешь ли, Пинкас, что она уже и не считается еврейкой? – ласково спрашивает он. – Известно ли это тебе?
Рапопорт говорит, что Пинкасу давно уже следовало что-то сделать, еще тогда, когда она начала говорить, что она польская принцесса, а то еще раньше; ведь все вокруг видели, что нехорошее что-то с ней творится, что ее опутал какой-то дыбук, ибо сделалась она развязной, грубой, не позволяющей себе перечить.
- Это с какого времени начала она вести себя странно? – спрашивает раввин.
Пинкас долго думает и отвечает, что со смерти ее матери. Мать умирала долго, в муках, в ее груди была опухоль, которая потом расползлась на все тело.
- Это понятно, что тогда, - говорит равви. – Вокруг умирающей души нагромождается множество не связанных, мрачных душ. Они ищут слабое место, через которое могли бы ворваться в человека. Отчаяние делает слабым.
Пинкас слушает все это со сжавшимся от тревоги и страха сердцем. Он признает правоту раввина, это ведь мудрый человек, и он, Пинкас, понимает эту логику, точно так же он и сам сказал бы кому другому – когда в корзине сгнил плод, его следует выбросить, чтобы он не заразил остальных. Но когда он глядит на уверенного в себе, хотя и сочувствующего Рапапорта, который, вдобавок, когда говорит, закрывает глаза, ему приходит в голову мысль о слепоте, что, возможно, имеется нечто такое, чегш этот великий, мудрый человек не видит. Возможно, существуют некие законы, которые выскальзывают его пониманию, быть может, не все охвачено книгами, быть может, для его Гитли следовало бы создать новую запись о таких, как она, а может, она, в конце концов, и вправду польская принцесса, ее душа...
Рапапорт открывает глаза и, видя Пинкаса, склоненного, словно бы был он сломанной палочкой, говорит ему:
- Плач, брат мой, плач. Твои слезы очистят рану, и она быстро затянется.
Только Пинкас знает, что такие раны никогда не исцеляются.
14
О каменецком епископе Миколае Дембовском,
не знающем, что он является всему делу эфемеридой80
Епископ Дембовский питает сильную уверенность, что он человек важный. Еще он думает, что будет жить вечно, поскольку считает себя человеком праведным и справедливым, именно таким, которых имел в виду Христос.
Глядя на него глазами Йенты, следовало бы признать, что в каком-то смысле он прав. Он не убивал, не предавал, не насиловал, бедным помогал, всякое воскресенье раздавая милостыню. Иногда он поддается телесным похотям, но следует признать – он честно борется с ними, ну а если те побеждают, быстро об этом забывал и вообще об этом не думал. Грех усиливается, если о нем думаешь, если перемалываешь его в голове, осматриваешь со всех сторон, заламываешь над ним руки. Тем временем, ясно ведь сказано, что следует пройти покаяние, и конец.
У епископа имеется определенная склонность к роскоши, но он объясняет ее слабым здоровьем. Ему бы хотелось хорошенько послужить миру; и потому он благодарен Господу, что стал епископом – ведь это открывает для него шансы, чтобы так и произошло.
Сейчас он сидит за столом и пишет. У него округлое, мясистое лицо и большие губы, которые можно было бы назвать чувственными, если бы не то, что принадлежат епископу, а еще у него светдая кожа и светлые волосы. Иногда, когда перегреется, делается багровым, и тогда выглядит, будто сваренный. На рокету надел теплый шерстяной муцет, ступни же греет в меховых папучах81, сшитых женщинами специально для него, поскольку у него мерзнут ноги. Его небольшой дворец в Каменце никогда не бывает достаточно прогретым, тепло здесь вечно куда-то улетучивается, чувствуются сквозняки, хотя окна и маленькие, и внутри вечно царит мра. Окна его кабинета выходят на улочку у самой стены костёла. Сейчас он видит там ссорящихся нищих, через мгновение один из них начинает колотить другого посохом, битый вопит писклявым голосом, другие нищие присоединяются, и уже через миг гвалт насилует епископу уши.
Епископ пытается написать:
Шапса Звинницы
Шабса Свинницы
Шабсацвинницы
Шабсашвинниковы