Шабсяшвинки
Шаплашвинки
В конце концов, он обращается к ксёндзу Пикульскому, худому, мелкому телом человечку сорока лет с серыми волосами, который направлен сюда специально из ордена по поручению епископа Солтыка по специальному делу в качестве эксперта; который работает за приоткрытой дверью, и его крупная голова, презирающая мягкость парика, бросает от свечи длинную тень на стену.
- Да как же это, в конце концов, пишется?
Ксёндз Пикульский появляется у стола. За последние несколько лет, с тех пор, как мы видели на обеде в Рогатине, черты его лица обострились; сейчас он свежевыбрит, а на выдающемся подбородке видны ранки от порезов. Это какой же брадобрей так ему устроил? – думает епископ.
- Будет лучше, Ваше Преосвященство, писать: противоталмудисты, поскольку они против Талмуда выступают, это одно ясно. Да и для нас так безопасней: не вдаваться в их теологии. Народ же называет их "сабсачвинниками"82.
- Что вы, отец, думаете об этом? – спрашивает епископ, показывая на лежащее перед ним на столе письмо.
А это письмо от старейшин иудейской общины Лянцкоруни и Сатанова, в котором раввины просят вмешательства по делу отщепенцев от Моисеева Закона и осквернения древнейших традиций.
- Похоже, их самих это перерастает.
- Тут речь идет о безобразиях, которые эти люди вытворяли в какой-то корчме? Разве это повод?
Пикульский пережидает какое-то время; это выглядит, будто бы он что-то подсчитывает в мыслях, а может именно это он и делает. Потом сплетает ладони и говорит, не глядя на еписопа:
- Мне кажется, что они желают нам показать, будто бы с теми еретиками не желают иметь ничего общего.
Епископ незначительно откашливается, нетерпеливо шевелит стопой в папуче, и ксёндз Пикульский понимает, что ему следует говорить дальше.
- Как у нас имеется катехизис, так у них есть Талмуд. Это, как бы тут сказать коротко, комментарий к Библии, но особенный, поскольку касается того, как соблюдать законы и наставления Моисея.
Ксёндз постепенно оживляется, довольный тем, что может похвастаться знаниями, которые со всем усердием приобретает годами. Он глядит на лавку и вопросительно поднимает брови.
Епископ незначительно кивает, и ксёндз придвигается к нему. От него несет затхлостью – бедняжка, его комнаты на первом этаже – и еще щелоком, похоже, этот запах перешел от брадобрея, который так неудачно его побрил.
- Этот Талмуд много сотен лет назад писали их раввины и все там выяснили: что есть, когда, что можно, а чего нет. Без этого вся эта их сложная конструкция распалась бы.
- Но ведь ты же говорил мне, будто бы все их законы в Торе, - перебивает с претензией епископ.
- Но после разрушению иерусалимского Храма, в изгнании, сложно было бы быть послушными Торе – в чужой стране, в чуждом климате. Кроме того, все эти законы весьма особенные, они относятся к их давней, пастырской жизни, а мир поменялся, вот и был написан Талмуд. Припомните, Ваше Преосвященство, Четвертую Книгу Моисееву, именно там имеется про трубы и войска, про вождей племен, шатры...
- Ну да, - не уделяя уже особого внимания вопросу, вздыхает епископ.
- Так вот, тот самый Франк считает, будто бы все это лживо.
- Это весьма тяжелое обвинение. И Тора тоже?
- Тора ему никак не мешает, а их священная книга – это Зоар.
- Мне это уже известно. Но в этот раз чего они хотят?
- Они хотят, чтобы этого Франка наказать. В деревне Лянцкорунь талмудисты побили этих своих еретиков, они же подали против них иск в суд по поводу "греха адамитов83", сами же наложили на них анафему. Что еще могут они против них сделать? Поэтому и обращаются к нам.
Епископ поднял голову.
- Грех адамитов?
- Ну, знаете ли, отец епископ... – говорит Пикульский и внезапно заливается румянцем, начинает откашливаться, а епископ же в некоем спонтанном акте милосердия позволяет ему не заканчивать этого предложения. – Но ксёндз быстро приходит в себя: - Этого Франка следовало освободить из тюрьмы, но он продолжает действовать, пребывая у турок. В иудейский пост этот Яаков с повозки уговаривал, что раз у них имеется истинный Бог, и они сильно верят в него, то зачем же им скрываться? Он сказал: "Идемте, откроемся и покажем всем. Пускай нас увидят". А потом – в тот самый их жесткий пост – наливал всем водку, угощал сладкой выпечкой и свининой.
Откуда они взялись, столь неожиданно, в таком количестве? – размышляет епископ, шевеля пальцами в меховом папуче. Уже перед тем слышал он, будто бы какие-то иудейские отщепенцы сопротивляются тому, чтобы поступать в соответствии с указаниями Торы, убежденные в том, что ее законы были аннулированы вместе с пришествием Мессии. Только какое дело до всего этого нам? – думает епископ. Они для нас чужие, религия их странная и искаженная. Это внутренний спор, пускай себе грызутся. Но ко всему этому присоединяются и другие вещи: будто бы пользовались они заклинаниями и чарами, будто бы пробовали налить вина из стены, применяя таинственные силы, описанные в Книге Бытия. Вроде как, встречались они в отдаленных местах, на ярмарках, и распознавали друг друга с помощью различных знаков, к примеру, выписывали инициалы своего пророка Ш-Ц (S-C) на книгах, торговых лавках и своих товарах. И еще – это епископ тоже хорошенько отметил – они торговали один с другим, творили закрытые общества, где ручались взаимно один за другого. Он слышал, что когда одного из них обвиняли в мошенничестве, другие свидетельствовали о его честности, а вину сваливали на кого-то, кто не был в их группе.
- Я еще не закончил писать для Вашего Преосвященства отчет, - неожиданно начинает объясняться Пикульский. – Зоар – это ведь тоже комментарий, иной, я бы сказал: мистический, он занимается не законами, но вопросами творения мира, самого Бога...
- Богохульства, - перебивает его епископ. – Вернемся к работе.
Но тот стоит, он моложе епископа лет на десять, а то и больше, хотя выглядит старым. Это все по причине худобы, думает епископ.
- Хорошо, что Ваше Преосвященство послало за мной во Львов, - отзывается ксёндз Пикульский. – Я в распоряжении Вашего Преосвященства, и, похоже, Ваше Преосвященство не найдет никого, кто был бы лучше меня, если говорить про иудеев и ту иудейскую ересь.
Говоря это, ксёндз Пикульский обливается густой краской, он откашливается и опускает глаза. Похоже, он чувствует, что перегнул палку и тем самым совершил грех гордыни.
Но епископ не замечает его замешательства. Почему я так мерзну? – думает он, - как будто бы кровь не добиралась до самых дальних членов тела, словно бы кружила слишком медленно, почему моя кровь такая небыстрая?
Епископу уже надоели проблемы с местными евреями. Ну что за дьявольское, коварное и упрямое племя – куда их не выбросишь, они тут же окольными путями вернутся, нет на них сил, разве что какой-нибудь решительной, неотвратимой. Ничего не помогает.
А разве не приложил епископ руку к королевскому декрету против иудеев на восьмом году своего правления, то есть в Anno Domini 1748? Он так вертел королю дыру в голове, высылал письма и неустанно подавал прошения, что король, наконец, издал эдикт: в течение двадцати четырех часов иудеи Каменец должны были покинуть, дома их пропадали в пользу города, школа же была разрушен. Свое участие имели во всем этом армянские купцы, которым евреи мешали в особенной степени, снижая цены, торгуя с рук или тайком; армяне хорошенько отблагодарили епископа. Но проблема не исчезла. Выброшенные из Каменца иудеи перебрались в Карвасары и Зинковцы84, чем тут же нарушили запрет поселения не ближе, чем три мили от города, но ни у кого не было сил судить их за это, так что власти закрыли на это глаза. Они и так ежедневно приходили с товарами в город, чтобы хоть немного поторговать. Посылали своих женщин. Самое паршивое, что покупатели тоже начали перебираться за ними за Смотрич в Зиньковцы, а там образовали незаконный базар, тем самым уменьшая торговлю на каменецком рынке. Снова пошли на них жалобы, хотя бы на то, что еврейки из Карвасар, несмотря на запрет, приносили в пекарню печь свои бублики. И почем это я должен этим заниматься? – размышляет епископ.
- Они утверждают, будто бы к ним законы Торы уже не относятся, - тянет свое ксёндз Пикульский. И что иудейская религия, основанная на Талмуде, религия лживая. Никакой Мессия больше уже не придет, евреи ожидают Мессию напрасно... Еще они говорят, будто бы Бог в трех лицах, и что этот Бог был на свете в человеческом теле.
- О! И они правы, - обрадовался епископ. – Мессия не придет, поскольку уже пришел. Но не скажете же вы, дорогой мой, будто бы они верят в Иисуса Христа, - епископ перекрестился. – Дай-ка мне письмо от этих чудаков.
Он тщательно осматривает послание, словно бы ожидая найти в нем чего-нибудь особенного: печатей, водных знаков...
- Владеют ли они латынью? – сомневается епископ, читая письмо, которое направили ему противоталмудисты, явно написанное ученой рукой. – Кто это им пишет?
- Вроде бы как некий Коссаковский, вот только из которых – не знаю. Ему хорошо платят.
О том, как ксёндз Хмелёвский
защищает у епископа свое доброе имя
Ксёндз Хмелёвский мелкими шажками спешит к епископу и целует тому руку, епископ же поднимает глаза, сложно сказать, то ли благословляя прибывшего, либо же – скорее всего – в знак скуки. Пикульский тоже здоровается с ксёндзом, даже чрезмерно, как для него самого – низко кланяется, подает ему руку и какое-то время трясет ею. Старенький священник в грязноватой сутане (несколько пуговиц оборвано, это недопустимо), с потертой сумкой, у которой оборвался пояс, в связи с чем он держит ее под мышкой, плохо выбритый, седенький – радостно смеется.
- Слыхал я, что отец у епископа как дома, - весело говорит он, но, похоже, Пикульский замечает в этом некий укор, потому что его лицо вновь багровеет.
Свое прошение ксёндз декан начинает уже от самой двери. Делает он это смело, поскольку он хорошо знает епископа еще по тем временам, когда тот был обычным священником.