Епископ обязательно включился бы в это дело, если бы не ожидание. А у него имеются конкуренты. Как только епископ Анджей Залуский скончается в Кракове, необходимо будет действовать быстро, первым попасть к королю и произвести на него хорошее впечатление. Счастье еще, что король сейчас в Варшаве, вдалеке от своего Дрездена и Саксонии, которую как раз сейчас грабит Фридрих. В Варшаве безопаснее.
А какая же это была бы заслуга перед Богом: всех тех еврейских еретиков привести в лоно Церкви. Такого мир еще не видел, но подобное может случиться только лишь в католической Польше. Так что станем мы знамениты во всем свете.
Ожидая уже с самого октября, епископ выдумал невероятный план. Конкретно же, он приказал расставить по всей дороге от Кракова до Варшавы нанятых канониров с мортирами, на расстоянии нескольких миль каждый, и как только его человек в епископском дворце в Кракове узнает, что епископ Залуский мертв, он должен знать первому из канониров, чтобы тот выстрелил по направлению к Варшаве. По этому сигналу выстрелит второй, затем третий… И вот так, по цепочке они будут стрелять вплоть до самой Варшавы, и таким вот образом, с помощью этой вот необычной почты, он первым узнает об этом событии еще до того, как курьеры привезут официальные письма. Идею ему подкинул Юзеф Анджей Залуский, понимающий нетерпение приятеля, а нашел он ее в какой-то книге.
Залуский хотел ехать в Краков к умирающему брату, но декабрь был на удивление теплым, реки разлились, многие дороги сделались непроезжими, так что он тоже рассчитывал на мортирную почту Солтыка.
Сейчас говорят о папском письме пш делу постоянных – хотя в последнее время все более редких – обвинений евреев в том, что те применяют христианскую кровь. Позиция Рима ясна и неотвратима: подобного рода обвинения высосаны из пальца, никаких оснований у них нет. Это пробуждает странную горечь в Каэтане Солтыке, и он признается в этом за ужином своим приятелям: Катаржине Коссаковской и епископу Юзефу Залускому.
- Я же сам слышал признания. Сам свидетельствовал перед судом.
- А вот интересно, что бы Его Святейшество выдумывал бы под пытками? – кривится Коссаковская.
Но уже и Залуский втянут в это дело, потому что несколько лет назад события в Марковой Воле Солтык тщательно ему описал.
- Хотелось бы эту чудовищную тему рассмотреть в каком-нибудь ученом труде, - медленно говорит он. – И при этом я исследую все источники, к которым имею доступ в библиотеке. А по этой теме имеется множество источников со всего света. Вот если бы ещ столько времени не занимали епископские обязанности…
Охотнее всего, он полностью погрузился бы в исследованиях, из собственной библиотеки даже и не выходил бы. Однако сейчас строит жалостливую мину. Лицо у него живое, на ней заметна каждая эмоция.
- Какая жалость, - говорит он, - что сейчас все следует писать, скорее, по-французски, чем на нашей святой латыни, что меня тоже отвращает от писания, потому что французским я пользуюсь не столь совершенно. А тут всё parle, parle… - пытается он передразнивать нелюбимый язык.
- …и сухо в горлЕ, - заканчивает Коссаковская.
Слуга тут же подходит, чтобы наполнить их рюмки.
- Я могу только лишь кратко изложить собственные убеждения.
Епископ Залуский внимательно глядит на Солтыка, но тот, занятый объеданием кроличьих костей, похоже, не слушает. Тогда он обращается к Коссаковской, которая уже поела, а теперь бкспокойно кутится, потому что ей хотелось бы уже закурить трубку.
- Я основывался на тщательном исследовании источников, но, прежде всего, на размышлениях над ними, поскольку письменные факты без разумных размышлений над ними, а только прочитываемые, вводят нас в обман.
На мгновение он снижает голос, словно пытается эти факты вспомнить. Наконец говорит:
- И вот я пришел к тому, что все недоразумение взялось из простой ошибки в словах, а точнее - еврейских буквах. Иудейское слово "d-a-m", - епископ пишет еврейские знаки пальцем на столе, - означает одновременно "деньги" и "кровь", что могло ввести в заблуждение, когда мы говорим, будто бы иудеи жаждают денег, выходит, что они жаждут крови. И ко всему этому людская фантазия прибавила, что христианской крови. И отсюда вся эта сказка и взялась. А может быть и вторая причина: во время брачного обряда новобрачным дают напиток из вина и мирта, называемый "h-a-d-a-s", а кровь называется у них "h-a-d-a-m", вследствие чего и могли взяться обвинения. Нadam, hadas – почти что одинаково, ваши милости понимают? Наш нунций прав.
Епископ Солтык бросает не объеденные до конца косточки на стол и резко отодвигает тарелку.
- Ваше Святейшество насмехается надо мной и моим свидетельством, - эти слова он произносит неожиданно спокойно и очень официально.
Коссаковская склоняется к ним обоим, к этим полным мужчинам со снежно-белыми салфетками под шеями, с покрасневшими от вина щеками:
- Истины исключительно ради истины доискиваться не стоит. Истина сама по себе всегда сложна. Нужно знать, а зачем нам эта истина может быть нужна.
И не обращая внимания на этикет, раскуривает столь желанную трубку.
Под утро посредством мортирной почты наконец-то приходит печальное, но вместе с тем ожидаемое Солтыком известие, что краковский епископ Анджей Залуский скончался. В полдень Каэтан Солтык появляется у короля. Стоит 16 декабря 1758 года.
Коссаковская, каменецкая каштелянша,
пишет львовскому епископу Лубеньскому, сенатору
Катаржина никуда не выходит без Агнешки, и всякий знает то, что без Агнешки ничего освятиться не может. В последнее время сам каштелян договаривается с супругой через Агнешку. Агнешка сербьезна и молчалива. Ходячий секрет – говорит о ней каштелян, орлеанская дева. Но в ее компании его супруга как-то делается мягче, затупляется острие ее ехидства, которое столь часто нацеливалось в мужа. Сейчас они втроем ужинают, и – следует признать – с тех пор, как Агнешка занялась еще и распоряжением по кухне, блюда сделались более вкусными. Они даже спят вдвоем в одной комнате. Пускай им будет, бабам.
Сейчас Агнешка расплетает перед зеркалом волосы своей госпожи и приятельницы, чтобы расчесать их перед сном и вновь заплести в косы.
- Я теряю волосы, - говорит каштелянша Коссаковская. – Уже почти лысая.
- Да что ты, милостивая госпожа рассказываешь; всегда у тебя такие были, редкие но крепкие.
- Да нет же, я уже почти лысая. Не будь дуррой и не обманывай меня… Тоже мне, большое дело, волосы! Все рано я ношу чепец.
Агнешка терпеливо расчесывает тонкие волосы волосяной щеткой. Коссаковская закрывает3глаза.
Потом неожиданно вздрагивает, так что Агнешка замирает с рукой над ее головой.
- Еще одно письмо, дорогуша, - говорит Коссаковская. – Я забыла.
- О не, моя госпожа. На сегодня вся работа закончена, - отвечает Агнешка, возвращаясь к расчесыванию.
Тогда Коссаковская хватает ее за талию и садит себе на колени. Смеющаяся девушка не сопротивляется. Каштелянша целует ее в шею.
- Одно малюсенькое письмецо тому вечно печальному и надутому епископу.
- Ладно, только с кровати и с бульоном.
- Ты, лиса малая, знаешь об этом? – говорит Катаржина, гладит Агнешку между лопаток, словно пса, и выпускает из объятий.
А потом, сидя в кровати, опираясь на огромных подушках, почти невидимая из-под рюшей чепца, она цитирует:
Возвратившись в Подолию, спешу напомнить ксёндзу епископу и горячо поздравить Его, от всего сердца, выразить почтение с принятием епископства после того ужасного несчастья, которое случилось с предшественником Вашего Святейшества, упокой Боже его душу, Миколаем Дембовским.
Одновременно от всего сердца желаю рекомендовать ксёндзу епископу дальнего родственника моего супруга, некоего Антония Коссаковского, который после многих лет вернулся из дальних скитаний в объятия Речи Посполитой и сейчас прибыл ко мне с петицией о том, чтобы я, как родственница, замолвила за него словечко. Этот Коссаковский обладает большим талантом во всяческих восточных языках, в особенности же – в еврейском. Думаю, что уважаемое внимание ксёндза епископа уже обратилось к тем иудейским бедолагам, которые, словно слепцы, ищут истинную веру и на ощупь идут к единственному свету христианской религии, о чем я слышала, здесь, в Каменце, об этом все рассказывают. На удалось выпросить у короля подкрепление для этих пуритан, и я всем сердцем стою за ними, в том числе, и по той причине, что давно уже гляжу на них, детей Моисеевых, и вижу их тяжкую здесь жизнь, в которой они и сами вроде как виноваты, судорожно держась за свои еврейские предрассудки. Буду невообразимо благодарна за какое-нибудь словечко, хотя и не желаю Вашему Святейшеству надоедать и доставлять беспокойство.
Вскоре я выбираюсь во Львов, ожидаю только лишь исправления погоды, и питаю огромную надежду, что застану Ваше Святейшество в добром здравии. И пускай Ваше Святейшество помнит, что всегда мы ждем его как милого гостя в Каменце, где моего супруга можно чаще застать, и в Буске, где я частенько бываю.
Ксёндз Пикульский пишет ксёндзу епископу львовскому Лубеньскому, сенатору
Доношу Вашему Святейшеству, что еще во время Вашего отсутствия во Львове мне удалось кое-что узнать про протеже каштелянши. Оказывается, и действительно, что пан Моливда (это его имя было родом от острова в греческом море, являющегося его собственностью, вот только проверить это никак нельзя) какую-то часть своей бурной жизни провел в Валахии, где он был главой или – как говорят - старшим в общине, скорее всего, богомилы, которых у нас часто называют хлыстами. Но это никто иной, как Антоний Коссаковский герба Шлеповрон, сын некоего Ремигиана, гусарского хорунжего, и матери, по дому Каменской, из Жмуди. Двадцать четыре года его считали пропавшим. И вот сейчас он появляется в стране с прозвищем "Моливда".