По теме этой ереси, что уже много лет распространяется среди православных верующих, я лично знаю лишь то, что они считают, будто бы мир был создан не живым Богом, но его злым братом – Сатанаэлем. Потому-то на свете царят всяческое зло и смерть. Этот взбунтовавшийся Сатанаэль слепил мир из материи, но не мог вдохнуть в него дух, потому просил это сделать доброго Бога. А тот дал душу всяческому созданию, поэтому они верят, что материя зла – а дух добр. И что Мессия вот-вот придет со второй раз, а некоторые из них считают, будто бы тот будет женщиной. Верующие данных сект – это валашские крестьяне, но случаются и сбежавшие к туркам казаки, и даже русинские крестьяне, бегуны и люди низшего состояния, самые бедные. Еще я узнал, что огромную роль играет их мнимая Богоматерь, которую они утверждают на выборах; всегда это должна быть безупречно прекрасная и чистая телом дева. Они не едят мяса, не пьют вина или водки (что для меня странно, поскольку имеются у меня донесения из Варшавы, что его милость Моливда выпивкой не брезгует; так что это может быть доказательством того, что с этой сектой он порвал) и таинство брака ни за что не считают, считая, будто бы дети, рожденные в таком союзе – прокляты. Зато они верят в духовную любовь между людьми, и тогда телесное общение становится освященным. Даже в группе.
Наша святая всеобщая Церковь без малейших угрызений осуждает подобные ужасные ереси, но она слишком велика и сильна, чтобы заниматься подобными аберрациями. Для нее самым важным всегда было спасение душ верующих. Потому с истинным беспокойством и сожалением доношу Вашему Святейшеству об этих подозрениях. Разве человек, полностью преданный еретическим помыслам, который помогает иным еретикам, может быть достоин доверия? В нашей дорогой Речи Посполитой, что существует в своем величии только лишь благодаря нашей совместной вере во всеобщую и католическую Церковь, постоянно таится опасность раскола. Силы иноверцев постоянно напирают на нас с востока и запада, потому все мы обязаны сохранить далеко идущую бдительность. И к бдительности я особо призываю, как член монашеского ордена.
Одновременно я не умолчал бы о некоторых важных для нашей общей проблемы делах. Этот самый Коссаковский-Моливда хорошо разбирается в нескольких языках, лучше всего он знает турецкий и древнееврейский, разбирается в греческом, русском, понятное дело – в латинском и французском языках. Он обладает обширными знаниями о Востоке, разбирается в различных науках, равно как и пишет стихи. Эти таланты наверняка помогли ему удержаться в его бурной жизни, они же могут пригодиться и нам, если бы только можно было иметь уверенность относительно его полнейшей преданности делу…
Антоний Моливда-Коссаковский
Его Святейшеству епископу Лубеньскому
Я крайне счастлив, имея возможность дать отчет Вашему Святейшеству по первому же заданию, считая, что мои наблюдения хоть немного прояснят крайне сложную проблему антиталмудистов, настолько для нас, христиан, непонятную, поскольку мы не способны проникнуть своим ясным пониманием запутанных и темных тайн иудейской веры, ни полностью осознать мрачную иудейскую душу. Его Святейшество пожелал выслать меня, чтобы я проследил дело Якова Лейбовича Франка и его последователей вблизи, но поскольку как знаменитого этого Якова Франка в нашей стране нет, и, поскольку, как турецкоподданный он остается под защитой Великой Порты и пребывает, наверняка, в своем доме в Джурдже, поехал я в Сатаново, где состоялся иудейский судебный процесс против антиталмудистов, и наблюдателем за которым я сделался на один день.
Городок этот приятный, довольно-таки чистый и светлый, а потому, что расположен на высоком косогоре, с громадной синагогой, которая высится над городом, а вокруг нее располагается иудейский квартал, всего – несколько десятков домов, доходящий до рынка, и там еврейские купцы осуществляют заботу над сатановской торговлей. И там-то евреи-талмудисты в этой вот громадного размера синагоге провели свой суд над отщепенцами. Заинтересовавшихся съехалось множество, и не только израэлитов, но и любопытствующих христиан, я видел даже несколько окрестных господ, которые, правда, уставшие от еврейского языка, им непонятного, быстро и уехали.
С печалью должен заявить и Вашему Святейшеству проиллюстрировать, что увиденное мною вовсе не походило на судебный процесс, но на атаку взбешенных раввинов на перепуганных и нисколечки невиновных мелких торговцев, которые, устрашенные, мололи, что им только в голову приходило, и таким образом они ввергали в пучину не только самих себя, но и своих побратимов. Сопровождающая обвинениям ненависть была настолько велика, что я опасался за жизнь подсудимых, и понадобилось вмешательство людей со двора тамошнего помещика, тех крепких казацких батраков, чтобы удержать разъяренную толпу от самосуда. Ведь этих людей обвиняли в прелюбодеянии, из-за чего жены покинули своих мужей, ибо их самих могли признать развратницами. У многих при случае отобрали все их имущество и обрекли на нищенство. Нет для них жалости, когда свои же на них нападают, а наш уклад не может их перед этим защищать. Имеется уже и первая жертва, и ею пал некий Либера из Бржежан, замученный насмерть, поскольку желал говорить от имени Якова Франка. И, похоже, никто не знал, что все эти люди Франка находятся под опекой самого короля.
Понимаю возмущение Вашего Святейшества в отношении этого excommunico, которое по-еврейски зовется "херем", я и сам разделяю это возмущение. Можно не верить в тайное действие проклятия и его дьявольской силы, но я видел наглядный пример того, как проклятие действует здесь, на земле – оно извлекает некоторых людей из-под действия права, рискуя их жизнью, имение и здоровьем.
В Польше, на землях, населенных нашим христианским народом, доходящие до нас частицы истины добываются в поте чела. А тут с нами проживают миллионы, принадлежащие к старейшему из всех цивилизованных народов, то есть – к иудейскому народу, который из глубин своих синагог веками не перестает возносить слезливые крики, не похожие ни на что на свете. Это крик одиночества, знак тогои, что Бог покинул их. Так вот, если и есть нечто, что могло бы привести на землю правду небес, то разве не эти вопли, в которых люди концентрируют и выражают всю свою жизнь?
И парадокс состоит в том, что опека для этих людей нужна не от их собственных побратимов, но от нас, их младших братьев по вере. Многие из них льнут к нам с тем же доверием, с каким малые дети приходили Иисусу Христу, Господу нашему.
Потому я обращаюсь с просьбой к Вашему Святейшеству о рассмотрении очередного церковного и католического прослушивания этих людей и одновременного призыва к участию в диспуте их обвинителей, сатановского, львовского, бродского и луцкого раввинов, а так же всех других, которые выдвигали им серьезные обвинения, и в последствии предали их проклятию Иудейских проклятий мы не боимся, равно как и других иудейских суеверий, вместо того мы желаем встать на защиту преследуемых и дать им законное право высказаться по своему делу.
Моливда завершает письмо крупным, элегантным росчерком и посыпает его песком. Пока оно сохнет, он начинает писать другое, уже по-турецки, меленькими буковками. И начинается письмо со шслова "Яаков".
Ножи и вилки
Хана, молодая жена Яакова, любит порядок в своих багажах; она знает, куда упакованы шали, куда – обувь, где находятся масла и мази от прыщей. Своим ровным, несколько неуклюжим почерком она любит делать перечни сложенных вещей, тогда она чувствует, что царит над миром, словно королева. Хуже всего для нее балаган и хаос. Хана ожидает, пока не высохнут чернила на ее письме, кончиком пальца ласкает самый кончик пера; пальцы у нее худощавые, с красивыми ногтями, хотя Хана никак не может сдержаться, чтобы их не обкусывать.
Сейчас же она записывает те вещи, которые они возьмут в Польшу через два месяца, когда Яаков там уже устроится, и когда сделается теплее. Отправятся два воза и семеро конных. В одном возу она сама с Авачей и Эммануилом, а еще няней, молодой девушкой Лисией. На втором – слуги и багажи, уложенные в пирамиду и связанные веревками. Верхом будут ехать ее брат Хаим и его коллеги, чтобы защитить этот женский поход.
Груди, набухшие от молока, делаются для нее все тяжелее. Как только Хана подумает о них или о ребенке, капли молока сами выходят наружу, словно не могут дождаться маленьких детских губок, и на ее сорочке делаются пятна. Живот еще полностью не сошел, в ходе этой второй беременности она сильно пополнела, хотя мальчик родился маленьким. Как быстро выяснилось, на свет он появился в тот же самый день, когда Яаков со всей компанией перебрался через Днестр в Польшу, потому в письме он приказал, чтобы дать ребенку имя Эммануил.
Хана встает и берет сыночка на руки, садится и опирает его на все еще большом животе. Ей кажется, будто грудь подавляет голову ребенка. Лицо мальчика красивое, оливкового оттенка, веки голубые, нежные, словно цветочные лепестки. Авача, надувшись, глядит на мать из угла, онапритворяется будто бы играет, но по сути дела все время следит за матерью и братом. Она тоже требует дать ей грудь, но Хана отгоняет дочку, будто надоедливую муху: ты слишком большая.
Хана очень доверчива. Всякий вечер она доверчиво, перед тем, как отправиться спать, читает Криат шма аль ха-мита, чтобы уберечься от недобрых предчувствий, кошмаров и злых духов, способных угрожать ей теперь, тем более, теперь, коглда она ослабела после родов, ей и детям. К четырем ангелам она обращается словно к милм, дружелюбно настроенным соседям, чтобы те приглядели за домом, когда сама она будет спать. Мысли как-то улетучиваются на половине слова, призываемые ангелы делаются телесными, хотя Хана старается их и не представлять. Их фигуры вытягиваются, дрожат будто огоньки свечей, и перед тем, как провалиться в глубины сна, Хана с изумлением видит, что они похожи на ножи, вилки и ложки, на те самые о которых ей рассказывал Яаков: на серебряные и позолоченные. Они стоят над нею не то на страже, не то с готовностью порезать ее на кусочки и съесть.