18
О том, как Ивань, маленькое поселение
над Днестром, становится республикой
Ивань лежит неподалеку от разлома, по дну которого течет Днестр. Деревня расположилась на надднестрянском плоскогорье так, что похожа на блюдо, поставленное на столе в опасной близости к его краю. Одно неосторожное движение, и она полетит вниз.
Посредине деревни течет речка, каждые несколько десятков шагов перегороженная примитивными дамбами, в результате чего образуются маленькие пруды и разливы – когда-то здесь разводили гусей и уток. После них остались белые перышки, потому что после последней заразы село опустело. Только лишь с августа, по причине денег Шоров и благодаря милостивому согласию епископа, поскольку село располагается на его землях, здесь поселяются правоверные. С момента выдачи королевской охранной грамоты, в Ивань тянутся люди на возах и пешком: с юга, из Турции, и с севера, из подольских деревушек. В большинстве своем, это те же самые, которые, будучи изгнанными из Польши, кочевали на границе, когда им, в конце концов, удалось вернуться домой, оказалось, что дома-то и нет. Весь их труд достался кому-то другому, дома были ограблены, туда въехали какие-то люди, и права собственности приходилось доказывать силой или через суд. Некоторые потеряли все, в особенности, те, что жили торговлей, имели лавки и много товаров. Теперь у них ничего нет. Точно так, как Шлёмо из Надворной и его жена, Виттель. У них в Надворной и Копычинцах были мастерские, где делали перины. Всю зиму женщины приходили и драли перо; Виттель все это организовала, потому что по натуре она быстрая и понимающая. Потом шили теплые одеяла, их заказывали дворцы и господские имения, такие эти одеяла были хорошими, пух легкий, пахучий, наперники же были из розовой турецкой камки в красивые узоры. Но по причине всех волнений все пропало. Перо ветер развеял по всей Подолии, дорогую ткань затоптали или разворовали, крыша дома сгорела, так что здание совершенно не пригодно для проживания.
Из зимней смеси белизны и черноты проявляются маленькие домики, крытые речным тростником. Дорога вьется между ними, спускаясь на неровные, выбоистые дворики, на которых завершают жизнь брошенные плуги, грабли, черепки горшков.
Теперь здесь управляет Осман из Черновцов, это он приказал выставить стражу при въезде в село, чтобы сюда не приваландался какой-нибудь чужак. Иногда телеги блокируют въезд, лошади протаптывают ямы з замороженной земле.
Как только кто въезжает в село, в первую очередь он идет к Осману и оставляет там все деньги и ценные вещи. Осман является интендантом, у него имеется запираемый на ключ черный сундук, в нем он держит совместное имущество. Его жена, Хава, старшая сестра Яакова, распоряжается дарами от правоверных всей Подолии и Туретчины – сюда входит одежда, сапоги, орудия труда, горшки, стекло, даже игрушки для детей. Это она по вечерам направляет мужчин на работы последующего дня. Эти поедут на телеге к крестьянам за луком, эти вот – за капустой…
У общины имеются свои коровы и сотня кур. Их купили только что, теперь слышно, как строят курятники – сбивают деревянные насесты. За домами красивые садики, только пока что в них мало чего есть, потому что сюда они пришли слишком поздно, в августе. На крыши карабкается виноградная лоза - одичавшая и не подрезаемая, кисти были мелкими и сладкими. Собрали немного тыкв. Еще было множество слив: мелких, темных и сладких, яблони гнулись от яблок. Сейчас, после заморозков, все посерело, и именно сейчас происходит зимний театр гниения.
Ежедневно, в течение всей осени прибывают люди, в особенности: из Валахии и Туретчины, а то и из Черновцов, из Ясс, даже из Бухареста. А все по причине Османа – это он привлекает всех побратимов, в первую очередь тех, которые уже перешли в ислам, подданных султана. Эти отличаются от местных, подольских евреев, практически что ничем; чуть более загорелые, живые, их песни кажутся более веселыми, сами они больше готовы танцевать. Некоторые в тюрбанах, как Осман и его большое семейство, другие в меховых штреймлях, у кого-то на головах турецкие фески, а у северных – конфедератки. Дети быстро осваиваются друг с другом – маленькие турки бегают с подолянами вокруг прудов, когда же ударили морозы, катаются по льду. В поселении тесно. Пока что гнездятся в маленьких комнатках с детьми, со всем имуществом, и мерзнут, потому что единственное, чего здесь никогда не хватало, это дров. По утрам маленькие стеклышки в окнах зарастают инеем, который наивно имитирует товары весны: листья, побеги папоротников, цветочные бутоны.
Хаим Копычинецкий распределяет с Османом халупы для приезжих. Хава, которая заботится об их пропитании, раздает одеяла и горшки, показывает, где кухня, а где можно умыться – в конце села имеется даже мыква. Она объясняет, что здесь все едят вместе и вместе готовят. Работа тоже будет общей: женщины займутся шитьем, мужчины – ремонтом домов, поиском и доставкой дров. Молоко полагается только старикам и детям.
Так что женщины стирают, варят, шьют, кормят. Уже родился один ребенок, мальчик, которого назвали Яаковом. Мужчины с утра выходят за деньгами – занимаются торговлей, делами. По вечерам советуются. Несколько подростков исполняют функции иваньской почты – верхом развозят посылки, если нужно – в Каменец, украдкой переходят границу: в Турцию, в Черновцы. Оттуда почта идет дальше.
Другой Хаим, тот, что из Буска, брат Нахмана, привел вчера стадо коз и справедливо расзделил по хижинам – это приносит огромную радость, потому что молока для детей не хватало. Младшие женщины, делегированные на кухню, оставляют самых мелких под присмотром старших детей, которые в одной из халуп устроили нечто, что сами называют "киндергартен".
Уже конец ноября, и все в Ивани ожидают приезда Яакова. На турецкую сторону высланы разведчики. Молодые парни засели на высоком берегу реки и тщательно осматривают броды. Поселение в своем праздничности притихло, все приготовлено еще вчера. Дом для Яакова сияет чистотой. На полу из утоптанной глины разложены коврики. На окнах висят снежно-белые занавески.
Наконец-то со стороны реки слышны свисты и крики. Есть.
При въезде в деревню прибывших ожидает Осман из Черновцов, радостный и торжественный. Увидав дорогих гостей, своим красивым и мощным голосом он запевает "Dio mio Baruchja…", и мелодию подхватывает взволнованная толпа ожидающих. Процессия, показавшаяся из-за поворота, похожа на турецкий отряд. В средине коляска, и в ней любопытствующие глаза высматривают Яакова, только Яаков – это тот, кто едет первым, на сивом коне, одетый по-турецки, в тюрбане и подбитом мехом голубом плаще с широкими рукавами. У него длинная черная борода, которая прибавляет ему лет. Яаков сходит с коня и прикладывает лоб ко лбу Османа и Хаима, кладет ладони на головах их жен. Осман ведет гостя в самый большой дом: двор убран, вход выложен хвоей. Вот только Яаков указывает на какую-то будку возле дома, старый домик, вылепленный из глины, и говорит, что желает жить сам и где угодно, даже в этой будке во дворе.
- Ты же хахам, - говорит ему Хаим. – Как же ты станешь жить один, да еще в будке?
Только Яаков упирается.
- Буду спать в будке, потому что простак.
Осман не очень-то понимает, но командует, чтобы сарайчик прибрали внутри.
О рукавах священной сорочки Шабтая Цви
У Виттель густые локоны цвета осенней травы, сама она высокая и стройная. Голову держит высоко, и она сама себя назначила для прислуживания Яакову. И вот идет она среди домов: гибкая, румяная, рассыпающая шутки. Язычок у нее острый. Поскольку халупа Яакова стоит у них во дворе, она приняла на себя роль стражницы Господа, пока к нему не присоединится его законная супруга Хана с детьми. Но пока что у Виттель имеется монополия на Яакова. Люди постоянно чего-то от него хотят, морочат ему голову, она же их отгоняет, перекрывает доступ в сарай, носит ему туда турецкие печурки. Когда сходятся люди, чтобы поглядеть на дом Господа, Виттель перетряхивает дорожки на ограде и заслоняет собой вход.
- Господин отдыхает. Господин молится. Господин спит. Господь привлекает благословление на Ивань.
Днем все работают, и часто с ними можно видеть Яакова в распахнутой сорочке – ему никогда не бывает холодно – как он размашисто рубит дрова, разгружает повозку и носит мешки с мукой. Только лишь когда стемнеет, собираются получить наставления. Когда-то было так, что мужчины и женщины выслушивали их по отдельности, но в Ивани Господь сразу же завел новые обычаи. Теперь учение положено всем взрослым.
Люди постарше рассаживаются на лавках, молодые на хлебных снопах, один возле другого. Самыми лучшими бывают начала уроков, потому что Яаков всегда начинает с чего-нибудь смешного, отсюда и постоянные взрывы смеха. Яаков любит скабрезные шуточки. Он рассказывает:
- В молодости я как-то прибыл в одно селение, в котором никогда и никто не видел иудея. Заехал на постоялый двор, куда сошлись парни и девицы. Девицы там пряли, а парни рассказывали разные истории. Когда один из них увидел меня, то сразу же начал меня оскорблять и высмеивать. Начал рассказывать, что однажды шли Бог иудейский и Бог христианский, и тот христианский: бах, и дал иудейскому по морде. Это ужасно всех развеселило, они начали над этим хохотать, словно бы это была первосортная шутка, а ведь никакой шуткой не было. Ну а я на это рассказал им, что шли как-то Магомет со святым Петром. Магомет говорит Петру: "Имеется у меня громадное желание тебя по-турецки поиметь". Петру не хотелось, но Магомет был сильным, привязал Петра к дереву и сделал свое. Петр ужасно вопил, что задница у него болит, что примет Магомета как своего святого, лишь бы тот перестал. От этого моего рассказа парням и девкам сделалось как-то не по себе, они опустили глаза, а потом тот, самый воинственный, примирительно обратился ко мне: "Знаешь что, пускай между нами будет мир. Мы не будем наговаривать на твоего Бога, ты – на нашего не наговаривай. Да, и оставь в покое наш