Взяли беленькой, колбаски двести грамм попросили продавщицу нарезать и ещё по плавленному сырку прихватили для разнообразия праздничного стола.
Выпили по одной, но разговор не клеился, словоохотливый бухгалтер вдруг поскучнел. Сам шахтёр был не бог весть какой говорун, и возникла томительная пауза, которую заслуженный пролетарий собрался было нарушить сообщением, что между первой и второй перерывчик небольшой, но тут бухгалтер предложил в картишки перекинуться. Картишки, как рояль в кустах, оказались тут же, в кармане у бухгалтера.
Предложение шахтёру понравилось, но он всё же довёл до своего друга новость про перерывчик. Его новый друг с удовольствием согласился, забыв про свою язву. Выпили по второй и раскинули карты.
Сыграли пару раз в дурака, шахтёр оказался на высоте. Этот несуразный бухгалтер был и в картах полный лох. Он даже держал свои карты как-то неумело, всё время ронял их, всё более расстраиваясь от своего невезения, но играл азартно. И так разазартился вдруг, что предложил от дурака к более серьёзным играм перейти и на деньги сыграть. Так, чисто символически, по десять копеек, для интересу. Шахтёр снисходительно согласился, заранее жалея неудачливого соперника.
Начали играть. Шахтёру опять везло, а бухгалтер всякий раз хлопал себя по голове, проклиная её за бестолковость. При этом он совсем потерял рассудок – видимо, водка с непривычки на него так подействовала – и всё время повышал ставки. Шахтёру было жалко своего нового друга, и он уже подумывал вернуть в конце игры половину выигранных денег пострадавшему.
Они всё играли и играли, и шахтёр чаще выигрывал, чем проигрывал, но в какой-то момент вдруг обнаружил, что денег у него больше нет! Ни рубля из огромных шахтёрских отпускных за два отпуска – он на два месяца приехал отдыхать.
Водки ещё оставалось немножко, но его новый друг поскучнел и вспомнил вдруг, что ему кефиром запить таблетки пришло время и моментально откланялся.
Ошарашенный шахтёр всё ещё пытался прийти в себя, когда мнимый язвенник садился в такси за углом, чтобы переехать на другой курорт.
А проигравший так и не понял, бедняга, что его новый друг не отдыхать сюда приехал, а работать.
8
Работать с отечественной вычислительной техникой было интересно, конечно, но крайне хлопотно, если учитывать, что с ней постоянно что-то случалось. Всё время там, напомню, что-то надо было налаживать и переналаживать. Да и не такая прибыльная эта работа оказалась, если посчитать затраты на гарантийное обслуживание. А ещё и тяжёлая, как показывает пример с рижским проектом. Но сравнительно не опасная. Вот, пожалуй, все характеристики этой деятельности: хлопотная, малоприбыльная, тяжёлая, но и малоопасная.
Конечно, хорошо бы переключиться на другую технику, но западных компьютеров к нам не возили – на эту продукцию действовало эмбарго. И всё-таки, эра советских персональных компьютеров закончилась очень быстро. В общем-то, даже не успев начаться. Потому что через границу контрабандой начали просачиваться компьютеры с Запада. Их начали возить частные лица из числа тех, что были когда-то нашими соотечественниками. Давно когда-то, потому что и акцент иностранный они уже приобрели. Меня познакомили с одним из таких, по фамилии Амедюри. Он согласился привезти мне компьютер. Не помню уже, Amstrad это был или Atari, но цена на него была какая-то несусветная – пятнадцать тысяч рублей, что немногим меньше, чем стоили тогда три автомобиля «Жигули». Причём, это был очень простенький компьютер, не сравнить с тем, что сейчас в копеечном мобильном телефоне.
И как-то неожиданно быстро Амедюри этот компьютер привёз. Приехал он чуть ли не на один день, и ему срочно деньги вынь да положь! А у меня, как назло, денег сейчас нет, не то чтобы всей суммы, а совсем нет. Кинулся я к друзьям-художникам – они меня на смех подняли: откуда у них такие деньжищи? И всё-таки собрали с миру по нитке: один уговорил свою мать снять тысячу рублей со счёта в сберкассе, другой у тётки своей выпросил то, что она себе на похороны приберегала, третий у соседа взаймы взял пятьсот рублей… Этого всё равно было мало и бо́льшую часть суммы мне тесть дал. Снял со всех своих сберкнижек всё, что накопил за много лет, и отдал.
Я ему их так и не вернул – он сам отказался и при этом был очень рад, что успел так удачно распорядиться своими многолетними сбережениями. Другим повезло меньше – буквально через несколько месяцев их сбережения превратились в ничто.
Купленный за 15000 компьютер был отправлен в Ташкент и сразу же продан там за 40000. И без всякого обслуживания – этому оборудованию обслуживание не требовалось.
И пошло-поехало, всё более разрастающимися ручьями в страну хлынули зарубежные персональные компьютеры. А на отечественных «Электрониках», ДВК и УКНЦ была поставлена жирная точка.
В стране сложилась целая каста компьютерных бизнесменов, на которую тут же был открыт охотничий сезон. Их били как мух – уж очень там барыши были серьёзные. Это тебе не «мелочь по карманам тырить»: договорился о сделке, назначил встречу и хлопнул продвинутого бизнесмена. Навар сразу тысяч 40—50.
И тут он мне позвонил. Позвонил и представился знакомым моего ленинградского приятеля. Что это за приятель был, помню плохо уже, и даже, как познакомился с ним, вылетело из хорошо проветриваемой головы. Наверное, через французов, компьютерных коробейников. Помню лишь, что сходился с ним настороженно. Уж очень он похож был на авторитетного человека. Точнее, на человека в «авторитете». Было это году в 1989-м или 1990-м, и тогда такие «авторитетные» люди, как раз вовремя освободившись после очередной отсидки, начинали новую жизнь в новых условиях.
Десятью годами позже многие из этих вовремя тогда «откинувшихся» составляли половину властных и бизнес-элит. Те, кто дожил, конечно. Справедливости ради надо сказать, что таких осталось немного. Но на Кремль, Госдуму и госкорпорации почти хватило. Недостаток заполнили бывшие партийные и комсомольские функционеры.
Но тот мой ленинградский приятель при всей своей «авторитетности», в отличие от нынешних кремлёвцев и думцев, производил впечатление интеллигентного человека, и это сыграло свою решающую роль в наших отношениях. Он был очень аккуратен, вежлив и щепетилен. Приезжая ко мне из Ленинграда, он непременно привозил сувениры моим жене и детям. А мне так не просто сувенир, а полотно хорошего художника, например.
Что-то мы с ним вместе покупали и что-то продавали. Однажды лазерный принтер – появились уже и такие, – мы с ним продали не кому-нибудь, а самому Ходорковскому. Но тот тогда ещё был просто Мишей и, наверное, не помнит этого эпизода в своей жизни. И мы тогда знать не могли, с кем имеем дело. Помню только, что кооператив его в каком-то из Тверских-Ямских переулков был.
И вот вдруг позвонил неизвестный мне знакомый моего ленинградского приятеля.
Впрочем, раз уж мы так много говорим о бизнесе, надо сначала нарисовать более полную картинку тогдашней деловой жизни в стране.
9
И здесь я как раз подошёл к той интересной и загадочной особенности юного российского предпринимательства, о которой давно хотелось рассказать. Загадочность её проявлялась в выборе предметов торговли. Дело в том, что самыми популярными товарами тогда были «тушки», красная ртуть и медвежья жёлчь. Изредка кто-то предлагал что-то другое, например, пчелиный яд или шкурку гюрзы.
Дело в том, что большинство граждан компьютерный бизнес пугал сложностью и непонятностью объекта купли-продажи, а ещё более того внезапной и преждевременной смертью самого предпринимателя. А заработать быстро и много хотели все.
Был такой анекдотец на заре постсоветского капитализма. Встречаются двое. Один говорит другому:
– Слушай, есть два вагона маргарина. Интересует?
– Конечно! За сколько?
– Полтора миллиона!
– Не, дороговато… Давай за миллион?
– Договорились!
И разбежались в разные стороны – один побежал искать деньги, а другой – маргарин.
Новоявленные бизнесмены, вчера ещё тихие скромные научные сотрудники разных НИИ как с цепи сорвались! Раньше, в советское время, предпринимательская их деятельность не выходила за рамки того, чтобы засадить свой садовый участок картошкой с тем, чтобы потом её весь год есть, пусть подгнившую, но зато бесплатную, как им казалось. Этот вид бизнеса был очень популярен среди москвичей, тем более что в магазинах картошка была тоже гниловатая, но не бесплатная, а по десять копеек за кило.
И вдруг буквально в одночасье всё коренным образом изменилось! Вчера ещё сшибавший трёшку до получки научный сотрудник вдруг стал таким важным, таким серьёзным! На работу ходить забросил и, сидя дома, сутками изучал какие-то контракты, кому-то названивал, оговаривая детали сделки по купле-продаже каких-то «тушек» и комиссионные проценты.
Должен заметить, что мобильных телефонов в описываемое время всё ещё не было, хотя сам уже себя чувствую каким-то лжецом, в лучшем случае фантазёром. Время от времени продавец «тушек» вскидывался, сгребал свои бумаги в портфель и бежал на деловую встречу. Встречался он где-нибудь в метро с таким же, как и сам, бывшим научным сотрудником, но из другого НИИ. Встретившись, они заговорщицки шептались, свысока поглядывая на других пассажиров, и, обменявшись бумагами, разъезжались с сознанием своей многозначительности.
Теперь надо пояснить, что же это за «тушки» были, торгуя которыми, люди преисполнялись таким самоуважением. «Тушки» – это совсем не продукция куроводческих ферм, как, может, кто-нибудь подумал. Это – самолёты. Большие такие, пассажирские. Аэробусы тоже. Не настоящие Airbus, конечно, так у нас тогда называли ИЛ-86.
Потом я размышлял над природой происхождения этой клички и думаю, что первым продавцам в голову пришло начинать с самолётов марки ТУ, поэтому они ласково прозвали предмет своего интереса «тушкой». А потом увидели, что это обозначение подходит вообще ко всем самолётам, и слово приобрело в русском языке новое значение. Почему я говорю о полноправном вхождении этого слова в язык – а потому, что «тушками» тогда не торговал только ленивый, по-моему. Ну или тот, кто уже торговал компьютерами.