Быстро нашли сборный шкаф, цена была привлекательная – денег ещё на двадцать бутылок вина оставалось, всё остальное не так привлекательно. Толщина его древесно-стружечных стенок и дверок вселяла опасения, что мебель превратится в мешок опилок при транспортировке. Я ещё раз пожалел, что не умею жить по графику.
Тут друзья мои заторопились, опасаясь, что не успеют и суббота пройдёт так, что потом им будет мучительно больно, и помахавши мне платочками, впрыгнули в автобус. А я вернулся в их квартирку разбираться с шифоньером, или, как говорили в моей далёкой юности особо закоренелые интеллигенты, шифонэром.
Едва лишь я приблизился к этой куче дров с отвёрткой, из неё сразу посыпались опилки, но я был нежен и уговаривал её не капризничать. Главное было собрать каркас до такой степени твёрдости, чтобы он перестал извиваться, как змея, выплёвывая при этом ранее вкрученные шурупы вместе с истлевшими ещё до моего рождения опилками.
До обеда я пытался из этого киселя стоимостью в две бутылки вина за комплект сделать что-то прямоугольное. И мне это удалось-таки! Я вообще большой мастер! Осталась ерунда – дверцы навесить и в низ шкафа два выдвижных ящика собрать, это уже на десять минут работы. Эти ящики Лене вчера особенно понравились – вместительные, во всю ширину шкафа. И глубина вполне приемлемая – пьяного Владика можно затолкать.
И тут мне вдруг из дому звонят – не мог бы я одну из дочурок к подружке отвезти?
– Отчего же нет! – благосклонно согласился я, мысленно оттягивая и отпуская несуществующие подтяжки для брюк, которых у меня тоже нет. Действительно, надо сделать перерыв, отдохнуть, ведь самое страшное уже позади.
Еду обратно, и вдруг приятель мой Мичурин звонит – оказывается, его в магазин «Суперхоум» не пускают, как не сделавшего прививку или тест на ковид. А мы вчера как раз в этом магазине шкаф покупали, и вчера ещё пускали всех – ужесточение режима началось с сегодняшнего дня. И вот Мичурин просит, чтобы я со своей прививкой купил бы ему там, что ему надо. Ну, как не помочь другу, тем более, что он человек достойный, не обременённый никакими графиками?
Я подъехал к магазину, и мы с Мичуриным всю мою машину вверх дном перевернули в поисках бумажки о моей прививке. Нет бумажки, как сквозь землю провалилась. Ну, что делать? Едем, говорю, тогда хоть мне шкаф поможешь дособрать, тем более, что ты всё равно уже пьяный. Поехали. Вдвоём, конечно, сподручнее – он один ящик собирает, я – другой. Ящики вставили, гору лишних опилок под кровать замели. Красота такая, аж душа радуется! Прямо, действительно, шифонэр какой-то получился.
Осталось только дверцы навесить. А здесь вдвоём уже не развернуться, и добрый Мичурин усадил меня пивком дух перевести, а сам с энтузиазмом кинулся последние штрихи наносить. Одну дверцу он мастерски в две минуты повесил и повернулся ко второй. А вторую теперь левой рукой крутить надо. Не так сподручно, и Мичурин, забыв обо всём, решил присесть прямо там, в шкафу, на полки, пять минут назад поставленные. Я даже крикнуть не успел – в следующее мгновение раздался грохот, и Мичурин оказался на полу, а сверху него громоздилась бесформенная куча дымящихся пылью опилок!
– Скотина, – говорю я ему, – не умеешь по системе жить, иди повесься! Ты вчера пил?
– Пил…
– Сегодня надо было пропустить, будь ты проклят вдребезги и пополам, как справедливо заметил Михал Михалыч!
А сам я твёрдо надумал отныне жить по графику! Жалко только, недолго осталось с этими ковидными ограничениями.
Трезвость – норма жизни
Папа у меня большим поборником трезвого образа жизни был. Прямо до неприличия. Ну нравится тебе здоровый образ жизни, зачем же её всем портить! Дай ты людям спокойно помереть, от чего кому нравится.
Так нет, он почти до середины девятого десятка дожил, а всё не уставал поучать с юношеским задором своих молодых и старых родственников, как нужно правильно выпивать и с какой регулярностью. Нет, он, конечно, очень интеллигентно свои лекции читывал, не в лоб, а даже за рюмочкой для усыпления бдительности. Лекции обстоятельные, подробные, и не всякий воспитуемый в состоянии бывал досидеть до конца. Некоторые падали раньше. Дедушка таким делал назидательное замечание:
– Вот! Я же говорил!
Надо отдать должное моему папе – лекции его имели некий воспитательный эффект. Потому что после такой лекции воспитуемый длительное время даже смотреть на алкоголь не мог без рвотных спазмов.
Эта воспитательная страсть моего папы мне немного странной казалась, ведь больших приверженцев алкоголя в нашей семье практически не было. Если не считать… Ай, что там считать-то, к чёрту подробности!
Но надо заметить, что не всегда папа мой таким строгим был в отношении алкоголя. В молодости совсем не строгим. И к курению тоже примирительным. С друзьями по детдому и ремеслухе какие уж там особые строгости! Но у будущего моего папы устремления были нешуточные. Он образование мечтал получить инженерное и чтобы дети непременно в музыкальной школе учились. Ну, такой каприз был у человека. И вот родился у него сын, и счастливый папа на радостях тут же покончил и с выпивкой, и с курением. Чтобы ребёнку подрастающему примера не подавать плохого.
День не подаёт плохого примера, два не подаёт. Нет, ну в гости, конечно, пойти иногда случается или наоборот, и тогда совсем без возлияний не обойтись. И мне такие дни очень нравились. Потому что в такие дни папа бывал очень весёлым и мы с ним всякий раз боролись на ковре понарошку. Так что с показательными примерами получилось всё не так, как хотелось. Справедливости ради надо сказать, что гораздо больше примеров отрицательных я видел вокруг себя и зарекался когда-нибудь рюмку брать в рот. Зарекалась свинья в грязи валяться…
А папа посмотрел-посмотрел, в какую сторону развивается его чадо, и решил: да что я, дурак, что ли, – и перешёл на преподавательскую работу. И вдохновенно трудился, несмотря на возрастные и географические границы.
Едет, скажем, дедушка в Англию внучат навестить. А там зять Роджер, муж младшей доченьки Альфии, шестидесятилетний аристократ-англичанин, крупное финансовое светило. Роджер любит хорошее сухое вино и выпивает в течении дня обычно одну или две бутылки. Дедушка какое-то время смотрит на это неодобрительно, а потом присоединяется, чтобы за бокальчиком провести с Роджером душеспасительную беседу.
На следующий после удачно проведённой беседы день ни лектор, ни его слушатель не то что выпить – с постели встать не могут.
И только недоумевающий Роджер, принимая от жены холодный компресс на лоб, мучается вопросом: ну почему, почему её папа такой строгий ревнитель трезвого образа жизни? Почему нельзя чуть помягше?
А она ему:
– Ты видел, дурачок, на столбах высоковольтных таблички висят: «Не влезай, убъёт!» Сам уже понимать должен! Что мне, на папу табличку вешать?
Но особенно не повезло первому зятю Толику. В смысле первому мужу Альфии. Толик вообще непьющий, поэтому после первой же лекции тестя он чуть не умер, бедный. Но зато теперь можно быть уверенным – до конца жизни он больше к спиртному не прикоснётся.
И мне обидно немножко – меня папа обошёл. Со мной он за бокалом вина никогда воспитательных бесед не проводил. Возможно, понимал, что я и сам из профессорского состава и учить меня будет большой бестактностью.
Напоследок он всё-таки ещё раз показал мне хороший пример. Хотя я за всю нашу жизнь не могу припомнить от него ни одного плохого примера, только хорошие.
Вот наступил его последний день, и врач сказал, что папе теперь всё можно. Пусть выпьет и покурит с удовольствием. Я побежал, воодушевлённый, притащил пива вкусного, раскурил ему сигарету. Он сделал одну затяжку и вернул мне сигарету, пригубил стакан и поставил на тумбочку. Посмотрел на меня с улыбкой и прошептал:
– Вот видишь, сынок, я же говорил…
О некоторых особенностях характера престарелых ослов
Я мало, что рассказиков придумывать не умею, так названия им давать – вообще нож острый по самые фаберже. А друзья у меня такие умные, что я на них, как на солнце смотрю – в маске сварщика. Нет, правда, правда, а они, конечно, всякий раз об меня ноги вытирают до полного износа подмёток. Просто дедовщина какая-то пожизненная.
Нет, я понимаю, старики всегда такие – шипят и ущипнуть хотят, это нормально. Вот гусак Лёня тянет ко мне свою длинную шею:
– Что ты пишешь? Ну, что ты пишешь?! Ты сам-то посмотри, что ты пишешь!!! Ты хоть понимаешь, что это не литература никакая? Фантазия у тебя очень, очень слабая! Чудовищно скудная у тебя фантазия не то, что для писателя, но даже для истопника!!
– Не литература? А что это у меня? Мягкий шанкр?
– Да что угодно! Чечётка с пуканьем, кёрлинг, макраме… Что угодно, только не литература! Ну вот сам посмотри, что ты пишешь?
– Ну не знаю… Вот, например, захотелось про Виктора Викторовича Конецкого вспомнить. Некоторые называли его писателем-маринистом, но это звучит так же оскорбительно, как обозвать Воннегута или Стругацких писателями-фантастами. Нет, они были просто писателями. Вернее, так – они были просто Писателями. Говорят, талантливый человек во всём талантлив. Вот и Конецкий, как подобает гению, был талантливым не только писателем, но и художником.
– Ты сумасшедший? Какой Конецкий? Зачем? Почему? Замолчи наконец!
Вот только в вокале он не преуспел. Об этом вспоминал его друг режиссёр Георгий Данелия, который снимал фильм «Путь к причалу» по сценарию Конецкого:
Два с половиной месяца мы провели в одной каюте – изучая материал к фильму, шли на сухогрузе «Леваневский» по Северному морскому пути. Каждое утро Конецкий пел. Пел он фальшиво, гнусным голосом, всегда одну и ту же песню… Ох, как хотелось ему врезать по затылку! Но я сдерживался.
В другом исполнении эту песню я услышал, когда мы вернулись из плавания и пошли в гости к писателю Юрию Нагибину. Там усатый худой парень взял гитару и запел: «Надежда, я вернусь тогда, когда трубач отбой сыграет…» Я тронул парня за плечо и вежливо сказал: