Ну, так вот, разносят напитки. И я, разумеется, не отказался – очень хотелось снять маску. Не заставят же они меня в маске пить!
И когда ко мне подошли, я, виляя хвостом, как бигль, изъявил скромное желание выпить некоторое и даже ничтожное количество пива. Дива очаровательно улыбнулась, обнажив жемчужные зубки, и нежной ручкой балерины протянула мне баночку:
– С вас три евро, херр!
Марлевая маска слетела с моего лица:
– Вы что, девоньки, совсем обалдевши?! Да я знаю места, где за такие деньги меня неделю поить будут до потери пульса!
А она мне, непреклонная такая:
– Извините, херр, в перечень предлагаемых нами услуг потеря пульса не включена.
Вот коза! Не могли позаботиться о нормальном перечне!
Такого удара я не ожидал даже от немцев. У меня всего четыре евро было запланировано на поездку, пока меня не встретит мой друг. Нет, конечно, в подкладке трусов у меня были зашиты ещё семьдесят евро на случай, если удастся попасть в зоомагазин.
Но не такие мы люди, чтобы честь свою ронять на международной арене, и я хладнокровно, как Штирлиц, протянул ей обе мои монеты по два евро.
Девушка посмотрела на мои монеты, как на змею у себя в постели, но овладела собой и выдавила:
– Хееерр! Мы не принимаем кэш! Позвольте вашу банковскую карточку.
– У меня нет банковской карточки! – развёл я передними лапами, не переставая вилять хвостом.
Собеседница стала заваливаться в обморок, но не буду же я ей объяснять, что есть, есть у меня банковские карточки и даже целая коллекция. Другое дело, что денег на них уже много лет не бывало, и я даже позабыл их пинкоды.
На помощь пострадавшей от общения с русским путешественником поспешила её коллега и заверещала, что, дескать, хер с вами, дорогой наш херр, давайте ваши наличные. В виде исключения пойдём вам навстречу.
Я её любил в эту минуту и даже раздумывал, не поделиться ли мне с ней глоточком пива. Хотя… там всего-то 0,33, одному мало. И я протянул ей две сильно нагретые моим горячим сердцем монеты по два евро.
Она замотала головой так, как будто я ей предложил вступить в нетрадиционную половую связь.
– Твою мать, что опять не так?! – уже желая не пива, а водки, вскричал я.
Оказывается, я должен дать без сдачи – один евро они не могут мне вернуть.
Я понял, что этот самолёт вряд ли сядет, но постарался не беспокоить психов:
– А давайте, девушки, мы сделаем вид, что я вам не четыре евро дал, а три! Вот я же вижу – их три! И не надо мне никакой сдачи!
В ответ девушки забрали банку пива с моего столика и ушли, не вступая в коррупционные переговоры.
Им нужно было развозить напитки для остальных пассажиров, и они были настроены очень решительно. Однако, дойдя до середины салона, авиадивы вдруг застопорились и стали совещаться.
Они были далеко от меня, да и неважно – я в немецком не силён. Но я точно знал, что говорят они обо мне – их нечаянные взгляды выдавали.
Не договорившись, они вызвали по радиосвязи старшую. Старшая примчалась и совещание продолжилось. Потом старшая ушла – не иначе как канцлеру Меркель пошла звонить.
Мне было очень неловко – столько хлопот принёс!
Наконец, старшая вышла с банкой холодного пива в руках и направилась прямо ко мне:
– Это вам, херр!
На мои благодарности и предложение принять хотя бы два евро она замахала руками и убежала.
Я пил солёное пиво. Потому что со слезами оно перемешалось. Немцы, конечно, очень правильные люди, но не это главное. Главное, что они – люди. И вид несчастного старика, у которого они отняли баночку пива, не позволил им дальше безукоризненно выполнять свои строго регламентированные должностные инструкции. И они скинулись втроём по одному евро, чтобы ничего не нарушить.
2
Когда я вышел из самолёта во Франкфурте, я не сразу вспомнил о другом моём атрибуте, который, оказывается, как и туфли, был специально куплен на один раз для презентации моей книги в ЦДЛ.
Нет, Ритуля моя не такая непрактичная – она была уверена, что для презентаций книг её мужа следует иметь два костюма: на утренние и на вечерние заседания. И я ей за это бесконечно благодарен. Непременно нужна женщина, которая мало того что рядом с тобой, так ещё и уверена, что ты гений. И ни в коем случае нельзя её в этом разочаровывать. Тогда даже бездарный человек может сделаться талантливым – перед женой обманщиком оказаться неудобно.
Я ведь вообще писать когда-то начал потому, что мне обманщиком выступать было неудобно. В переделкинском Доме творчества писателей ко мне почему-то хорошо относились: и машину мою на территорию пропускали, и номера мне, что получше, двухкомнатные, давали, презрев каких-то настоящих членов Союза писателей. И в Центральном доме литераторов тоже после какого-нибудь мероприятия мне интимно вкладывали в ручку билетик на узкий междусобойчик, чтобы выпить-закусить в приличной компании. А я ведь тогда ещё ни одной заметки не написал, если не считать институтскую газету – просто был директором дома-музея Булата Окуджава в Переделкине. И то случайно на этой должности оказался. Меня, конечно, с должности скоро вычистили, но литературные администраторы всё равно поселяли меня в Доме творчества и встречали с объятиями в ЦДЛ. И я чувствовал себя неудобно, потому что занимаю чужое место.
Однако вернёмся к атрибуту, о котором мне пришлось вспомнить, – к брюкам. Жена настояла, чтобы я их надел, а то в шортах немцы меня не поймут, тем более что у них там всего десять градусов тепла.
Я ей пытался возражать:
– А что, в штанах меня немцы сразу за своего примут?
– Нет, конечно, но хотя бы на короткое время тебе удастся усыпить их бдительность.
Усыпить немецкую бдительность не удалось. Презентационные штаны падали с меня, как осенние листья с дерева – неторопливо, но неуклонно. Мне надо было останавливаться всякий раз, чтобы подтянуть их, потому что одна моя рука была занята сумкой от лаптопа, в которой был недоеденный сэндвич и пара запасных носков, а другая – корзинкой с собачкой, забыл, какой породы, но хорошей – очень мелкая. И останавливаться нужно было заранее, чтобы совсем не оконфузиться. Дело в том, что меня начали мучить сомнения, не забыл ли я надеть трусы. Наверное, нет – жена должна была проследить. Но как можно быть абсолютно уверенным?
Тем более что она меня уже один раз подвела в прошлом году. Как раз когда мы улетали в Москву на презентацию моей новой книги и на меня впервые надели эти не желающие скрывать мою сущность брюки. Но тогда они были с подтяжками, и им пришлось безропотно выполнять свою функцию. Нет, с брюками тогда всё получилось нормально, но в аэропорту вылета обнаружилось, что я уехал в домашних шлёпанцах. Жена сокрушалась, что не доглядела, но, к счастью, ещё не успел отъехать провожавший нас мой друг Феликс, а у нас с ним один размер. Так что Феликс обратно в Лимасол уехал в моих шлёпанцах. И это очень благородно с его стороны, потому что он всякий раз, проигрывая мне в нарды, упрекает меня в антисемитизме:
– Вот не любите вы нас…
На что я ему неизменно отвечаю:
– А за что вас любить-то? Христа нашего распяли? Распяли зачем-то!
На что он смиренно соглашается:
– Да, Рустамыч, с Христом вашим мы погорячились немного…
И теперь я понял, что обманул наивного читателя в предыдущей главке, когда сказал, что специально купленные туфли в первый раз надел на презентацию. Нет, тогда я презентовался в туфлях Феликса.
Кстати о трусах, раз уж о туфлях вспомнили. Несколько лет назад я всё-таки не успел вовремя подтянуть падавшие с меня тогда шорты, а не брюки. Есть у нас соседка, поклонница моей писанины, и к ней как-то приехала подруга из Украины, тоже что-то нашедшая в моих книжках. И вот они вдвоём пожаловали к нам выразить своё почтение. Я их повёл показать мой знаменитый полузасохший сад, которым очень горжусь. И уж так я увлёкся, что мои шорты успели-таки достигнуть земли, хотя я очень за ними гнался. И тут я успел заметить, что трусы в этот день забыл надеть. Девчонки, думаю, тоже заметили, но сделали вид, что смотрят на засохшие деревья. Наверное, подумали, что я эксгибиционист, но сочли подобное допустимым для талантливого писателя и ничего не сказали.
И вот теперь, поминутно подтягивая брюки и беспокоясь о трусах, я отстал от общей толпы выходящих из самолёта. Зал обезлюдел, и я, целиком сосредоточенный на штанах, забрёл куда-то и неожиданно встретил стюардесс с нашего рейса. Увидеть меня снова так скоро они не были готовы и прибавили шагу. Я поспешил за ними, уговаривая не спешить, – я не стану больше просить у них пива. Но они не поверили и перешли на бег. Так мы и выбежали неожиданно с ними из зоны прилёта в зал ожидания. Они кинулись было искать полицию, но я уже потерял к ним интерес – мне надо было найти встречавшего меня друга.
Но друга нигде не было. Я позвонил по телефону, друг не ответил.
Вышел покурить на свежий воздух – вот она, Германия! Я вообще-то бывал здесь уже, и не только в Западной, но и в Восточной. То есть давно здесь бывать начал, живу-то очень давно.
Но почему меня никто меня не встречает? Хожу взад-вперёд – и вдруг звонок:
– Я знал, конечно, с кем имею дело, но всё-таки, прости за излишнее любопытство, ты где?
– Что значит где? Стою на улице, тебя жду, курю, мёрзну… Я тебе звонил, а ты не ответил.
– А по какому номеру ты звонил? Ладно, неважно, но как ты сумел выбраться на улицу без паспортного контроля в режимном аэропорту?
– Так я… это… за стюардессами шёл… И почему без паспортного? Там очень интересовались, откуда я, не веря моим кипрским документам. Пришлось признаться, что русский.
– Всё, стой, где стоишь, я сам тебя найду. А где ты стоишь-то? Дай хоть какой-нибудь ориентир.
– Ну, здесь стойки для регистрации пассажиров…
– Как, как тебе удалось с этажа прилёта попасть на этаж вылета?!! А, впрочем, извини за глупый вопрос, сейчас я тебя найду. Только никуда не уходи, даже если опять встретишь стюардесс!